Как-то раз Ракан отправился в деревню повидать одного из своих друзей, причем один и на рослой лошади; уронив хлыст, он был вынужден спешиться. Но главное состояло не в том, чтобы спешиться, а в том, что после этого следовало снова сесть в седло, и, поскольку Ракану, который был всего лишь начинающим наездником, стремена не показались достаточно крепкой опорой, он стал искать придорожную тумбу. Ну а так как на всем пути ни одной тумбы не нашлось, весь этот путь бедняга проделал пешком. Однако, подойдя к двери своего друга, он заметил скамью.
— Что ж, — промолвил Ракан, — это не совсем то, что я искал, ну да ладно.
И, воспользовавшись скамьей, он взобрался на лошадь и тотчас отправился в обратный путь, даже не подумав побывать у друга, хотя проделал три льё, чтобы повидаться с ним.
В другой раз, когда Ракан ночевал в одной комнате с Иврандом и Малербом, он поднялся первым, натянул на себя штаны Ивранда, приняв их за свои подштанники, и, не заметив этой ошибки, поверх надел собственные штаны; затем он закончил туалет и вышел из дома. Через несколько минут Ивранд тоже решил подняться и не нашел своих штанов.
— Черт побери! — воскликнул он, обращаясь к Малербу. — Верно, этот растяпа Ракан их забрал!
С этими словами он натягивает на себя штаны Малерба, все еще лежавшего в постели, и, несмотря на его крики, стремительно выбегает из дома, горя желанием догнать Ракана, который на глазах у него степенно удалялся и задница которого выглядела в два раза толще, чем ей полагалось быть. Ивранд догоняет его и требует вернуть штаны.
Ракан оглядывает себя и произносит:
— Да, признаться, ты прав.
С этими словами он садится на тумбу, без всяких церемоний стягивает с себя верхние штаны, затем снимает нижние и отдает их Ивранду, после чего снова, причем с таким же спокойствием, как если бы находился в собственной спальне, надевает свои штаны и продолжает путь.
Как-то раз, во второй половине дня, когда шел сильный дождь и Ракану пришлось шлепать по грязи, этот чудак является в дом г-на де Бельгарда, где он жил, и, перепутав этажи, направляется прямо в комнату г-жи де Бельгард, приняв ее покои за свои. Госпожа де Бельгард и г-жа де Лож, сидевшие в это время у камина, при виде Ракана не произносят ни слова, любопытствуя узнать, что намеревается делать этот невероятно рассеянный человек. Ракан, не заметив их, колокольчиком вызывает лакея, разувается с его помощью, а затем говорит ему:
— Поди почисть мои сапоги, а я посушу чулки.
Сказав это, он стаскивает с себя чулки и аккуратно кладет один из них на голову г-жи де Бельгард, а другой — на голову г-жи де Лож; дамы разражаются смехом.
— Ах, простите, сударыни! — совершенно оторопев, восклицает бедный Ракан. — Я принял вас за подставки для дров.
Эти байки в изложении Буаробера, который, рассказывая их, подражал выговору Ракана, становились в высшей степени забавными и чрезвычайно смешили Ришелье. Так что Буаробер не лишал кардинала этого удовольствия и каждый день рассказывал ему новую историю.
Следующая история, случившаяся в свой черед, была из числа тех, что особенно рассмешили его высокопреосвященство.
В Париже жила тогда одна старая дева по имени Мари Ле Жар, мадемуазель де Гурне, которая родилась в 1655 году и которой, следовательно, было в то время лет семьдесят. Как мадемуазель де Гурне сама рассказывает в короткой заметке, где она описала свою жизнь, в возрасте девятнадцати лет, прочитав «Опыты» Монтеня, она загорелась желанием познакомиться с их автором. И потому, когда Монтень приехал в Париж, мадемуазель де Гурне тотчас отправила ему послание с изъявлением уважения, которое она питала к нему лично и к его книгам. В тот же день Монтень пришел повидаться с ней и поблагодарить ее, и с тех пор между ними установилась такая привязанность, что мадемуазель де Гурне стала называть его отцом, а он называл ее дочерью. Мадемуазель де Гурне сделалась писательницей и опубликовала книгу в стиле того времени, превзошедшую в отношении напыщенности слога все, что было написано до нее; книга эта носила заглавие «Тень мадемуазель де Гурне».
Хотя мадемуазель де Гурне и сама стала писательницей, она, тем не менее, сохранила глубочайшее восхищение перед всеми великими поэтами того времени, за исключением Малерба, которого она ненавидела, поскольку он позволил себе раскритиковать ее книгу. И потому, когда вышло в свет второе издание «Тени», она, следуя обычаю, который уже тогда был в моде, разослала экземпляры этого сочинения всем величайшим дарованиям той эпохи, в том числе и Ракану.
Когда Ракан получил любезно присланную ему книгу, рядом с ним находились его неразлучные друзья, шевалье де Бюэй и Ивранд. Польщенный этим подарком, Ракан заявил в их присутствии, что на следующий день, в три часа пополудни, он пойдет поблагодарить мадемуазель де Гурне. Это заявление не прошло мимо внимания ни шевалье де Бюэя, ни Ивранда, которые решили подшутить над Раканом.
И в самом деле, назавтра, в час дня, к дому мадемуазель де Гурне является шевалье де Бюэй и стучит в дверь. Компаньонка доброй старой девы, жившая с ней, идет открывать. Де Бюэй выражает желание повидаться с ее хозяйкой. Мадемуазель Жамен — именно так звалась компаньонка — тотчас входит в кабинет мадемуазель де Гурне, сочинявшей в эту минуту стихи, и докладывает ей, что какой-то человек просит разрешения поговорить с ней.
— Но кто этот человек? — интересуется мадемуазель де Гурне.
— Он никому, кроме вас, сударыня, не желает называть свое имя.
— А как он выглядит?
— Ну, это красавец лет тридцати — тридцати пяти, и, судя по виду, он точно из благородной семьи.
— Пусть войдет, — произносит мадемуазель де Гурне. — Мысль, которую я намеревалась найти, была прекрасна, но она еще может вернуться ко мне, а вот этот кавалер, вполне возможно, уже не вернется.
Как только она завершила свой монолог, появляется кавалер.
— Сударь, — обращается к нему старая дева, — я позволила вам войти, не спрашивая, кто вы такой, и полагаясь на благоприятный отзыв Жамен о вашей наружности; надеюсь, однако, что теперь, когда вы здесь, вы соблаговолите назвать мне ваше имя.
— Мадемуазель, — отвечает ей шевалье де Бюэй, — меня зовут Ракан.
Мадемуазель де Турне, знавшая Ракана лишь понаслышке, высказала шевалье множество любезностей, поблагодарив его за то, что он, будучи молодым и привлекательным, согласился обеспокоить себя из-за такой старой девы, как она. В ответ на это шевалье де Бюэй, отличавшийся остроумием, наговорил мадемуазель де Турне целый короб небылиц, настолько заинтересовавших ее, что она позвала Жамен и велела ей унять кошку, мяукавшую в соседней комнате. К несчастью, шевалье уже считал минуты. После разговора, продолжавшегося три четверти часа и ставшего, по словам мадемуазель де Турне, самым приятным из всех, какие ей доводилось слышать за всю ее жизнь, гость удалился, унося с собой кучу комплиментов по поводу своей учтивости и оставляя старую деву в полном восторге от него.
Такое радостное расположение духа благоприятствовало тому, чтобы вновь обрести мысль, посреди которой ее оторвали от стихотворчества и которая ускользнула, встревоженная приходом посетителя. Так что мадемуазель де Турне вновь взялась за перо, но, едва она это сделала, как Ивранд, выжидавший этот момент, проник в ее покои; затем, дойдя до святилища, где находилась мадемуазель де Турне, он отворил вторую дверь и, увидев старую деву за рабочим столом, сказал, обращаясь к ней:
— Я позволил себе войти не спросясь, мадемуазель, но с прославленным автором «Тени» не подобает обращаться, как со всеми.
— Вот комплимент, который мне нравится! — восторженно воскликнула старая дева, повернувшись к Ивранду. — Я внесу его в свою записную книжку. Ну а теперь, сударь, — продолжала она, — скажите, какая причина доставила мне честь видеть вас?
— Мадемуазель, я пришел поблагодарить вас за честь, которую вы мне оказали, подарив вашу книгу.
— Я, сударь? Я ничего вам не дарила, но то было ошибкой с моей стороны; определенно, мне следовало сделать это. Жамен, принесите одну «Тень» для этого господина.
