Именно данный документ послужил основанием, на котором кардинал возвел всю систему обвинения, ибо он содержал в себе, по словам прелата, две цели — убийство короля и брак королевы с герцогом Анжуйским. Этим заговором прекрасно объяснялось сопротивление, которое молодой принц оказывал своему брачному союзу с мадемуазель де Монпансье.
Шале обвиняли в том, что он соумышленно с королевой и герцогом Анжуйским хотел убить короля. Одни говорили, что он собирался сделать это с помощью отравленной рубашки; другие утверждали, что он должен был ударить его кинжалом. Те, кто сочинил эту последнюю версию, шли даже еще дальше: они рассказывали, что однажды Шале уже отдернул занавеску кровати короля, чтобы совершить это убийство, но отступил перед королевским величием, как ни умерено оно было сном, и нож выпал у него из рук.
Одно-единственное замечание Лапорта, находящееся в полном согласии с книгой о французском придворном церемониале, рушит всякую вероятность того, что эта история является правдивой:
«Гардеробмейстер не находится в спальне короля, когда король спит, а камердинер не покидает спальни короля во все время, когда король лежит в постели».
Значит, камердинер должен был быть сообщником Шале или же Шале вошел к королю, когда камердинер спал.
Как только кардинал уведомил короля об этой интриге, король вознамерился арестовать Шале и предать суду королеву и герцога Анжуйского, но Ришелье успокоил короля, умоляя его подождать, пока заговор не созреет. Так что Людовик XIII согласился отсрочить мщение, но, чтобы быть уверенным в том, что Шале всегда будет у него под рукой и виновный не сможет избежать уготованной ему участи, решил отправиться в путешествие в Бретань, и двор последовал за ним. Шале, ничего не подозревая, отправился вместе со всеми в Нант.
Созревание заговора должен был довершить ответ на письмо, которое Шале написал испанскому королю и в котором он убеждал его католическое величество заключить договор с недовольным французским дворянством.
Следует заметить, что именно подобный договор стал четырнадцать лет спустя причиной казни Сен-Мара и де Ту.
Ответ испанского короля пришел в то время, когда Шале находился в Нанте; несомненно, кардинал изыскал средство ознакомиться с этим письмом, как он это ранее сделал с письмами маркиза де Лега, прежде чем оно прибыло по своему назначению.
Получив его, Шале в тот же день имел встречу с королевой и братом короля и, как будто, оставался далеко за полночь у г-жи де Шеврёз.
На следующее утро он был арестован. Заговор созрел!
Секрет хранился не только со скрытностью, но и с притворством, которые характеризуют политику кардинала и короля, так что новость об аресте Шале прозвучала при дворе, как гром среди ясного неба.
Королева, которую даже ее самые яростные враги, исключая кардинала, никогда в действительности не обвиняли в желании убить короля, все же бесспорно знала о письме, полученном накануне Шале, равно как это знали герцог Анжуйский и г-жа де Шеврёз. Так что они оказались впутаны если и не в заговор, имевший задачей убийство короля (им еще не было известно, что обвинения со стороны кардинала зайдут так далеко), то, по крайней мере, в злоумышление против государства, ибо письмо это имело целью призвать испанцев во Францию.
Впрочем, по правде сказать, своими необдуманными поступками Шале сам дал кардиналу прекрасный повод для обвинений, которые было угодно выдвинуть против него его высокопреосвященству. Шале, по характеру крайне насмешливый, нажил себе при дворе множество врагов, и даже король не был избавлен от его издевок. Одевая его величество, он передразнивал его ужимки и дурные привычки, и застенчивый и мстительный Людовик XIII не раз замечал это в зеркале, перед которым он стоял. К тому же Шале не останавливался на этом: он открыто высмеивал короля по поводу холодности его темперамента и его физической слабости. Все эти насмешки, вносившие некоторую напряженность в отношения между Людовиком XIII и его гардеробмейстером, превратились в преступления, когда Шале был обвинен в измене.
На другой день после его ареста стало известно, что, вопреки старинным законам королевства, для ведения суда над преступником король назначил уполномоченных, выбранных из состава парламента Бретани. Председательствовать в этом суде должен был Марийяк. Какое-то время все надеялись, что хранитель государственной печати отклонит сомнительную честь, которую ему оказали, поставив его во главе чрезвычайной комиссии. Но Марийяк был душой и телом предан кардиналу. Он не ведал, что шестью годами позднее его брата будет судить трибунал, подобный тому, в котором он теперь председательствовал.
Между тем следствие началось с той энергией и той келейностью, какие кардинал умел пускать в ход в такого рода делах. Королевский двор, приехавший в Нант для того, чтобы веселиться, впал в глубокое и мрачное уныние. Над городом витало нечто похожее на то затишье, какое сковывает землю, когда небо всем своим весом давит на нее перед летней грозой.
Королева, совершенно ошеломленная всем происходящим, бессознательно ощущала, что на этот раз она действительно оказалась в руках своих врагов. Гастон искал способ бежать, но, видя себя преданным ближайшим своим окружением, не решался кому-либо довериться и от безысходности предавался тщетной ярости и богохульству. Одна лишь г-жа де Шеврёз сохраняла присущие ей отвагу и энергию, ходатайствуя перед всеми за заключенного, но не находила ни одного человека, который пожелал бы выступить совместно с ней в защиту бедного Шале. Ришелье впервые начал проявлять себя в свете той кровавой миссии, какую, похоже, он получил из рук Людовика XI: арест герцога Вандомского и великого приора поверг в отчаяние самых гордых храбрецов. Госпожа де Шеврёз поняла, что в этом деле ей нечего надеяться ни на королеву, ни на герцога Анжуйского, боявшихся за самих себя. Она написала г-же де Шале, умоляя ее спешно приехать в Нант, ибо была уверена, что найдет по крайней мере в сердце матери ту самоотверженность и тот героизм, которые она тщетно искала в сердцах своих друзей.
Тем не менее следствие шло своим ходом; однако Шале, хотя и признавая письмо испанского короля подлинным, настаивал, что текст его собственного письма изменен. По словам Шале, его депеши маркизу де Легу никогда не содержали даже намека ни на гнусный заговор с целью убийства короля, ни на безумный замысел выдать королеву замуж за герцога Анжуйского, который был на восемь лет моложе ее. Он добавлял, что письмо, предъявленное кардиналом, почти полтора месяца оставалось в руках его высокопреосвященства, ибо до г-на де Лега оно так и не дошло, и утверждал, что человеку, имеющему столь искусных секретарей, нужно гораздо меньше времени, чтобы превратить самое невинное послание в губительное.
Это упорное запирательство поставило Ришелье в довольно трудное положение. Если бы речь шла лишь о том, чтобы приговорить Шале к смерти, то кардинал был достаточно уверен в преданности созданного им трибунала, чтобы не считаться с этой помехой; но дело заключалось в том, чтобы навсегда погубить в глазах короля королеву и герцога Анжуйского. При всей доверчивости Людовика XIII нужны были, однако, доказательства, чтобы должным образом обосновать в его глазах подобное обвинение.
И в самом деле, у короля уже начались сомнения, а кроме того, три особы, которых, возможно, привлекли на свою сторону королева, герцог Анжуйский или г-жа де Шеврёз, продолжали выступать против брака герцога Анжуйского с мадемуазель де Монпансье. Этими тремя особами были: Баррада́, фаворит короля, обладавший тем большим влиянием, что милости Людовика XIII он унаследовал от Шале и по всем другим вопросам выступал против своего предшественника; Тронсон, кабинет-секретарь, и Советерр, старший камердинер его величества. Они доказывали королю, что это очень плохой расчет — породнить уже почти мятежного брата с мятежной семьей Гизов, никогда не сводившей глаз с трона Франции, и что Гастон, присоединив к своему уделу огромные имения мадемуазель де Монпансье, сделается богаче, а значит, возможно, и могущественнее короля.
