— И почему же, монсеньор? — поинтересовался кардинал.
— Потому, — доверительным тоном ответил молодой принц, — что я поражен болезнью, делающей этот брак невозможным.
— Полноте! — воскликнул кардинал. — У меня есть рецепт, с помощью которого я непременно вылечу ваше высочество.
— В самом деле? И за какое время? — спросил Гастон.
— За десять минут, — ответил Ришелье.
Гастон взглянул на кардинала. Министр улыбался. Молодой принц счел эту улыбку язвительной и вздрогнул.
— И этот рецепт при вас? — спросил он.
— Вот он, — произнес кардинал, вынув из кармана признание Шале.
Герцог Анжуйский знал почерк заключенного. Обвинение, целиком написанное рукой Шале, было ужасно. Гастон смертельно побледнел, ибо, хотя он и не был виновен, ему стало понятно, что он погиб.
— Я готов подчиниться, сударь, — сказал он кардиналу, — но раз уж я согласен жениться на мадемуазель де Монпансье, то могу ли я знать, что со мной будет дальше?
— Скорее всего, монсеньор, — ответил кардинал, — в данных обстоятельствах вам придется удовольствоваться ручательством сохранения свободы и жизни.
— Как, — воскликнул герцог Анжуйский, — меня посадят в тюрьму и будут судить?! Меня, герцога Анжуйского?!
— Во всяком случае, таково было мнение вашего августейшего брата, — промолвил кардинал, — но я отговорил его от такого решения, возможно справедливого, но слишком строгого. Более того, я добился для вас, монсеньор, — если только вы не станете долее откладывать брак, который все мы желаем увидеть заключенным, — так вот, повторяю, я добился, что вам будут пожалованы герцогство Орлеанское, герцогство Шартрское, графство Блуа и, возможно даже, владение Монтаржи, то есть примерно миллион годового дохода, что вместе с княжествами Домб и Ла-Рош-сюр-Йон, а также герцогствами Монпансье, Шательро и Сен-Фаржо, которые принесет вам в качестве приданого ваша супруга, обеспечит вам доход около полутора миллионов.
— А Шале, — спросил герцог Анжуйский, — что сделают с ним? Смотрите, господин кардинал, я не хочу, чтобы мой брак был обагрен кровью!
— Шале будет приговорен к смерти, — сказал кардинал, — ибо он виновен, но…
— Что «но»? — спросил герцог Анжуйский.
— … но король имеет право помилования, и он не допустит, чтобы был казнен дворянин, которого он так сильно любил.
— Если вы обещаете мне сохранить ему жизнь, господин кардинал, — произнес Гастон, который испытывал несколько менее отвращения к мадемуазель де Монпансье после того, как ему стало понятно, с какими выгодами сопряжен этот брачный союз, — я согласен на все.
— Я употреблю на это все свое влияние, — добавил кардинал. — К тому же я и сам не желал бы дать погибнуть человеку, оказавшему мне столь значительные услуги, как господин де Шале. Так что будьте спокойны, монсеньор, и позвольте правосудию исполнить свой долг, ну а милосердие исполнит свой.
Получив это обещание, герцог Анжуйский удалился. Впоследствии в своем письме королю он утверждал, что кардинал дал ему твердое слово сохранить жизнь Шале, но Ришелье, со своей стороны, всегда это отрицал.
Вечером того же дня король вызвал к себе Гастона. Дрожа всем телом, молодой принц отправился к брату и застал у него королеву-мать, кардинала и хранителя печати. При виде этих четырех строгих лиц он решил, что его тотчас арестуют, но речь шла лишь о подписании некоего документа. Это было признание, которое удостоверяло, что граф Суассонский предлагал герцогу Анжуйскому свои услуги, что королева, его невестка, написала ему несколько записок, чтобы отговорить его от женитьбы на мадемуазель де Монпансье, и что аббат Скалья, савойский посол, принимал участие во всей этой интриге, имевшей целью воспрепятствовать намеченному браку. О Шале там не говорилось ни слова.
Гастон был чрезвычайно рад, что ему удалось отделаться так дешево. Он подтвердил данное кардиналу обещание жениться на мадемуазель де Монпансье и подписал это признание, после чего ему было разрешено покинуть Нант. Однако несколько дней спустя принца призвали обратно, чтобы совершить обряд бракосочетания. Мадемуазель де Монпансье приехала вместе с герцогиней де Гиз, своей матерью. Хотя герцогиня де Гиз, наследница семьи Жуайёзов, была чрезвычайно богата, она не дала дочери в приданое ничего, кроме одного бриллианта: правда, этот бриллиант оценивался в восемьдесят тысяч экю.
Молодой принц поручил президенту Ле Куаньё обсудить статьи брачного договора и включить туда в качестве условия сохранение жизни Шале. Однако, дойдя до этой статьи, король взял перо и собственноручно вычеркнул ее, так что Ле Куаньё не осмелился ни на чем настаивать.
Тем не менее Ришелье, давший, по существу говоря, Гастону слово и опасавшийся теперь новых затруднений с его стороны, отвел Ле Куаньё в сторону и сказал ему, что король желает, чтобы Шале был осужден на смерть, но он, кардинал, добился, чтобы между вынесением приговора и казнью прошла неделя. Ришелье пообещал, что в течение этой недели он предпримет все необходимые шаги, и к тому же, по его словам, в течение этой недели будет действовать и сам Гастон.
Так что договор был подписан без каких бы то ни было условий, если не считать пустых обещаний. И потому брачная церемония была холодной и мрачной. Она проходила без всякой помпы, знаменующей свадьбу принца. По словам одного из тех летописцев, что отмечают все подробности, как мелкие, так и значительные, новый герцог Орлеанский даже не заказал себе нового платья для этой важной церемонии, в которой он играл главную роль.
На следующий день после свадьбы принц уехал в Шатобриан, не желая, видимо, оставаться в городе, где проходил суд над его доверенным лицом, который мог закончиться вынесением смертного приговора: этот суд, ненадолго прерванный в связи со свадьбой, должен был вскоре возобновить свою работу и протекать с еще большим ожесточением.
И в самом деле, судьи, которые на время были отпущены, получили приказ собраться вновь.
Между тем приехала г-жа де Шале, мать заключенного. Это была одна из тех женщин, благородных по рождению и наделенных благородным сердцем, какие по временам появляются на ступенях истории прошлых веков. Прибыв в Нант, она делала все возможное, чтобы получить доступ к королю; но, согласно приказам короля, он не принимал никого. Так что ей оставалось лишь ждать.
Наконец, утром 18 августа приговор был произнесен; он был составлен в следующих выражениях:
«Палата уголовного суда, по поручению короля собравшаяся в Нанте для расследования дела графа де Шале и его сообщников, на основании розысков, допросов и признаний вышеупомянутого Шале касательно тайного заговора против особы короля и его государства, а также на основании заключений генерального прокурора, заявила, что названная палата и назначенные с этой целью уполномоченные объявили и объявляют вышеупомянутого Шале виновным и изобличенным в первую очередь в оскорблении величества, равно как возмутителем общественного спокойствия и т. д.; в воздаяние за это названная палата приговаривает вышеупомянутого Шале к пыткам, как обычным, так и с пристрастием, к отсечению головы, четвертованию тела и конфискации его имений в пользу короля.
Подписано: МАЛЕСКО».
Как только приговор был оглашен, г-жа де Шале предприняла новую попытку пробиться к королю, но он оказался еще недоступнее, чем прежде. Однако она так долго и горячо умоляла, что, наконец, ей дали обещание вручить королю письмо, которое она принесла.
Вот это письмо, которое кажется нам образцом горя и чувства собственного достоинства:
КОРОЛЮ.
«Государь!
Я признаю, что тот, кто оскорбил Вас, заслуживает мук не только на этом свете, но и в иной жизни, ибо Вы есть образ Божий. Однако, когда Господь обещает прощение тем, кто просит о нем с истинным раскаянием, он тем самым научает королей, как им следует поступать. Но если слезы способны изменить приговор Небес, то неужели у моих слез, государь, недостанет сил пробудить в Вас жалость? Право творить суд есть куда менее важное следствие власти короля, чем право проявлять милосердие: наказывать не столь похвально, как прощать. Сколько на этом свете живет людей, которые постыдно лежали бы под землей, не помилуй их Ваше Величество!
