Лапорт по прибытии в Куаффи занял свое место между товарищами, но, поскольку всем было известно, что его отпуск не окончился, барон де Понтьё, знаменщик отряда, один из приверженцев Анны Австрийской, догадался, что Лапорт досрочно вернулся по причине куда более важной, чем желание присутствовать при эскортировании пленника. Он даже высказал это прямо во время марша Лапорту, а так как Лапорт знал о преданности барона де Понтьё королеве и понимал, что тот понадобится ему для того, чтобы приблизиться к лорду Монтегю, то, не открываясь барону полностью, он дал ему понять, что подозрения его не так уж далеки от истины. Господину де Понтьё, видевшему, что Лапорт желает оставить при себе тайну, которая явно не была его собственной, достало скромности ни на чем более не настаивать.
Однако в тот же вечер он удержал Лапорта у себя, не отпуская его ночевать там, где встал на постой весь остальной отряд, и полагая, что такое пребывание по соседству с ним скорее даст Лапорту возможность приблизиться к пленнику.
И в самом деле, желая доставить развлечение лорду Монтегю, с которым, несмотря на его пленение, обращались как со знатным вельможей, г-н де Бурбонн и г-н де Булонь каждый вечер приглашали офицеров играть с ним в карты. Лапорта, входившего в число офицеров, приглашали вместе с другими, и он никогда не упускал случая принять участие в этих собраниях.
В первый же день лорд Монтегю, видевший Лапорта во время путешествия герцога Бекингема во Францию, узнал его и, поскольку тот был известен ему как один из самых преданных слуг королевы, понял, что этот человек находится здесь с каким-то особым поручением. И потому в какой-то момент Монтегю устремил взгляд на Лапорта, и, когда тот вполне непринужденно обернулся в его сторону, они обменялись взглядами, которых не заметил никто, кроме барона де Понтьё, еще более укрепившегося после этого в своем убеждении, что Лапорт приехал, чтобы попытаться вступить в сношения с пленником.
Чтобы помочь, причем скрытно, насколько это было в его силах, стараниям такого преданного слуги, г-н де Понтьё однажды вечером, когда недоставало четвертого, чтобы сыграть партию с лордом Монтегю, указал на Лапорта, который с готовностью принял предложенное ему за карточным столом место. Как только он сел, его нога столкнулась с ногой Монтегю, и это дало ему понять, что лорд узнал его. Лапорт, со своей стороны, употребляя тот же язык, постарался убедить пленника держаться начеку; затем, посредством понятных только им фраз, они посоветовали друг другу быть как можно внимательнее.
И в самом деле, никакой возможности переговариваться у них не было, но они могли переписываться. Не переставая играть, Лапорт перекатывал по столу карандаш, которым отмечали очки, и милорд Монтегю незаметно для всех завладел им.
На другой день игра возобновилась; Лапорт, как и накануне, занял место между пленником и бароном де Понтьё; по другую сторону стола сидел г-н де Бурбонн собственной персоной.
Тасуя карты, Лапорт умышленно выпустил из рук часть колоды, и она упала на пол. Проявляя учтивость, лорд Монтегю поспешил нагнуться, чтобы помочь Лапорту исправить допущенную им оплошность, и одновременно с картами поднял записку, которую он незаметно сунул в карман.
На следующий день лорд Монтегю, отличавшийся необычайной приветливостью, пошел навстречу Лапорту, едва заметив его, и протянул ему руку. Лапорт поклонился в ответ на такую вежливость и ощутил, что, пожимая ему руку, милорд сунул в его ладонь ответ на вчерашнюю записку.
Ответ был самый успокоительный. Лорд Монтегю утверждал, что он не получал от Бекингема никаких писем к королеве и что ее имя никак не упоминалось в изъятых у него бумагах; заканчивал же он уверением, что королева может быть спокойна и что он скорее умрет, чем скажет или сделает то, что может доставить неприятность ее величеству.
Лапорт, хотя и владея этой запиской, которую он с таким нетерпением дожидался, не покинул эскорт и почти каждый вечер продолжал играть в карты с милордом. В самом деле, он не осмеливался ни доверить это письмо почте, из опасения, что оно будет перехвачено, ни оставить свой отряд, из опасения, что это вызовет определенные подозрения.
Так что при всем своем нетерпении Лапорт лишь шаг за шагом приближался к Парижу; он прибыл туда в Страстную пятницу, и, поскольку в тот же день пленник был препровожден и заключен в Бастилию, сразу же после завершения формальностей, полагающихся в подобных случаях, преданный слуга королевы мог считать себя свободным.
Королева узнала о его возвращении, причем не от какого-нибудь вестника, а сама, ибо беспокойство ее было так велико, что в тот день, когда, по ее сведениям, лорд Монтегю должен был приехать, она села в карету и выехала навстречу эскорту. Среди конников она разглядела Лапорта, и он, в свой черед заметив королеву, попытался успокоить ее победным жестом.
Тем не менее весь этот день Анна Австрийская провела в сильном волнении. И потому с наступлением ночи Лапорта, как и в первый раз, провели в Лувр, и он встретился там с королевой, ожидавшей его с великой тревогой.
Лапорт начал с того, что подал ей записку лорда Монтегю, которую королева с жадностью перечитала несколько раз; затем, глубоко вздохнув, она промолвила:
— Ах, Лапорт! Впервые в продолжение целого месяца я дышу свободно. Но как же случилось, что вы, располагая столь ценным для меня известием, не смогли передать мне его раньше или сами не доставили его с величайшей поспешностью?
И тогда Лапорт объяснил ей, как все происходило и почему он счел необходимым употребить для безопасности самой королевы такую чрезмерную осторожность. Королева была вынуждена согласиться с доводами своего преданного слуги и признать, что он поступил правильно, действуя с такой осмотрительностью. Затем она надавала Лапорту множество обещаний, говоря ему, что никто никогда не оказывал ей такой важной услуги, какую только что оказал ей он.
Тем временем король и кардинал усиливали осаду Ла-Рошели, где положение дел ухудшалось с каждым днем. С тех пор как с суши была установлена глухая блокада города, не позволявшая въехать в него ни одному обозу, и поперек рейда была возведена дамба, не позволявшая ни одному судну проникнуть в гавань, Ла-Рошель, продовольственное снабжение которой полностью прекратилось, испытывала недостаток во всем и поддерживалась лишь энергией, благоразумием и твердостью своего мэра Гитона и примером, который подавали герцогиня де Роган и ее дочь, питавшиеся в продолжение трех месяцев только кониной и восьмушкой хлеба в день на обеих. Но не все имели даже конину и восьмушку хлеба: народ испытывал недостаток во всем. Слабые в протестантской вере открыто роптали. Король, которого уведомляли обо всем, что происходило в городе, разжигал это недовольство, постоянно подавляемое и постоянно возрождавшееся вновь, и обещал выгодные условия капитуляции. Члены окружного суда находились в оппозиции к мэру.
Проходили собрания, на которых вспыхивали бурные ссоры; во время одного из таких собраний дело дошло до рукопашной схватки, и мэр и его сторонники обменялись тумаками с советниками суда.
Спустя несколько дней после этой дикой сцены, вследствие которой сторонники короля были вынуждены искать убежище в королевском лагере, двести или триста мужчин и столько же женщин, не в силах переносить долее страшные лишения, жертвами которых они стали, приняли решение покинуть город и идти просить хлеба у королевской армии. Осажденные, которых это освобождало от стольких ненужных ртов, с радостью открыли им ворота, и все эти люди печальной вереницей двинулась к королевскому лагерю, моляще сложив ладони и взывая к милосердию короля. Однако они взывали к добродетели, которую редко пускал в ход Людовик XIII. Он дал приказ раздеть мужчин донага, а на женщинах оставить одни рубашки, после чего, когда все они оказались в таком виде, солдаты взяли в руки кнуты и погнали несчастных, словно стадо, в сторону города, который они только что покинули и который не пожелал впустить их обратно. Три дня стояли они под стенами города, умирая от холода, умирая от голода, взывая поочередно то к друзьям, то к врагам, пока, наконец, самые несчастные, как это всегда случается, не сжалились над ними: ворота отворились, и беглецам было позволено снова разделять беды тех, кого они покинули.
