— Хорошо, сударь, — сказал принц, — но тогда скажите королеве, что если она хотела передать мне такое приказание, то можно было сделать это через капитана ее телохранителей, а не через вас, не имеющего на то никаких полномочий.

— Сударь, — отвечал герцог де Бофор, — я сделал то, что велела мне королева, и нет во Франции человека, который мог бы помешать мне исполнить приказ королевы.

Конде, который в качестве первого принца крови и одновременно главного распорядителя королевского двора полагал, что у него есть право на исключение, был явно оскорблен этим ответом герцога де Бофора, и с этой минуты между двумя принцами началась ненависть, которая со временем лишь обострялась и последствия которой мы вскоре увидим.

Во время этой встречи королева обо всем договорилась с герцогом Орлеанским. Впрочем, Анна Австрийская приходила в Старый замок лишь для того, чтобы повидаться там со своим деверем и забрать оттуда сына. В тот же день она возвратилась в Париж, в Лувр, где вместе с ней разместился весь двор.

Три дня спустя королева так основательно потрудилась, что все меры предосторожности, принятые покойным королем, чтобы обеспечить исполнение его последней воли, были сведены на нет. Парламент объявил ее регентшей королевства, «дабы она заботилась о воспитании особы его величества и управлении всеми государственными делами, в то время как герцог Орлеанский, его дядя, будет его главным наместником во всех провинциях королевства и главой совета, находясь при этом под властью королевы».

В его отсутствие председательство в совете передавалось принцу де Конде, но также под властью королевы. Кроме того, королева могла по своему усмотрению назначать членов совета для обсуждения первоочередных дел, не будучи обязанной подчиняться решению большинства голосов.

Этот последний пункт, как видим, разрушал всю конструкцию опеки, которую король хотел учинить над Анной Австрийской, и, вместо того чтобы подчинить власть королевы власти совета, напротив, ставил совет в полную от нее зависимость.

Так что ни Мазарини, ни Шавиньи не присутствовали при оглашении этого решения Парламента, что сразу же было замечено, и на них стали смотреть как на людей, впавших в немилость. Итак, из трех человек, рекомендованных Людовику XIII умирающим Ришелье, один, Нуайе, еще при жизни короля отошел от дел, а двое других должны были в свой черед вот-вот сойти со сцены, и то влияние кардинала, какое продолжало тяжким бременем давить на Людовика XIII, его раба, вместе с ними должно было окончательно исчезнуть при Анне Австрийской, его врагине.

Тотчас же вспыхнула всеобщая ненависть к Мазарини и Шавиньи, поскольку оба они стремились заполучить власть покойного кардинала, однако с этой ненавистью все слишком поторопились. Анна Австрийская унаследовала от своего мужа притворство, «это скверное, но необходимое свойство королей», по выражению г-жи де Мотвиль, и готовила второй День одураченных.

Впрочем, как раз в то время, когда все полагали, что Мазарини укладывает свои пожитки, чтобы вернуться в Италию, сам он, с безмятежным лицом и внешне совершенно спокойный, обедал вместе с Шавиньи, своим другом и товарищем по несчастью, как его называли тогда, у командора де Сувре, того, чье имя уже звучало в нашем повествовании в связи с затеянным Шале и герцогом Орлеанским заговором против жизни кардинала Ришелье.

Дружба между кардиналом Мазарини и Шавиньи существовала уже давно. Со времени своего приезда во Францию Мазарини весьма усердно обхаживал Бутийе, который был в величайшей милости у Ришелье, и Шавиньи, который слыл его сыном; оба они всеми силами поддерживали Мазарини, и кое-кто даже уверял, что лишь благодаря неоднократным и настоятельным просьбам, с которыми Шавиньи обращался к Ришелье, Мазарини получил кардинальскую шапку.

Итак, двое друзей, которые, по слухам, поклялись друг другу держаться сообща, независимо от того, хорошо или плохо сложится их дальнейшая судьба, отобедали у командора де Сувре, а после обеда сели играть в карты, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошел Беренген.

Увидев первого камердинера королевы, Мазарини догадался, что тот пришел с каким-то делом к нему. Поэтому он тотчас передал свои карты Ботрю и, не смутившись под пристальным взглядом Шавиньи, игравшего за тем же столом, повел Беренгена в соседнюю комнату.

— Монсеньор, — промолвил Беренген, — я пришел к вам с хорошим известием.

— С каким же? — бархатным голосом, холодно улыбаясь, спросил Мазарини.

— Дело в том, что ее величество настроена по отношению к вашему высокопреосвященству куда лучше, чем все полагают.

— И что же заставляет вас делать столь приятные для меня предположения, господин де Беренген?

— Разговор, который мне только что довелось услышать между ее величеством и господином де Бриенном, в котором она, по совету господина де Бриенна, высказалась за то, чтобы сделать вас первым министром.

Вопреки ожиданию вестника, улыбка, появившаяся было на губах кардинала, исчезла; лицо Мазарини вновь приняло холодное выражение, и его бесстрастный, но глубокий взор, казалось, проник в самое сердце Беренгена.

— Так вы слышали этот разговор? — произнес он.

— Да, монсеньор.

— И что же говорил Бриенн?

— Он говорил ее величеству, что поскольку ей необходим первый министр, то лучший выбор, который она может сделать, это вы, ваше высокопреосвященство, и не только потому, что вы опытны в делах, но и потому, что вы всей душой преданы королеве.

— Стало быть, Бриенн ручался за мою преданность? — поинтересовался Мазарини.

— Он говорил, что, по его твердому убеждению, такая великая милость взволнует ваше высокопреосвященство и, поскольку ничто так не привязывает благородные сердца, как признательность, ее величество безусловно может рассчитывать на вас.

— И что же ответила на это королева? — спросил Мазарини.

— Ее величество опасается, что вы, ваше высокопреосвященство, уже взяли на себя определенные обязательства.

Мазарини улыбнулся.

— Благодарю вас, господин де Беренген, — сказал он, — и верьте, что при случае я вспомню о том, что вы потрудились принести мне эту добрую новость.

И он сделал шаг, чтобы вернуться в зал, где шла игра.

— Это все, что вашему высокопреосвященству угодно было мне сказать? — спросил Беренген.

— А что, по-вашему, я еще должен вам сказать?.. Вы сообщили мне, что подслушали разговор, в котором королева обнаружила добрые намерения в отношении меня. Кроме вас, мне некого за это благодарить, и я вас благодарю.

Беренген понял, что Мазарини, опасаясь, несомненно, какой-нибудь ловушки, решил держаться осторожно; он осознавал, какой великой милостью вскоре будет пользоваться хитрый итальянец, и предвидел, что уже на следующий день найдется целая толпа желающих пристроиться к его фортуне, а потому он решил прямо теперь встать на его сторону.

— Послушайте, монсеньор, — сказал он, — я буду откровенен с вашим высокопреосвященством: я пришел не по собственному побуждению.

— Ах так! — воскликнул Мазарини. — От чьего же имени вы пришли?

— Я пришел от имени королевы.

Глаза будущего министра засветились радостью.

— Ну тогда другое дело, — промолвил он. — Говорите, дорогой господин де Беренген, говорите!

Беренген поведал Мазарини, что сам он не слышал беседы королевы с г-ном де Бриенном, однако беседа эта действительно имела место, и ее полностью пересказала ему ее величество.

— В таком случае, — заметил Мазарини, — сама королева поручила вам отправиться ко мне?

— Лично она, — ответил Беренген.

— Вы говорите правду?

— Слово дворянина! Королева желает знать, может ли она положиться на вас и, если она поддержит вас, поддержите ли вы ее?

Тотчас же перейдя от крайнего недоверия к полнейшему доверию, Мазарини сказал:

— Господин де Беренген, возвратитесь к ее величеству и скажите ей, что я без всяких условий вручаю свою судьбу в ее руки. Тем самым я отказываюсь от всех выгод и преимуществ, которые король предоставил мне в своем наказе. Правда, мне трудно это сделать, не уведомив господина де Шавиньи, ибо у нас с ним общие интересы, но я смею надеяться, что ее величество сохранит мой секрет, как и я, со своей стороны, свято сохраню его.