В конце концов маркиз де Пизани добился того, чего ему хотелось: он вступил в армию. Он сопровождал герцога Энгиенского во всех его походах, хотя верхом выглядел чудовищно. Его называли вьючным верблюдом принца де Конде.

Маркиз де Пизани отбыл в армию незадолго до свадьбы своей сестры и, как если бы все в этой семье должны были обладать даром пророчества, сказал на прощание своему будущему зятю:

— Будь счастлив, Монтозье, ведь меня непременно убьют.

И в самом деле, 3 августа 1645 года, в день битвы при Нёрдлингене, выигранной принцем де Конде, предсказание маркиза де Пизани осуществилось. Он находился на фланге маршала де Грамона, когда еще в самом начале битвы этот фланг был опрокинут. Шевалье де Грамон крикнул ему, обращаясь в бегство:

— Сюда, Пизани, здесь безопаснее!

Но маркиз не пожелал последовать за ним и, пытаясь вместе всего лишь с несколькими солдатами противостоять целому полку кроатов, был убит ими.

Нам осталось рассказать о его младшей сестре, мадемуазель де Рамбуйе, Клер Анжелике д’Анженн. Она также была жеманницей, причем в еще большей степени, чем ее сестра. И потому один дворянин из Сентонжа, земляк маркиза де Монтозье, говорил, что, пока мадемуазель де Рамбуйе будет находиться в родительском доме, он не осмелится ступить в него ногой, ибо ему говорили, что она падает в обморок, когда слышит какое-нибудь дурное слово.

Она была уже г-жой де Гриньян, когда Мольер поставил в 1659 году свою комедию «Смешные жеманницы»; она присутствовала на первом представлении пьесы, зрители ее узнали, и почти весь зал повернулся в ее сторону.

Тем временем брак г-на де Монтозье принес свои плоды, и красавица Жюли забеременела. Родовые схватки у нее были крайне болезненными, и потому в тот день, когда она разрешалась от бремени, Шавароша, который, как и Вуатюр, как и г-н Годо, как и Костар, да и как вообще все, был влюблен в Жюли, так вот, повторяем, Шавароша отправили в аббатство Сен-Жермен-де-Пре за поясом святой Маргариты — святыней, слывшей действенным средством в подобных обстоятельствах. Шаварош бегом помчался в аббатство, но, поскольку было еще три часа утра, застал монахов в постели. Он не мог взять в толк, что далеко не все взволнованы событием, так заботившим его, и потому воскликнул:

— Клянусь честью, ну и дрянные же монахи! Они спят, когда госпожа де Монтозье рожает!

С этого времени он всегда крайне плохо отзывался о монахах аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

Госпожа де Монтозье ничего не потеряла от того, что ее так долго дожидались, и одного за другим родила двух мальчиков и девочку; мальчики умерли в раннем детстве, а девочка, подобно матери и бабушке, оказалась чудом природы. Едва отнятая от груди, она вызывала восхищение у всех завсегдатаев дворца Рамбуйе и заняла место между жеманницами.

В тот день, когда ей исполнилось пять лет, она взяла маленький стульчик, села возле кровати г-жи де Рамбуйе и, устроившись как следует, сказала:

— Ну что, бабушка, поговорим о государственных делах! Ведь мне уже пять лет!

Правда, то были времена Фронды, и поговорить о политике любили все, хотя, возможно, понимали в ней ничуть не больше внучки г-жи де Рамбуйе.

Расскажем еще один анекдот об этой умной девочке.

Господин де Немур, архиепископ Реймский, сказал ей однажды, что хочет взять ее в жены.

— Не выпускайте из рук ваше архиепископство, монсеньор, — сказала она ему в ответ, — оно стоит большего, чем я.

Епископ Грасский спросил ее:

— Как давно, мадемуазель, вы отняли от груди вашу куклу?

— А вас? — в ответ поинтересовалась она.

— Как это меня?

— Наверное, я могу спросить вас об этом, ведь вы ростом ничуть не больше, чем она.

Не стоит удивляться, что все эти милые речения производили фурор, ведь пересказывали их в обществе такие остроумцы, как мадемуазель Поле, г-н Годо и Вуатюр.

Мадемуазель Анжелика Поле, родившаяся в конце предыдущего века и известная в обществе жеманниц под именем Парфения, была дочерью Шарля Поле, камер-секретаря короля и изобретателя налога на судейские и финансовые должности, по его имени названного полеттой. Красивая, наделенная необычайной живостью и восхитительной фигурой, она прекрасно танцевала и играла на лютне, а петь умела настолько чудесно, что однажды, когда она пела у ручья, там, по слухам, нашли двух соловьев, которые умерли от зависти, слушая ее пение. Лишь один недостаток нарушал это стройное целое: волосы у мадемуазель Поле были того светлоогненного цвета, какой принято называть рыжим; однако ее льстецы сумели превратить этот недостаток в достоинство.

«Да послужит вам утешением, рыжеволосые дамы, — говорит Сомез, — Парфения, о которой я говорю и у которой волосы рыжие: примера одной этой жеманницы достаточно, чтобы понять, что рыжеволосые способны внушать любовь точно так же, как брюнетки и блондинки».

Вуатюр, который на том же языке дворца Рамбуйе именовался Валером, называл мадемуазель Поле, вероятно по причине рыжеватого цвета ее волос, не иначе как львицей.

Так что, называя наших светских щеголих львицами, мы вовсе не заимствуем у наших соседей-англичан модное слово, как это может показаться, а лишь забираем обратно то, что они взяли у нас.

Сарразен сочинил по поводу ее поездки в Мезьер такое стихотворение:

Прекрасная львица, царица зверей,

Не яростью нежной ты губишь людей:

Очей твоих пламя опасно для них!

На долы Мезьера бросают свой свет

         Два факела ярких, живых —

Не зря до небес превознес их поэт!

Мадемуазель Поле впервые появилась в высшем обществе, приняв участие в упоминавшемся нами знаменитом балете, в котором Генрих IV впервые увидел красавицу Шарлотту де Монморанси; малышка Поле изображала Амфиона (несомненно, поэт имел в виду Ариона) и, сидя верхом на дельфине, своим прелестным голосом, который впоследствии приобрел такую известность, распевала стихи Ленжанда, начинавшиеся полустишием:

Я тот самый Амфион…

Она разделила успех в этом балете с красавицей Шарлоттой.

Понятно, что у нее не было недостатка в поклонниках. Генрих IV, если и не воздал ей должное лично, то, по крайней мере, хотел увидеть, чтобы его сын, герцог Вандомский, завязал с ней отношения и, благодаря знакам любви со стороны красивой женщины, отказался от склонности другого рода.

После Генриха IV за мадемуазель Поле ухаживал г-н де Гиз; затем, после г-на де Гиза, настал черед г-на де Шеврёза, его брата; затем, как если бы прекрасная львица остановила свой выбор на всей этой семье, после г-на де Шеврёз ее любовником стал шевалье де Гиз. Шевалье находился у нее, когда ему принесли письменный вызов на дуэль от имени барона де Люза, отца которого он незадолго до этого убил и которого постигла та же участь.

Преемниками этих господ побывали г-н де Бельгард, г-н де Монморанси и г-н де Терм; последний был до того ревнив, что велел избить палкой парламентского докладчика по имени Понтак, молодого человека из довольно благородной семьи, пожелавшего ухаживать за мадемуазель Поле и делавшего это с намерением жениться на ней. Бедняга так сильно заболел после этого, что едва не умер. Что же касается мадемуазель Поле, то для нее это послужило предостережением о необходимости несколько упорядочить свое поведение; она воспользовалась этим и на какое-то время удалилась в Шатийон.

С того дня, как г-жа де Рамбуйе увидела мадемуазель Поле в придворном балете, она прониклась к ней дружескими чувствами, но, зная легкость ее поведения, не решалась принимать ее у себя дома; наконец, поскольку по прошествии некоторого времени никаких толков о поведении прекрасной львицы, укрывшейся в Шатийоне, слышно не было, да и само это уединение напоминало раскаяние, маркиза, прислушавшись к настояниям г-жи Клермон д’Антраг, согласилась встретиться с ней. С этого времени мадемуазель Поле стала проявлять такую преувеличенную стыдливость, что, заметив беременность своей служанки, она отправила провинившуюся девушку к мадлонеткам.