В качестве олицетворения духа той эпохи мы покажем пять женщин разного общественного положения и разного характера. В каком-то смысле именно они породили то влияние, каким пользуется женщина в нынешнем обществе. До них существование женщины было сведено к положению любовницы, то есть царицы-рабыни, и как раз в этом облике одна за другой проходят перед нами Диана де Пуатье, г-жа д’Этамп и Габриель д’Эстре. Власть их была чисто физической и зиждилась на их красоте: стоило им утратить влияние, которое они имели на своих коронованных любовников, тотчас исчезало и их влияние на общество. XVII век увидел появление на свет другого господства и свершение другого завоевания: завоевателем теперь выступил ум.

Пять женщин, о которых у нас пойдет речь, это Марион Делорм, являющая собой куртизанку; Нинон де Ланкло, являющая собой легконравную женщину; г-жа де Шуази, являющая собой светскую женщину; мадемуазель де Скюдери, являющая собой женщину-писательницу, и маркиза де Рамбуйе, являющая собой знатную даму.

Марион Делорм родилась в Шалоне-на-Марне, и в описываемое нами время ей было около тридцати четырех или тридцати пяти лет. Но, как известно, она пребывала тогда во всем блеске своей красоты и славы. Дочь богатого человека, она располагала приданым в двадцать пять тысяч экю и, разумеется, вполне могла выйти замуж, но девушку влекло ее призвание.

Ее первым любовником стал Дебарро, сын бывшего управляющего финансами при Генрихе IV, тот самый, кого сделали знаменитыми яичница и сонет.^[34] В то время Марион еще жила у своего отца, и Дебарро целую неделю прятался у нее в чулане, где хранили дрова и куда она приносила ему еду. Однако такое отсутствие свободы показалось девушке невыносимым, и она покинула отцовский дом. С этого дня Мария превратилась в Марион.

После Дебарро ее любовником стал Рувиль, шурин графа де Бюсси-Рабютена, тот самый, кого Брантом называет человеком жестоким и высокомерным; это из-за нее он дрался на дуэли с Ла Ферте-Сенектером, о котором мы говорили в связи с битвой при Рокруа и интригами времен Фронды.

Затем в любовниках у нее побывал Миоссан, который препровождал принца де Конде в Венсен; однако он и не думал волочиться за ней: это она домогалась его. Затем несчастный Сен-Мар, затем Арно, затем г-н де Шатийон, затем г-н де Бриссак. Все они были любовниками по любви. Кроме того, у нее имелись любовники ради политики, любовники ради денег и услужливые кавалеры.

Мы уже рассказывали, как она дважды приходила к кардиналу Ришелье и швырнула в лицо его камердинеру не помню уже сколько пистолей, которые послал ей министр. В другой раз он предложил ей перстень с бриллиантом, стоивший шестьдесят пистолей. Возможно, Марион хотела отказаться и от перстня, как прежде отказалась от денег, но, когда у кардинала сорвалось с языка, что перстень этот достался ему от г-жи д’Эгийон, она промолвила:

— В таком случае, я сохраню его как трофей.

Огромные собственные траты, а также расстроенные дела ее семьи, находившейся у нее на содержании, заставляли ее время от времени принимать любовников ради денег. Двумя ее казначеями были главноуправляющий финансами д’Эмери, имя которого мы уже несколько раз произносили, и президент де Шеври.

Сеньор д’Эмери, как его называли с тех пор, как он стал главноуправляющим финансами, был сын лионского банкира по имени Партичелли.

«Это был, — говорит кардинал де Рец, — самый продажный человек своего времени; изобретая налоги, он был озабочен лишь поисками названий для них, и в присутствии всего совета говорил, что честность нужна для одних только торговцев».

Трудно было бы изобразить в четырех строках более точный портрет.

Его отец потерпел банкротство, ставшее знаменитым; вот потому сын и сменил имя и, вместо того чтобы именоваться, как отец, Партичелли, стал зваться д’Эмери.

По-видимому, кардинал Ришелье положительно оценил те качества д’Эмери, которые осуждает аббат де Гонди, то есть его огромную находчивость по части налогов, ибо он рекомендовал Людовику XIII назначить д’Эмери, выступавшего под своим новым именем, главноуправляющим финансами.

— Д’Эмери? Д’Эмери? — повторил король. — Я не знаю такого; но поскорее назначьте его на эту должность, господин кардинал, ибо мне говорили, будто ее домогается негодяй Партичелли, а поскольку мне известно, что он страшный интриган, я боюсь, как бы этого не случилось, ведь подобное назначение нанесло бы ущерб нам обоим.

— О государь! — ответил кардинал. — Такой опасности нет, ибо Партичелли, о котором говорит ваше величество, повешен.

— В добрый час! — сказал король. — Коль скоро вы ручаетесь за д’Эмери, то назначайте его на это место.

И д’Эмери был введен в должность.

Посланный в Лангедок в качестве интенданта, он приказал уничтожить пенсион в сто тысяч ливров, который штаты Лангедока выплачивали герцогу де Монморанси. Это распоряжение, переполнившее чашу обид герцога, окончательно настроило его против двора и побудило принять участие в мятеже, жертвой которого он стал. Принцесса де Конде, видевшая в д’Эмери одного из убийц своего брата, смертельно ненавидела его.

Д’Эмери не давал Марион денег, ибо она их от него не принимала; зато он помогал ей устраивать дела. Так что под любовниками ради денег следует понимать любовников ради подарков. По договоренностям, которые с ней заключали, ей чаще всего полагались определенные денежные суммы. Вот почему, по словам Таллемана де Рео, в доме у нее после ее смерти нашли различных пожитков более чем на двадцать тысяч экю.

Что же касается Шарля Дюре, сеньора де Шеври, которого все называли просто президентом Шеври, то это был оригинал другого рода. Он приходился племянником знаменитому Дюре, лейб-медику Карла IX, Генриха III и Марии Медичи, который, вообразив, что воздух Парижа вреден для здоровья, решил растить своего единственного сына под стеклянным колпаком, где несчастный ребенок и умер.

Президент Дюре имел привычку повторять:

— Если человек обманет меня один раз, да проклянет его Бог! Если он обманет меня дважды, да проклянет его Бог и меня вместе с ним! Если он обманет меня трижды, да проклянет меня Бог одного!

История ничего не говорит о том, применял ли он это правило к женщинам. Скорее всего, нет, ибо, как мы уже говорили, он был одним из содержателей красавицы Марион.

Благодаря своим шутовским выходкам и умению ловко танцевать он очень хорошо устроился при дворе, и Генрих IV и Сюлли весьма любили его. Именно он придумал фигуры знаменитого балета, на представлении которого король воспылал к Шарлотте де Монморанси невероятной любовью, о чем мы уже рассказывали. Этот фавор прямой дорогой привел его к должности управляющего финансами, которую предоставил ему маршал д’Анкр. Когда тот был убит, он как ставленник Кончини едва не лишился своего места, однако сумел удержаться на нем, дав десять тысяч экю Ла Кленшан, которую содержал Брант, брат Люина. Это тот самый Брант, который позднее стал герцогом Люксембургским.

Президенту де Шеври была присуща одна странная причуда; по любому поводу он в конце каждой фразы произносил: «Съешь моего волка, съешь мою собаку», что делало его речь крайне неразборчивой. Однако, зная этот свой недостаток, он в разговоре с высокопоставленными лицами старался избавиться от него. Как-то раз, беседуя с Ришелье, он сумел на протяжении какого-то времени ни разу не произнести свою обычную присказку. Но под конец ему все же не удалось удержаться, и первая ее половина сорвалась у него с языка.

— Ах, право, — воскликнул Шеври, — прошу прощения у вашего высокопреосвященства: волк мой вырвался на свободу!

— Что ж, — сказал кардинал, — не теряйте тогда времени, быстро пускайте вдогонку свою собаку, и если она у вас породистая, то, возможно, заведет вашего волка достаточно далеко, чтобы мы никогда впредь не видели ни его, ни ее.

Несомненно по какой-то другой своей причуде он называл Марион не иначе как папашка.