Мадемуазель де Скюдери отправилась вместе с братом в Марсель, и именно там она написала свои «Речи знаменитых женщин» и «Великого пашу». Она была намного талантливее своего брата, но, не будучи еще известной, издала под его именем не только свои первые сочинения, но и «Кира Великого» и «Клелию», автором которых был указан Жорж Скюдери, комендант крепости Нотр-Дам-де-Ла-Гард.

Эти издания, в особенности «Кир», имели огромнейший успех, хотя они были обязаны ему главным образом портретами современников, заполнявшими страницы романов автора, портретами, в которых каждый, к своей радости или досаде, узнавал себя. Так, г-жа Таллеман, жена докладчика Парламента, именуется там Клеокритой; мадемуазель Робино, любовница Шаплена, — Дорализой; Конрар — мудрым Клеодамом; мадемуазель Конрар — целомудренной Иберизой, Пелиссон — Герминием; что же касается мадемуазель де Скюдери, то она скромно называет себя Сафо.

Какой-то торговец пухом и пером сделал на своей лавке вывеску с надписью «Великий Кир» и благодаря этому разбогател.

Тем временем Жорж де Скюдери, лишившись должности коменданта крепости Нотр-Дам-де Ла-Гард, вместе с сестрой вернулся в Париж, и все друзья, сочувствуя их очередной невзгоде, поспешили утешить их и послали им множество подарков. Настоятельница аббатства Троицы в Кане, сестра г-жи де Шеврёз, подарила им часы, украшенные драгоценными камнями; г-жа дю Плесси-Генего — полную обстановку для комнаты, а г-жа де Лонгвиль — свой портрет в рамке с бриллиантами, стоившей более тысячи двухсот экю.

Кроме того, большой доход приносили книги; но, под тем предлогом, что они выходили под его именем, Жорж де Скюдери тратил полученные за них деньги, покупая себе тюльпаны. К счастью для сестры, он встал на сторону противников Мазарини и был сослан в Нормандию.

Его изгнание лишь увеличило известность мадемуазель де Скюдери, ибо с этого времени она стала держать открытый дом и каждую неделю собирала у себя остроумцев, которые проводили время на ее вечерах, сочиняя стихи и прозу. Пелиссон составил книгу из того, что говорилось и сочинялось на этих вечерах; сборник, получивший название «Хроники Субботы», еще в рукописи был дополнен примечаниями Пелиссона и собственноручной правкой мадемуазель де Скюдери.^[37]

Заметим, что именно мадемуазель де Скюдери придумала остроумную карту «Королевства Нежных Чувств», имевшую большой успех не только в Париже, но и во всей Франции.^[38]

Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе, имя которой, хотя она никогда ничего не написала, является одним из самых знаменитых в литературе, была дочерью Жана де Вивонна, маркиза де Пизани, и Джулии Савелли, римской дамы из прославленного рода Савелли, давшего христианству двух пап: Гонория III и Гонория IV.

Ее мать, обучавшая дочь итальянскому языку одновременно с французским, так что та с одинаковой легкостью говорила на обоих языках, занимала весьма высокое положение при дворе Генриха IV. Когда Мария Медичи прибывала во Францию, король послал встречать ее в Марсель г-жу де Пизани и г-жу де Гиз.

В двенадцать лет мадемуазель де Пизани вышла замуж за маркиза де Рамбуйе, а в двадцать перестала посещать приемы в Лувре, говоря, что не находит в них ничего занимательного, кроме поведения тех, кто толпится у дверей, стремясь попасть туда. Тем не менее, когда за несколько дней до своей смерти Генрих IV велел короновать Марию Медичи, г-жа де Рамбуйе была включена в число тех придворных дам, которым предстояло участвовать в этой церемонии.

Маркиз де Рамбуйе продал в 1606 году свой старый семейный дворец г-ну Пьеру Форже дю Френу; тот, заплатив за дворец тридцать четыре тысячи пятьсот турских ливров, перепродал его затем за тридцать тысяч экю кардиналу Ришелье, который велел снести его и возвести на освободившемся месте дворец Пале-Кардиналь. И вот в примерно в 1615 году маркиза де Рамбуйе решила построить себе новый дворец, который блестящим умам того времени предстояло наделить европейской известностью.

Она, в свой черед, приказала снести дом своего отца, находившийся на улице Святого Фомы Луврского, на том самом месте, где впоследствии был построен театр Водевиль, и, поскольку ее не устраивали все чертежи, какие ей приносили, заявила, что начертит план нового дворца сама. Маркиза долго размышляла, и вот однажды вечером, когда все ее мысли были направлены на решение грандиозной задачи, не дававшей ей покоя, она вдруг воскликнула:

— Бумагу! Бумагу! Скорее! Я придумала то, над чем билась!

И тотчас же она сделала чертежи наружного и внутреннего вида своего дворца и проявила при этом такой вкус, что Мария Медичи, хотя она и родилась в стране прекрасных дворцов и великих зодчих, послала, задумав построить Люксембургский дворец, своих архитекторов к маркизе де Рамбуйе за советами и планом ее дворца.

«И действительно, — говорит писатель того времени, — это у маркизы де Рамбуйе научились помещать лестницы по сторонам, чтобы иметь длинную анфиладу комнат; делать потолки выше, а двери и окна высокими и широкими, помещая их одни против других. И опять-таки это ей первой пришло в голову применять для отделки комнат иные цвета, помимо красного и коричневого; этому и обязана парадная комната ее дворца своим названием Голубая комната».

Эта знаменитая Голубая комната, столь прославленная в сочинениях Вуатюра, была, говорит в своих «Древностях Парижа» Соваль, украшена мебелью голубого бархата, шитого золотом и серебром. Здесь Артениса^[39] принимала своих гостей. Окна без подоконников простирались от потолка до пола, придавая комнате чрезвычайно веселый облик и позволяя беспрепятственно наслаждаться воздухом и радующим взор видом сада.

Это сад был огороженным двором больницы Трехсот. Госпожа де Рамбуйе сделала все, чтобы ей позволили посадить там под своими окнами два ряда смоковниц, а между ними посеять траву; и потому она похвалялась, что одна в Париже видит из окна своего кабинета, как косят луг.

Но однажды утром этот прелестный вид, так радовавший Артенису, оказался закрыт от нее по воле г-на де Шеврёза, соседа г-жи де Рамбуйе: он приказал построить гардеробную, скрывшую от нее весь горизонт. Господин де Рамбуйе послал к г-ну де Шеврёз, чтобы попенять ему по поводу такого поступка.

— Бог ты мой! — воскликнул г-н де Шеврёз. — Это верно, совершенно верно! Да, господин де Рамбуйе — мой хороший друг, мой добрый сосед! Он даже как-то раз спас мне жизнь! Но куда, черт побери, вы прикажете мне девать свои платья?

Заметьте, что г-н де Шеврёз, тот самый, кто заказал себе одновременно пятнадцать или шестнадцать карет, чтобы выбрать среди них самую мягкую на ходу, имел в своем дворце сорок совершенно пустых комнат, когда ему вздумалось строить эту гардеробную.

Поэтому автор того времени, один из хороших друзей маркизы де Рамбуйе, с негодованием восклицает:

«Можно ли было поверить, что найдется на свете рыцарь, притом рыцарь, ведущий свое происхождение от одного из девяти достойнейших витязей, который без всякого уважения к великой Артенисе лишит ее кабинет одной из самых главных его красот?!»

И действительно, г-н де Шеврёз считал себя потомком Готфрида Буйонского, которого иногда включают в число прославленных рыцарей, именуемых девятью достойнейшими витязями.

Следует, впрочем, признать, что г-жа де Рамбуйе вполне заслуживала приобретенной ею славы умной и образованной женщины. Она намеревалась изучать латынь только для того, чтобы читать Вергилия в подлиннике, но ей помешала болезнь, и тогда, не желая отступать от принятого решения, она принялась за изучение испанского языка; к тому же, по общему мнению, г-жа де Рамбуйе писала прелестные письма, хотя в те времена женщины вовсе не умели этого делать и эпистолярная слава прекрасного пола начинается с г-жи де Севинье; помимо всего прочего, она обладала золотым сердцем, и для нее не было большего удовольствия, чем посылать беднякам все сбереженные ею деньги так, чтобы те не знали, откуда на них свалилась эта манна небесная.