Спустя несколько дней его высокопреосвященству стало известно, что Шале не только снова присоединился к партии герцога Анжуйского, но и возобновил отношения с г-жой де Шеврёз, своей бывшей любовницей.

С этого времени Шале была заранее уготована роль искупительной жертвы.

Между тем герцога Анжуйского чрезвычайно встревожил арест его братьев-бастардов, и, начав бояться за самого себя, он, по-видимому, действительно стал искать убежище за пределами Франции или, по крайней мере, в какой-нибудь крепости Французского королевства, под защитой стен которой он мог бы оказывать сопротивление кардиналу и диктовать свои условия, как это уже не раз делали господа принцы, после каждого восстания появлявшиеся при дворе еще богаче и могущественнее, чем прежде.

И тут Шале предложил герцогу Анжуйскому себя в качестве посредника в переговорах как с недовольными вельможами, командовавшими крепостями во Франции, так и с иностранными государями.

И в самом деле, он написал одновременно маркизу де Ла Валетту, исполнявшему обязанности губернатора Меца, графу Суассонскому, исполнявшему обязанности губернатора Парижа, и маркизу де Легу, фавориту эрцгерцога, в Брюссель.

Ла Валетт ответил отказом, но вовсе не из-за того, что он не был недоволен Ришелье, на которого у него самого были причины жаловаться, а потому, что он не был склонен вступать в заговор, имевший целью расстроить брак мадемуазель де Монпансье, его близкой родственницы, с сыном короля Франции.

Граф Суассонский послал к герцогу Анжуйскому некоего Буайе, который от его имени предложил принцу пятьсот тысяч экю, восемь тысяч пехотинцев и пятьсот конников, если тот пожелает немедленно покинуть двор и присоединиться к нему в Париже.

Что же касается г-на де Лега, то мы скоро увидим, каков был итог начатых с ним переговоров.

Между тем Лувиньи, младший сын в семье Грамонов, попросил Шале послужить ему секундантом на дуэли со старшим сыном герцога д’Эпернона, графом де Кандалем, с которым он поссорился из-за герцогини де Роган: оба они были влюблены в нее.

К несчастью, Лувиньи составил себе в делах подобного рода дурную репутацию. За некоторое время до этого у него была дуэль, оставившая неизгладимое пятно на его имени: во время поединка с Окенкуром, ставшим позднее маршалом Франции, он предложил противнику снять мешавшие им обоим шпоры. Окенкур согласился, и, когда он нагнулся, чтобы отстегнуть ремни, Лувиньи пронзил его шпагой. Окенкур после этого полгода пролежал в постели и однажды был так плох, что исповедник, полагая, что раненый вот-вот скончается, стал умолять его простить Лувиньи. Но Окенкур, не терявший все же надежды на выздоровление, поставил условие.

— Если я умру, — сказал он, — да, я прощаю его; если же поправлюсь, то нет.

И потому Шале, опасаясь, несомненно, увидеть какую-нибудь новую сцену такого же рода, наотрез отказался послужить Лувиньи секундантом.

«Злобный малый был так уязвлен этим отказом, — говорит Бассомпьер, — что тотчас отправился с доносом к кардиналу, рассказав ему все, что знал, и все, чего не знал».

Знал же Лувиньи то, что Шале написал от имени герцога Анжуйского письма г-ну де Ла Валетту, графу Суассонскому и маркизу де Легу; но вот чего он не знал и на чем, тем не менее, настаивал, так это то, что Шале будто бы взялся убить короля и что герцог Анжуйский и его ближайшие друзья обещали находиться у дверей его величества во время этого убийства, чтобы поддержать Шале, если ему понадобится помощь.

Кардинал приказал Лувиньи составить письменное показание, которое тот подписал.

Против г-на де Ла Валетта и графа Суассонского никаких улик не было. Впрочем, заговора, в который входили бы лишь тот или другой, было недостаточно для замыслов кардинала: такой заговор не бросал тень на королеву.

Заговор же с участием эрцгерцога, напротив, более всего отвечал желаниям кардинала. Умело руководя этим заговором, можно было вовлечь в него короля Испании, а король Испании, напомним, был братом Анны Австрийской.

Наконец-то кардинал держал в руках настоящий заговор, заговор, направленный уже не против него одного, но и против короля, заговор, доказывавший, что его, министра, пытались погубить лишь за то, что он был глубоко предан королю и Франции.

И в самом деле, кардинала настолько все ненавидели, и он так хорошо знал эту всеобщую ненависть, что ему было понятно, что его падение последует сразу же после смерти Людовика XIII. Вследствие этого он не мог править иначе, как при помощи царственного призрака. И потому все его старания имели целью заставить этот призрак жить и сделать королевскую власть страшной.

Вот почему донос Лувиньи оказался таким желанным. Рошфор, тот самый, кого мы застали работающим вместе с кардиналом, когда Шале и командор де Балансе вошли в кабинет его высокопреосвященства, получил приказ отправиться в Брюссель, переодевшись капуцином. Мнимый монах имел при себе рекомендательное письмо от отца Жозефа, которое должно было обеспечить ему доступ в монастыри Фландрии: это письмо было подписано настоятелем капуцинского монастыря с улицы Сент-Оноре. Рошфор получил строгие наставления.

Никто не должен был знать, кто он такой на самом деле, и все должны были принимать его за настоящего монаха. Соответственно, ему предстояло путешествовать пешком, без денег, прося милостыню, и, вступив в монастырь капуцинов в Брюсселе, подчиняться всей строгости устава ордена и всем его суровым правилам.

Графу де Рошфору предписывалось следить за всеми действиями маркиза де Лега.

Маркиз часто посещал этот монастырь, настоятель которого был его хорошим знакомым, и как раз по этой причине кардинал указал графу Рошфору названную обитель в качестве его местопребывания в Брюсселе. Вновь прибывший стал представлять там себя врагом кардинала, рассказывал о нем столько дурного, приводил столько неизвестных подробностей, одним словом, так великолепно играл свою роль, что все поддались на обман, а маркиз де Лег сам пошел навстречу желаниям его высокопреосвященства, попросив мнимого монаха вернуться во Францию и взять на себя труд доставить по адресу чрезвычайно важные письма. Рошфор притворился испуганным, но маркиз настаивал. Рошфор сослался на то, что невозможно покинуть монастырь, не имея разрешения настоятеля, полновластного главы общины; тогда маркиз попросил самого эрцгерцога поговорить с настоятелем. Настоятель, получив указание от столь высокопоставленной особы, согласился на все, чего от него хотели. Рошфору было разрешено отправиться на воды Форжа, и маркиз де Лег вручил ему письма, предупредив его, чтобы он не сам доставлял их в Париж, что было бы крайне неосторожным шагом, а написал тому, кому они предназначались, пригласив его явиться за ними лично.

Так что Рошфор уехал и, стоило ему оказаться в Артуа, написал кардиналу обо всем, что произошло. Кардинал спешно отправил гонца, которому Рошфор вручил пакет, доверенный ему маркизом де Легом. Ришелье вскрыл пакет, ознакомился с его содержимым, приказал снять копии со всех писем, которые там были, и вернул пакет Рошфору, который тем временем продолжал свой путь и получил письма, находясь уже недалеко от Форжа: таким образом, время потеряно не было. Как только пакет снова оказался в его руках, Рошфор написал тому, кому эти письма предназначались, пригласив его приехать за ними. Это был адвокат по имени Ла Пьер, живший на улице Пердю, возле площади Мобер.

Человек этот выехал из Парижа, не подозревая, что с тех пор, как к нему пришло письмо от мнимого монаха, он находится под наблюдением полиции кардинала, которая не должна была ни на мгновение выпускать его из виду. Таким образом он проделал весь путь, прибыл в Форж, получил пакет из рук Рошфора, возвратился в Париж и отправился прямо в особняк Шале. Граф прочитал адресованные ему письма и написал на них ответ, который от него требовался. Этот таинственный ответ является секретом, хранимым историей. Какого он был содержания, не знал никто, кроме кардинала и, вероятно, короля, которому кардинал показал его. Даже Рошфор ничего не знал о нем, поскольку письмо это не побывало в его руках.