Этими тремя женщинами были: г-жа де Род, вдова сьера де Рода и побочная дочь кардинала Людовика Лотарингского; принцесса Анна де Гонзага, та самая, что долгое время считала себя женой нашего старого знакомца герцога де Гиза, а затем, наконец, решив выйти замуж всерьез, стала женой брата курфюрста Пфальцского и именовалась поэтому принцессой Пфальцской; и, наконец, мадемуазель де Шеврёз.
Но каким же образом мадемуазель де Шеврёз, которая вместе со своей матерью вела переговоры с коадъютором об аресте г-на де Конде, г-на де Конти и г-на де Лонгвиля, стала теперь главой партии принцев? Вскоре читатель это узнает.
Другими членами этой партии были герцог Немурский, президент Виоль и полковник карабинеров Исаак д’Арно.
К ним со всей осторожностью примкнул и герцог Орлеанский, чтобы, со своей стороны, устроить себе спасительную лазейку, через которую он смог бы ускользнуть от гнева г-на де Конде, когда тот выйдет из тюрьмы. Этот славный принц состоял во всех заговорах и всегда их выдавал, так что неизвестно, чему нужно удивляться больше: легкостью, с которой он в них вступал, или легковерию заговорщиков, принимавших его в свои ряды.
Через г-жу де Род и мадемуазель де Шеврёз коадъютор вступил в сношения с принцессой Пфальцской.
Все было согласовано на первом же совещании: Мазарини будет низвергнут, принцы выйдут из тюрьмы, коадъютор станет кардиналом, а мадемуазель де Шеврёз выйдет замуж за принца де Конти.
Договор, содержащий эти положения, был подписан всеми. Однако он мог приобрести значимость лишь при условии, что ко всем этим подписям присоединится подпись герцога Орлеанского.
И тут началась форменная охота на его королевское высочество. Его выследили, подняли, словно зверя, устроили на него облаву и, не дав ему времени опомниться, схватили. Ему дали в руки перо, положили перед ним договор, «и Гастон, по словам мадемуазель де Шеврёз, поставил на нем свою подпись с таким видом, как если бы он давал долговую расписку дьяволу, опасаясь при этом быть застигнутым за этим делом своим ангелом-хранителем».
Примерно в это же самое время кардинал, желая упрятать принцев в более надежном месте, решил, что их следует перевезти из замка Маркуси в Гавр. Осуществил это перемещение граф д’Аркур, назначенный вместо г-на де Лонгвиля губернатором Нормандии.
Все трое, находясь в заключении, не изменяли своему характеру: г-н де Конде острил и распевал, г-н де Конти вздыхал и молился, г-н де Лонгвиль страдал и жаловался. В тот день, когда они отправились в путь, г-н де Конде сочинил куплет, в котором высмеивался начальник их конвоя, и напевал ему эти стихи всю дорогу. Вот они:
Пусть коротышка этот толст и хмур,
Пред нами сам великий граф д’Аркур.
В историю войдя походкой бравой,
Он с головы до ног сияет славой.
Он защищал Казаль, героем был в Турине,
И что же ныне?
И что же ныне?
Он понятой теперь у Мазарини.
Впрочем, тюремное заключение весьма способствовало популярности принца де Конде. За него вступались литераторы, Корнель, Сарразен, Сегре, Скаррон и мадемуазель де Скюдери повсюду восхваляли его, и спустя несколько дней после его отъезда из Венсена мадемуазель де Скюдери, совершая своего рода паломничество в тюремную камеру победителя при Рокруа и Лансе, паломничество чрезвычайно модное в то время, и увидев цветы, которые принц де Конде взял в привычку поливать ради развлечения, написала на стене следующее четверостишие:
Коль скоро вид гвоздик, что бережно взрастил
Непобедимый воин, тебя безмерно восхитил,
Не удивляйся, что Марс садовником вдруг стал,
Ведь некогда и Аполлон сам стены воздвигал.
Между тем поход в Гиень пристрастил кардинала к войне. И потому, вместо того чтобы оставаться в столице, где действовали его внутренние враги, он отправился в Шампань, где маршал дю Плесси готовился отвоевать у врага Ретель.
Стоило ему пересечь городскую заставу, как против него начались открытые военные действия. Парламенту было подано прошение принцессы де Конде, добивавшейся, чтобы принцы были отпущены на свободу или хотя бы предстали перед судом и перевезены из Гавра в Лувр, где они находились бы под охраной какого-нибудь сановника королевского двора.
Для герцога Орлеанского настал момент высказаться, но, как известно, принц никогда не спешил высовываться вперед. Он притворился больным.
В это время в Париж пришло известие о кончине вдовствующей принцессы де Конде. Она умерла, не увидев перед смертью своих детей, и те, кто был заинтересован в том, чтобы извлечь пользу из этой кончины, приписывали ее горю, причиненному принцессе тюремным заключением ее сыновей.
В Парламенте, невзирая на отсутствие герцога Орлеанского, началось обсуждение прошения принцессы де Конде, и там уже были готовы обвинить министра-иностранца по всех частных и общественных бедах Франции, как вдруг гонец доставил известие о захвате Ретеля и о победе, одержанной маршалом дю Плесси над Тюренном, который пришел, но чересчур поздно, на помощь городу.
Парламент уведомили, что в связи с двумя этими успехами будет устроен благодарственный молебен, и пригласили прийти на него.
Это известие срывало новые планы коадъютора, и потому утром того самого дня, когда члены Парламента должны были отправиться в собор Парижской Богоматери, он выступил с твердой поддержкой прошения принцессы, заявив, что нужно воспользоваться победами на границе для того, чтобы обеспечить мир в столице. И тогда прения, на короткое время приутихшие, возобновились, став еще более смелыми. Благодарственный молебен прервал обсуждение, но не положил ему конец, и 30 декабря Парламент издал указ, в соответствии с которым надлежало подать королю и королеве всепокорнейшее увещание по поводу тюремного заключения трех принцев и просьбу об их освобождении.
На другой день после выхода этого указа, то есть 31 декабря, кардинал, которого королева уведомила, что его отлучкой воспользовались для того, чтобы открыто интриговать против него, поспешно вернулся в столицу.
Этим возвращением завершились столь разнообразные события 1650 года, в течение которого умер герцог Ангулемский, упоминавшийся нами наряду с Бельгардом и Бассомпьером как один из образчиков ушедшего века, еще остававшихся к этому времени в живых. Он стал едва ли не последним из них и вполне заслуживает того, чтобы мы уделили ему немного времени. Это будет последний взгляд, брошенный нами на общество XVI века; ну а вскоре нам предстоит познакомиться с обществом XVII века.
Шарль де Валуа, герцог Ангулемский, был сын Карла IX и Марии Туше; жизнь его длилась семьдесят семь лет, и в течение этих семидесяти семи лет ему довелось жить при пяти королях: Карле IX, Генрихе III, Генрихе IV, Людовике XIII и Людовике XIV.
Карл IX перед своей смертью препоручил его Генриху III.
Генрих III очень любил его. Герцог Ангулемский, которому еще в детстве было предназначено вступить в Мальтийский орден и который в 1587 году получил в дар аббатство Ла-Шез-Дьё, не только присутствовал при агонии короля, своего наставника, но и оставил нам в своих «Мемуарах» лучшее и самое точное описание его последних минут.
Екатерина Медичи, умирая, завещала ему, в свой черед, графства Овернь и Лораге. Вот поэтому он и звался вначале графом Овернским и сохранял за собой этот титул до тех пор, пока Маргарита де Валуа, первая жена Генриха IV, с которой этот монарх развелся, не добилась при посредстве Парламента отмены этого дарения Екатерины Медичи и не отдала оба графства дофину, будущему Людовику XIII.
