Тем временем ялик, в котором на веслах сидели пер­вый помощник и юнга, быстро приближался к пловцу. С крюйс-марса, где я находился, мне было видно, как сокращается расстояние между Боттеном и лодкой. Бот­тен по-прежнему подавал знаки, чтобы успокоить нас, и, в самом деле, лодка была уже не более чем в пятидесяти метрах от него, как вдруг он исчез из виду.

Вначале я подумал, что его накрыло волной и, как только волна пройдет, он появится снова. Тем, кто был в шлюпке, пришла в голову та же мысль, что и мне, поскольку они продолжали грести. Однако через какое-то время я увидел, что они в беспокойстве остановились, встали на ноги, приложили руку козырьком ко лбу, оты­скивая Боттена взглядом, затем повернулись в нашу сто­рону, словно спрашивая у нас совета, а потом снова стали вглядываться в необъятное пространство океана.

Однако океан оставался пустынным, и на его поверх­ности никто не появился.

Нашего несчастного друга Боттена пополам переку­сила акула!

Увы, никаких сомнений относительно рода его смерти не оставалось. Он был слишком хорошим пловцом, чтобы вот так внезапно исчезнуть. Даже те, кто не умеет пла­вать, два или три раза появляются на поверхности, пре­жде чем исчезнуть навсегда.

Место, где его видели, обыскивали два часа. Капитан не мог решиться отозвать ялик, а первый помощник и юнга не могли решиться прекратить поиски.

Однако судну следовало продолжить плавание, так что ялику подали сигнал возвращаться, и он печально поплыл обратно, потащив за собой на буксире подобранную им по пути брам-рею.

На борту воцарился глубокий траур. Все любили Бот­тена: он прекрасно умел улаживать любые ссоры. Про­токол удостоверил смерть нашего бедного друга. Его вещи и документы были переданы капитану.

Через два недели после смерти Боттена его вещи были распроданы на аукционе.

Документы сохранили для передачи семье.

Вечером никто не пел, а в следующее воскресенье никто не танцевал.

Все пребывали в печали.

Однако постепенно мы стали возвращаться к привыч­ной жизни, хотя по всякому поводу в наших разговорах звучали слова: «Бедняга Боттен!»

IV. САН-ФРАНЦИСКО

Пятого января 1850 года матрос, убиравший парус, раз­глядел, несмотря на густой туман, берег и закричал:

— Земля!

Однако весь день 6 января прошел у нас в тщетных поисках залива, мимо которого мы уже прошли.

Только на следующий день, 7-го, нам удалось обследо­вать вход в этот залив.

Тем не менее еще днем 6-го туман рассеялся, и мы смогли увидеть здешние берега.

Они предстали перед нами, поднимаясь пологим амфитеатром. На первом плане видны были только быки и олени. Они безмятежно паслись целыми стадами на изумрудно-зеленых равнинах и казались такими непу­гливыми, как если бы сотворение мира совершилось лишь накануне.

На этом первом плане деревьев не было: повсюду рас­стилались луга и пастбища.

На втором плане виднелись великолепные высокие могучие ели и разбросанные то там, то здесь чащи ореш­ника и лавра.

На третьем плане высились горные вершины, над которыми поднималась самая высокая из них, гора Дья­вола.

По мере того как в течение 6 января мы приближались к заливу, деревья редели и сквозь зелень все чаще стали проступать скалы, напоминавшие острые кости какого-то гигантского скелета.

Мы вышли в открытое море, чтобы спокойно провести там ночь. Нас окружало столько кораблей, заблуди­вшихся, как и мы, в поисках залива, что существовала опасность чересчур сблизиться с ними в темноте.

И хотя никакое столкновение нам не угрожало, мы все же повесили сигнальный фонарь на конце бушприта.

Каждый из нас испытывал огромную радость, но про­являл ее молча и сдержанно. Все было еще незнакомо нам в этом мире, в который нам предстояло вот-вот всту­пить. В Вальпараисо мы справлялись о нем, но расстоя­ние делало собранные нами сведения неопределенными, то есть они были одновременно и благоприятны, и небла­гоприятны.

Началась подготовка к высадке, намеченной на 7 января.

Но готовились все не так, как это было в Вальпараисо, куда мы отправлялись, чтобы просить у города несколько часов мимолетных развлечений и необузданных радо­стей: теперь мы шли просить у земли дать нам работу и самое редкое, что есть на этом свете, — вознаграждение за свой труд.

Поэтому даже самый хладнокровный из нас солгал бы, утверждая, что он спал тогда спокойно: я, например, просыпался раз десять за ночь, а наутро еще до рассвета все уже были на ногах.

При свете дня мы снова увидели берег, но, находясь еще довольно далеко от него, не могли разглядеть вход в залив.

С пяти утра до полудня мы двигались при боковом ветре и только в полдень стали замечать, как земля рас­ступается, образуя проход.

На правой стороне залива были видны две скалы, которые отстояли друг от друга у основания, но сближа­лись у вершин, образуя свод.

Весь берег моря был покрыт сверкающим белым песком, похожим на серебряную пыль. Зелень начала появляться только у форта Вильямс.

Слева виднелись горы со скалистыми основаниями, на треть высоты покрытые зеленой растительностью.

На этих горах паслись стада коров и быков.

Впрочем, вскоре мы отвели взгляд от левого берега, на котором интерес представляла лишь Сауролета, неболь­шая бухта, где стояло несколько судов, и сосредоточили все свое внимание на правом берегу.

Наше судно приблизилось к форту Вильямс.

После форта Вильямс показались два острова: Анджел и Олений.

Наконец, справа замаячило несколько жилых зданий, образующих что-то вроде фермы среди зелени, но без единого дерева. Это был Пресидио.

Вокруг этого подобия деревни бродили лошади и мулы — первые, которых мы здесь увидели.

На самой высокой горе установлен телеграф: его длин­ные белые и черные руки постоянно находятся в движе­нии, оповещая о прибытии судов.

У подножия телеграфа расположено несколько дере­вянных домов и полсотни палаток.

Напротив телеграфа находится первая якорная сто­янка. Это лазарет на открытым воздухе, где вновь при­бывшие проходят карантин.

Поскольку по пути мы не заходили в подозрительные с точки зрения санитарной службы края, нам сразу же после медицинского осмотра было разрешено выса­диться.

Несколько пайщиков нашего товарищества тотчас вос­пользовались этим, чтобы сойти на берег и найти место, где можно было разбить палатки. Эти палатки предсто­яло соорудить из простыней с наших коек. Что же каса­ется столь твердо обещанных нам домиков, то о них сле­довало вообще забыть: они были заложены и, видимо, так под залогом и остались, поскольку мы никогда больше о них не слышали.

Наши товарищи сошли на берег, предводительствуе­мые Мирандолем и Готье, и отправились на поиски места, именуемого Французским лагерем: там размеща­лись все прибывшие до этого в Калифорнию французы.

Это место, очень скоро обнаруженное, оказалось пре­восходным.

На рассвете следующего дня, воспользовавшись сведе­ниями, которые предоставили нам наши друзья, мы взяли лопаты и кирки и спустились на берег.

Все были готовы немедленно там расположиться.

Было восемь часов утра 8 января, когда мы ступили на калифорнийскую землю, высадившись из шлюпки, при­надлежавшей одному из нас и отданной им в распоряже­ние товарищества.

Свои пожитки мы положили у подножия Француз­ского лагеря.

В кошельке у меня оставались одно су и один сантим, и при этом я был должен десять франков одному из своих товарищей.

Это было все мое богатство, но зато я прибыл на место.

Несколько слов об этой земле, которая приберегла для нас столько разочарований.

Существуют две Калифорнии — Старая и Новая.

Старая, еще и сегодня принадлежащая Мексике, с запада и юга омывается Тихим океаном, с востока — Багряным морем, которое обязано этим названием уди­вительному оттенку своих вод на восходе и на закате солнца, а на севере соединяется перешейком шириной в двадцать два льё с Новой Калифорнией.