Мы прибыли первыми, но нам не стоило особо похва­ляться этим первенством, поскольку, едва успев выта­щить лодку на песок, мы увидели мчавшегося по направ­лению к нам Алуну в его широкополой круглой шляпе, штанах с разрезами по бокам, короткой куртке, сверну­тым пончо на плече и с ружьем у бедра.

Старый гаучо еще очень хорошо выглядел в этом живо­писном наряде, несмотря на его обветшалость.

У нас были некоторые опасения, можно ли оставить лодку на берегу, но Алуна полностью успокоил нас, уве­ряя, что никто не посмеет до нее дотронуться.

Поскольку он лучше, чем мы, знал эти края, в которых ему довелось жить вот уже двадцать лет, нам ничего не оставалось, как положиться на его уверения. Так что мы оставили шлюпку под присмотром Господа Бога, навью­чили палатку и припасы на лошадь, прицепили к ней в разных местах нашу кухонную утварь и, похожие скорее на медников, отправившихся лудить кастрюли, чем на охотников, тотчас же углубились в прерии, двигаясь с юга на север.

XI. ОХОТА

В связи с колонией капитана Саттера нам уже приходи­лось говорить о плодородии юга Калифорнии.

Но лишь вступив в прерии, протянувшиеся от Сономы до Санта-Розы, мы смогли оценить его по-настоящему.

Нередко трава, через которую нам приходилось про­кладывать себе путь, поднималась на высоту от девяти до десяти футов.

На берегах Мерфиса мы видели сосны такой толщины и такой высоты, о каких во Франции не имеют ни малей­шего представления. Их высота доходит до двухсот или двухсот пятидесяти футов, и обычно они имеют от две­надцати до четырнадцати футов в диаметре.

В 1842 году к северу от залива Сан-Франциско стояла гигантская сосна. Господин де Мофра, ученый-натуралист, видевший ее в то время, установил ее размеры: в высоту она имела пятьсот футов, а в обхвате — шестьдесят.

Те, кто в погоне за прибылью не останавливается ни перед чем, свалили этого старейшину калифорнийских лесов; счастье еще, что наука хотя бы присутствовала при его уничтожении и по годовым кольцам, каждое из кото­рых обозначает прибавление еще одного года, засвиде­тельствовала возраст великана.

Адансон видел, как в Сенегале срубили баобаб, име­вший, согласно его измерениям, двадцать пять футов в диаметре и, по его расчетам, возраст в шесть тысяч лет.

Так что калифорнийская земля, даже если ее обраба­тывают плугом того рода, каким пользовались земле­пашцы Вергилия, то есть без бороны и валька, плодоно­сит столь изобильно, что это вызывает чуть ли не страх.

В 1849 году монахи из миссии Сан-Хосе посеяли на принадлежащей им земле десять фанег пшеницы.

В 1850 году они получили урожай в тысячу сто фанег, то есть собрано было в сто десять раз больше посеян­ного.

На следующий год они не стали утруждать себя посе­вом, и земля, оставленная под паром, принесла еще шестьсот фанег.

Во Франции на землях среднего качества урожайность пшеницы составляет сам-два или сам-три, на хороших — сам-восемь или сам-десять, на лучших — сам-пятнадцать или сам-восемнадцать.

За полтора года в Калифорнии способно вырасти бана­новое дерево. В свои полтора года оно плодоносит, а затем умирает, однако гроздь бананов на нем состоит из ста шестидесяти—ста восьмидесяти плодов и весит от тридцати до сорока килограммов.

Господин Буатар подсчитал, что земельный участок в сто квадратных метров, засаженный банановыми дере­вьями на расстоянии в два-три метра друг от друга, дает две тонны плодов.

На лучших землях Боса, на участке такой же площади, пшеница дает лишь десять килограммов зерна, а карто­фель — десять килограммов клубней.

С недавнего времени в Калифорнии начали разводить виноград и добились замечательных результатов. Монте­рей посылает в Сан-Франциско виноград, способный соперничать с лучшими виноградными лозами Фон­тенбло.

И точно так же, как долины и леса Калифорнии изо­билуют дичью, реки здесь переполнены лососем и форе­лью.

В определенное время года берега заливов, в особен­ности залива Монтерей, являют собой удивительное зре­лище: миллионы сардин, преследуемые китами-горба­чами, ищут спасение от своих врагов, уходя на мелководье; но там их поджидают морские птицы всех видов, начиная от фрегатов и кончая чайками; море выглядит, как огромный улей, воздух наполнен криками и хлопаньем крыльев, в то время как вдали, похожие на подвижные горы, плавают взад и вперед киты: отогнав сардин к морским птицам, они ожидают теперь, что те погонят их обратно.

В Калифорнии год состоит только из двух времен года: засушливого и дождливого.

Дождливый период тянется с октября по март.

Сухой — с апреля по сентябрь.

Холодных дней зимой бывает немного: юго-восточные ветры, дующие в зимнее время, смягчают климат.

То же самое происходит и в сильную жару: северо- восточные ветры умеряют палящие лучи солнца.

Когда наступает дождливый период, дождь идет непре­рывно, однако с октября по январь он усиливается, а с февраля по апрель ослабевает.

Дожди обычно начинаются в два часа пополудни и прекращаются к шести вечера.

Сейчас был июль, то есть лучшее время года: темпера­тура менялась в пределах от 23° до 33° тепла по стогра­дусной шкале.

С одиннадцати часов утра до двух часов пополудни жара стояла такая, что охота и передвижение станови­лись почти невозможными. Лучшее, что можно было сделать в такое время, — это отыскать прохладную тень под дубом или сосной и поспать.

Но зато утренние и вечерние часы были изуми­тельны.

Стоило нам вступить в прерии, как мы занялись охо­той, однако исключительно для собственного пропита­ния. Мы подстрелили несколько куропаток, двух или трех зайцев и несколько белок.

Алуна не стрелял, предоставив это удовольствие нам; не вызывало сомнений, что он бережет свои силы для более серьезной дичи.

У него был одноствольный английский карабин, стре­лявший пулями двадцать четвертого калибра и, как легко было заметить, уже довольно давно служивший ему. Пре­жде карабин был кремневым, но затем его переделали на пистонную систему: это произошло в то время, когда такое усовершенствование вошло в употребление, и гру­бость, с какой была осуществлена переделка, никак не вязались с изяществом всей остальной конструкции.

Мы продвигались по прериям, задаваясь вопросом, будет ли Алуна, о котором нам не раз говорили как о настоящем rifleman^[31], полезен для нас чем-нибудь еще, кроме переданной им в общее пользование лошади, как вдруг он остановился и положил мне руку на плечо, давая тем самым знать, чтобы я остановился на месте.

Я тут же пальцем подал знак Тийе, находившемуся в нескольких шагах от меня.

Мы замерли в неподвижности.

Алуна приложил палец к губам, призывая нас к мол­чанию, а затем вытянул руку в направлении небольшого холма, возвышавшегося справа от нас.

Однако наши попытки разглядеть то, на что он указы­вал, оказались напрасны: мы видели лишь пестрых сорок, перелетавших с дерева на дерево, и несколько серых белок, перепрыгивавших с ветки на ветку.

Пожав плечами, Алуна жестом велел нам присесть на корточки в траве, после чего с величайшими предосто­рожностями повел к небольшой роще лошадь и тотчас привязал ее там, так что она стала невидна среди густых деревьев; затем, сняв пончо, шляпу и даже куртку, он двинулся кружным путем, чтобы подойти с подветренной стороны к зверю, которого ему следовало захватить врас­плох.

Мы пребывали в неподвижности, устремив глаза на указанное им место: оно представляло собой участок горы, заросший высокой травой и кустарником, который по виду напоминал лесную поросль лет восьми—десяти.

Сделав шагов двадцать, Алуна скрылся в траве, и мы тщетно пытались разглядеть что-нибудь в том направле­нии, куда он пошел: оттуда не доносилось ни малейшего шума, и даже не было видно, чтобы там шелохнулись верхушки трав.

Змея или шакал не смогли бы проскользнуть или про­ползти тише, чем это сделал он.

Внезапно мы увидели, как нечто похожее на сухую ветвь поднялось над порослью; вскоре на некотором рас­стоянии от нее появилась вторая ветвь, параллельная ей; в конце концов в двух этих предметах, привлекавших наши взгляды и поднимавшихся вверх параллельно друг другу, мы распознали рога оленя.