Возвращение г-жи де Шеврёз, как и все, что она предпринимала, наделало много шума; она покинула Брюссель, имея при себе двадцать карет, и въехала во Францию, сопровождаемая свитой, которая подобала королеве. Вспоминая свое прежнее влияние на Анну Австрийскую во времена ее любовных увлечений и ее несчастий, она, несомненно, воображала себя единственной и подлинной регентшей Франции и, пребывая в этом убеждении, с великой радостью спешила вернуться в Париж. Однако в трех дневных переходах от столицы она увиделась с принцем де Марсийяком, который выехал навстречу ей, намереваясь предупредить ее об истинном положении дел.
— Королева, — сказал он, — сделалась серьезной и набожной, она больше не та, какой вы ее оставили; поэтому подумайте о том, как согласовать ваш образ действий с этим предупреждением, ибо я приехал сюда именно с целью дать вам такой совет.
— Хорошо, — ответила г-жа де Шеврёз, улыбнувшись с видом женщины, твердо уверенной в самой себе.
И, не останавливаясь, она продолжила свой путь, проездом через Санлис взяла с собой мужа и прибыла в Лувр.
Королева тотчас приняла ее и, казалось, даже испытала большую радость, увидевшись с ней снова; но, тем не менее, этот прием, в котором сквозила некая церемонность, был далек от того, какого ожидала г-жа де Шеврёз: помимо того, что Анна Австрийская, как и говорил принц де Марсийяк, стала серьезна и набожна, подле нее находилась принцесса де Конде, красавица Шарлотта де Монморанси, прежняя соперница г-жи де Шеврёз, а она в свои пятьдесят с лишним лет не сделалась снисходительнее к другим и заранее настроила королеву против ее старинной подруги, «остававшейся, — говорит г-жа Мотвиль, — все в той же расположенности к кокетству и тщеславию, которые являются дурным дополнением к сорокапятилетнему возрасту».
К тому же, как и вообще все изгнанники, г-жа де Шеврёз не ощущала хода времени и полагала найти во Франции все в том же виде, в каком она ее оставила. Однако изменились не только личные, но и политические пристрастия королевы: первые — подчиняясь влиянию людей, вторые — влиянию событий. Госпожа де Шеврёз знала любовь королевы, возможно немного корыстную, к своему брату и ее глубочайшее расположение к Испании, ради которой она не раз готова была пожертвовать благом Франции. Но Анна Австрийская не была более той бесплодной и гонимой женщиной, что вступала в заговоры герцога Орлеанского; это была мать короля, регентша Франции. Чтобы быть хорошей сестрой, ей следовало бы оказаться плохой матерью, а чтобы оставаться хорошей испанкой, ей следовало бы сделаться плохой француженкой.
Госпожа де Шеврёз не понимала всего этого, и потому она удалилась, не особенно довольная оказанным ей приемом и не заметив, что вследствие своих сношений с Фландрией, Лотарингией и Испанией сама, в свой черед, стала врагом государства. Но если г-жа де Шеврёз вела всю свою политику открыто и громогласно, то теперь она имела дело с человеком совершенно противоположных правил. В тот самый день, когда она была принята королевой, через два часа после того, как она от нее вышла, ей доложили, что явился кардинал Мазарини, который просит ее оказать ему любезность, уделив время для беседы с ним. При этом известии г-жа де Шеврёз воспряла духом: если министр первым идет ей навстречу, это значит, что она нисколько не утратила своего могущества, и, если он сам является к ней, это значит, что он нуждается в ее помощи. Так что г-жа де Шеврёз приняла вид королевы, чтобы принять бывшего слугу кардинала Бентивольо.
Мазарини вошел в комнату — исполненный почтения, любезный, улыбающийся и еще более медоречивый, чем всегда. Узнав, по его словам, о приезде г-жи де Шеврёз, он тотчас поспешил исполнить свой долг и засвидетельствовать ей свое почтение. Более того, поскольку ему известно, что выплаты из казначейства происходят медленно, и у него нет сомнений, что г-же де Шеврёз после столь продолжительной и столь дорогостоящей поездки нужны деньги, он принес ей пятьдесят тысяч экю золотом и просит принять их в качестве ссуды.
Даже более опытный человек, чем г-жа де Шеврёз, оказался бы обманут подобным смирением; так что она еще более уверилась в своем могуществе, видя такое угодничество со стороны Мазарини, и, жестом велев удалиться горничной, остававшейся в комнате, стала выдвигать свои условия, желая узнать, как далеко распространяется ее влияние. Хитрый итальянец позволил ей это делать, будучи уверен, что он всегда сможет остановить ее, если пожелает. Вначале г-жа де Шеврёз потребовала дать удовлетворение герцогу Вандомскому, возвратив ему управление Бретанью.
Мазарини отвечал, что Бретань нельзя забрать из рук маршала де Ла Мейре, которому вверил ее кардинал Ришелье, но взамен можно предложить герцогу Вандомскому адмиралтейство, находящееся под управлением г-на де Брезе, которого не так опасно сердить, как маршала де Ла Мейре.
Министр проявил свою добрую волю, так что возразить тут было нечего. И г-жа де Шеврёз кивнула головой в знак одобрения. После этого она потребовала, чтобы герцогу д’Эпернону вернули его должность главнокомандующего пехотой и губернаторство Гиени.
Должность эта была в распоряжении Мазарини, и он тотчас согласился вернуть ее. Что же касается губернаторства Гиени, то оно уже было отдано графу д’Аркуру, и министр обещал сделать все от него зависящее, чтобы убедить графа отказаться от этого поста.
Ободренная этими двумя первыми уступками Мазарини, г-жа де Шеврёз приступила к главному делу, состоявшему в том, чтобы отобрать у канцлера Сегье должность хранителя печати и отдать ее маркизу де Шатонёфу. Но тут добрая воля Мазарини иссякла. Мы уже говорили, какие силы препятствовали возвращению маркиза де Шатонёфа ко двору. Тем не менее прелат пообещал г-же де Шеврёз сделать все, что было в его власти, чтобы убедить королеву согласиться на это последнее требование, как сам он согласился на два первых. Но с этого часа Мазарини воспринимал г-жу де Шеврёз как своего будущего врага; рано или поздно вражда между ними должна была начаться.
В продолжение некоторого времени г-жа де Шеврёз еще могла верить в чистосердечие министра. Но поскольку, не ведая о той близости, какая существовала между Мазарини и Анной Австрийской, она всякий раз, когда ей доводилось видеться с королевой, ни за что не упускала случай вставить в разговор какое-нибудь язвительное замечание, направленное против кардинала, а это заставляло королеву все более охладевать к ней; поскольку, с другой стороны, герцог Вандомский тщетно просил, чтобы у адмиралтейства, отданного под его управление, осталось право сбора за якорную стоянку, которое от него отделили; поскольку, кроме того, граф д’Аркур не пожелал отказаться в пользу герцога д’Эпернона от губернаторства Гиени, и поскольку, наконец, министр без обиняков заявил ей, что ее просьбу, касающуюся маркиза де Шатонёфа, выполнить невозможно, г-жа де Шеврёз попыталась заручиться поддержкой герцога де Бофора, и, когда он прилюдно заверил ее, что всегда будет привержен ее интересам, она посчитала себя достаточно сильной, чтобы сделаться главой партии, и начала открыто выступать против Мазарини.
Со своей стороны г-жа де Отфор, та из фавориток Анны Австрийской, которую королева более всего после г-жи де Шеврёз любила и которой она в день своего провозглашения регентшей написала собственной рукой: «Приезжайте, моя дорогая подруга! Я умираю от нетерпения обнять Вас!», пользовалась теперь ничуть не большим благоволением с ее стороны, чем г-жа де Шеврёз. Госпожа де Отфор воображала, что никогда не лишится благосклонности Анны Австрийской, благосклонности, которую она приобрела ценой потери милости к себе короля. Поэтому у нее хватало уверенности или самомнения не страшиться столкновения с тем подводным камнем, о какой предстояло разбиться стольким судьбам; и, порицая выбор, сделанный королевой, она во всеуслышание высказывала свое мнение о Мазарини. И тогда регентша предупредила ее через Беренгена, своего камердинера, и мадемуазель де Бомон, состоявшую прежде при королеве Английской, о том, что она должна прекратить свои злые речи о кардинале, поскольку злословить о министре это все равно, что злословить о самой королеве, которая его выбрала.
