На рассвете граф Анжуйский приказал чинить мета­тельные орудия, а так как сарацинские стрелы беспоко­или работников, велено было подтащить ближе к берегу обе башни и оттуда отвечать неприятелю выстрелами из арбалетов; и поскольку среди христиан были превос­ходные лучники и опытные наводчики, туркам вскоре стало понятно, что они оказались в невыгодном положе­нии. Тогда они приволокли нечто вроде катапульты, носящей у них название камнемет, установили ее напротив башен крестоносцев и, соединив попарно все свои орудия, чтобы увеличить силу удара, добавили к страшным огненным шарам, извергаемым главным ору­дием, множество горящих стрел, под огнем которых никто более не рисковал находиться.

На этот раз, поскольку сарацинам благоприятствовал дневной свет, они направляли греческий огонь прицель- нее и последствия его оказались губительнее: в одно мгновение пламя охватило обе башни и все окружавшие их шатры крестоносцев. При виде этого граф Анжуйский хотел броситься один тушить пожар; его удержали силой, и от ярости он почти потерял рассудок. Весь день изли­вался этот дождь Гоморры, уничтожая все вокруг, и к вечеру у крестоносцев не осталось ни снаряжения, ни орудий. Ночь прошла спокойно: гореть было уже нечему.

Все запасы дерева оказались истреблены пожаром; его не было больше ни в лагере, ни по соседству с ним. Ко­роль собрал рыцарей и обрисовал им свое отчаяние. Было решено разобрать на части определенное количе­ство кораблей и из их обломков соорудить новую башню. Пришлось погубить многие суда, но зато через две недели была полностью завершена башня, оказавшаяся прочнее и выше прежних. Действуя из рыцарских побуждений, целью которых было вернуть честь брату, полагавшему, что он утратил ее, позволив сгореть прежним башням, король приказал поставить у насыпи новую башню лишь в тот день, когда настанет черед графа Анжуйского нести караул. Все было сделано в соответствии с решением короля: в назначенный день новую башню подтащили к берегу канала, и строителям приказали вновь приняться за работу.

И тогда противник снова прибегнул к приему, жерт­вами которого крестоносцы уже побывали; напротив того места, откуда сарацинам грозила опасность, они устано­вили свой адский камнемет, присовокупив к нему шест­надцать других орудий, соединенных, как и в первый раз, попарно, чтобы увеличить силу удара, и обрушили на строителей град камней и стрел. Какое-то время те держались, но вскоре, сокрушенные смертоносным дождем, отступили на безопасное расстояние. Видя, что башня покинута, сарацины тотчас же нацелили камнемет прямо на нее, и несколько минут спустя огненный шар, окутанный дымом, со свистом и грохотом перелетел через канал и упал у подножия башни. Лишь один граф Анжуйский ринулся сквозь это опустевшее пространство, решив либо потушить адский огонь, либо погибнуть в его пламени. В то же мгновение град камней и стрел возобновился с новой силой, но каким-то чудом граф остался невредим. Тем временем стало видно, что сара­цины ведут приготовления, чтобы во второй раз обру­шить на башню греческий огонь; нужно было не теряя ни минуты спасать графа Анжуйского. Сделать это вызва­лись четверо рыцарей; они кинулись к нему, будто бы на помощь, а затем схватили его за руки и силой оттащили прочь от стрел и пламени. Едва они достигли безопас­ного места, как второй шар рассек воздух и коснулся боковой поверхности башни. Против любого другого огня эта башня, возможно, устояла бы, ибо она была целиком обтянута кожей и сколочена из пропитанного влагой дерева, но перед греческим огнем все эти защит­ные средства оказались бессильны: брызжущий пламе­нем дракон запустил свои огненные когти в самое сердце башни и накрыл своими огромными крыльями недвиж­ного и безучастного ко всему великана, на которого он обрушился; вскоре все смешалось в огне гигантского пожара, и через час от сооружения, потребовавшего стольких трудов и затрат, осталась лишь куча пепла.

Король впал в отчаяние; он не видел конца этой борьбе; необходимо было либо переправиться через канал, либо вообще отказаться от крестового похода. Устроить насыпную дорогу оказалось невозможно; тече­ние реки было слишком стремительно, а русло ее слиш­ком глубоко, чтобы преодолеть ее вплавь; отступление к Дамьетте выглядело бы постыдным и неразумным с точки зрения политики, но, тем не менее, дела не могли более оставаться в том положении, в каком они находились. В войске начался голод, несколько человек умерло от какой-то болезни, которая, хотя она и не казалась зараз­ной, имела одинаковые и потому тревожные симптомы. Людовик созвал своих баронов на чрезвычайный совет.

Все собрались в королевском шатре и ждали только мессира Юмбера де Боже, коннетабля Франции, обхо­дившего с дозором лагерь, как вдруг он вернулся с доброй вестью, вселившей надежду в присутствующих. Пока он совершал свой обход, к нему явился какой-то бедуин, который предложил показать ему брод, преодолимый для лошадей, и потребовал за это пятьсот золотых безантов. Король согласился на это предложение, но на условии, что деньги будут выплачены лишь после того, как кре­стоносцы окажутся на другом берегу. Сделка состоялась, и переход назначили на ночь, предшествовавшую втор­нику 8 февраля.

В понедельник вечером король поручил охрану лагеря герцогу Бургундскому, который, опасаясь нападения, сразу же выставил дозоры.

Король и три его брата двинулись в путь, командуя несколькими отрядами. В авангарде находились тампли­еры со своим великим командором братом Жилем. Позади них ехал граф Артуа, сопровождаемый своими доблестными тяжеловооруженными конниками; нако­нец, король и два его брата, граф Анжуйский и граф Пуатье, возглавляли остальные отряды: всего в поход было назначено около тысячи четырехсот всадников и более трехсот арбалетчиков, которым предстояло пере­сечь брод, сидя за спиной у всадников авангарда.

Это войско вышло из лагеря около часу ночи и, следуя в описанном нами порядке, во мраке и при полной тишине двигалось по берегу канала. В пути несколько всадников отклонились по неосторожности в сторону, и, поскольку отлогий берег был покрыт илом и вязкой гли­ной, они вместе с лошадьми попадали в воду и в то же мгновение исчезли в глубоком и стремительном потоке. В их числе оказался и отважнейший капитан Жан Орле­анский, который нес стяг войска; узнав о случившемся, король покачал головой, словно усмотрел в этом дурное предзнаменование, а затем приказал всадникам дер­жаться дальше от берега.

Около двух часов ночи крестоносцы достигли брода. При свете занимавшейся зари они увидели на противо­положном берегу около трехсот сарацинских всадников, которые, несомненно, были поставлены там охранять брод. Тогда бедуин первым спустился верхом на лошади в канал, перебрался на другой берег, а затем вернулся к королю, который сразу же отсчитал ему пятьсот золотых безантов и отправил его обратно в лагерь. И тут, несмо­тря на приказ короля всем оставаться на своих местах, граф Артуа перешел из второго отряда в авангард и пер­вым направил лошадь к воде. Король успел лишь крик­нуть ему вслед, чтобы он ждал его на другом берегу. Принц сделал рукой утвердительный знак, чтобы успо­коить брата, и, по-прежнему первым, опередив тамплие­ров, оскорбленных этим посягательством на их права, стал пересекать канал. Люди графа, видя, что их госпо­дин находится во главе колонны, немедленно бросились вслед за ним в воду, расстроив ряды тамплиеров, и добра­лись вперемешку с ними до берега, оказавшегося, к сча­стью, пологим и, следовательно, нетрудным для подъ­ема.

Едва достигнув другого берега, граф Артуа, несмотря на приказ короля дождаться остальных и сообща с ними начать бой, не смог побороть желания атаковать враже­ский стан и вместе со своими тяжеловооруженными кон­никами, поднявшимися на берег, пустился в галоп. Видя, что они уехали, тамплиеры не пожелали оставаться позади и устремились вперед наперегонки с рыцарями. Они мчались с такой быстротой (хотя за спиной почти у всех всадников сидели арбалетчики), что застигли враже­ский караул врасплох и ворвались в лагерь, принеся на остриях своих копий весть о своей переправе. Сарацин они застали спящими. Арбалетчики спешились, рассыпа­лись по лагерю, и началась резня. Ожесточенные меся­цем бесплодной борьбы, крестоносцы, которым, нако­нец, удалось добраться до врага, не щадили никого: детей, стариков, воинов, девушек, всех они убивали с одинаковым неистовством и без всякой жалости — лежа­щих в постели, укрывшихся в зарослях тростника или успевших кое-как одеться и вооружиться; эмиру Фахр ад-Дину, находившемуся в это время в бане, умащивали благовониями бороду, когда он услышал дикие крики нападавших и их жертв. Он выбежал из шатра голый, вооруженный одной булавой; мимо мчалась обезумевшая лошадь без седла и уздечки; эмир ухватился за гриву лошади, прыгнул ей на спину и с криком «Ислам! Ислам!», разнесшимся по всему лагерю, бросился туда, откуда доносился самый сильный шум. Он столкнулся с французами в тот миг, когда они завладели метательными орудиями, среди которых стоял в бездействии и чудо­вищный камнемет, извергший столько огня на лагерь Людовика IX. Эмир не думал, что крестоносцы находятся в такой близости от него, так что он оказался среди них и почувствовал опасность лишь тогда, когда у него уже не было времени скрыться. В одно мгновение его тело превратилось в мишень, и он упал, пронзенный более чем двадцатью ударами. И тогда рыцарь по имени Фульк дю Мерль, увидев, что сарацины разбегаются во все сто­роны, схватил лошадь графа Артуа под уздцы и закри­чал: