Людовик начал с того, что восстановил мир и согласие между всеми этими столь важными для него союзниками. В Никосии, под сенью пальмы, как на родине он это делал под кроной дуба в Венсене, король вершил право­судие, и его решения свято исполнялись. Но миссия ангела мира задержала воителя: когда было решено снова тронуться в путь, оказалось, что пришла пора глубокой осени. Гуго де Лузиньян предложил крестоносцам приют на всю зиму, дав обещание последовать за ними весной вместе со своими дворянами. Изумительная природа Кипра, его замечательное плодородие, его вина, воспе­тые Соломоном, и его женщины, в чьих жилах переме­шалась греческая и арабская кровь, — все это говорило в пользу такого предложения, и, прежде чем, подобно Ган­нибалу, оказаться побежденными, христиане обрели свою Капую.

Мусульмане, со своей стороны, пребывали в страшных раздорах. После смерти Салах ад-Дина редко случался год, когда покой семьи Айюбидов не нарушался какой-нибудь распрей. Однако у подобного кочевого народа, скорее расположившегося в Египте лагерем, чем обосновавше­гося там, и жившего лишь войной, подобные мятежи слу­жили постоянной школой военного дела, откуда во всех случаях, когда общая опасность соединяла интересы враж­дующих сторон, выходили самые грозные противники, какие только могли встретиться христианам.

Когда Людовик IX высадился на Кипре, султан Каира аль-Малик ас-Салих Наджм ад-Дин, правивший тогда в Египте, находился в Сирии, где он воевал с эмиром Алеппо и осаждал город Эмесу. Болезнь, от которой он вскоре умер, задержала его в Дамаске, как вдруг какой-то человек, переодетый торговцем, проник в его покои и сообщил ему об ужасных приготовлениях, совершав­шихся на Кипре; эта новость сильно взволновала сул­тана. Люди Востока приучились смотреть на французов как на самых храбрых из своих противников, а на короля Франции — как на самого могущественного и самого грозного из всех королей. К этим обоснованным страхам присоединялись и опасения из-за предсказания, распро­странившегося, по словам миссионеров, вплоть до Пер­сии и внушавшего доверие равным образом как христиа­нам, так и мусульманам. Оно гласило, что один из королей франков рассеет всех неверных и освободит Азию от поклонения Магомету. Аль-Малик ас-Салих понял, что нельзя терять ни минуты, покинул свои вой­ска, начавшие осаду, и, тяжелобольной, лежа на носил­ках, прибыл в Ашмун-Танах в апреле 1249 года. Поскольку у него не было никаких сомнений в том, что первой под­вергнется нападению Дамьетта, он тотчас стал принимать меры по ее защите, собрал там огромное количество про­визии, а также оружие и припасы всякого рода и при­казал эмиру Фахр ад-Дину двигаться к Дамьетте, чтобы оказать сопротивление вражескому вторжению; затем, чувствуя, что болезнь его усиливается, он велел объявить по всему своему государству, что все, перед кем у него есть какая-нибудь задолженность, могут явиться в его казначейство и получить там то, что им причитается. Фахр ад-Дин разбил свой лагерь у Дамьеттской Гизы, на левом берегу Нила: лагерь отделяла от города река.

Так что зима прошла в приготовлениях с обеих сторон; наконец король решил, что настало время выходить в море, и приказал загружать все корабли провизией и готовиться отплыть по первому сигналу. Продовольствие, как мы уже говорили, было заготовлено заблаговременно: запасы ячменя, овса и пшеницы были собраны на рав­нине в таких огромных количествах, что эти груды каза­лись горами. Сходство было тем более разительным, что зерна, открытые ветру и дождю, проросли на глубину в четыре-пять дюймов, и потому все эти холмы были покрыты зеленью; однако под таким наружным слоем зерно прекрасно сохранилось и было столь же свежим, как если бы его обмолотили накануне. Ничто, стало быть, не мешало исполнению отданного приказа. Нако­нец погрузка была завершена, и в пятницу, накануне Троицына дня, король и королева Маргарита поднялись на борт своего корабля, после чего от судна к судну стала передаваться команда готовиться к отплытию; так что на рассвете следующего дня все корабли, подчиняясь подан­ному сигналу, одновременно развернули паруса и вели­чественно двинулись вперед, причем за натянутыми парусами и деревянными кузовами судов, плывущих по воде, не было видно моря, ибо французский флот состоял из ста восьмидесяти кораблей, как больших, так и малых.

На следующий день, на Троицу, король, находясь возле Лимасольского мыса, увидел на берегу церковь, откуда доносился звон колоколов. Не желая упустить словно дарованную Господом возможность еще раз присутство­вать на мессе, он приказал повернуть к суше и вместе с десятком других кораблей пристал к берегу. Но пока ко­роль находился в церкви, поднялась сильная буря, раз­метавшая его флот, и страшный ветер, дувший со сто­роны Африки, отклонил корабли от курса на Египет и стал подгонять их, сбившихся с пути и утративших поря­док, к берегам Палестины, на которые король был бы выброшен вместе со всеми, если бы благочестивый порыв не направил его тогда к суше; в итоге из двух тысяч вось­мисот рыцарей, отплывших с Кипра, лишь около семи­сот смогли собраться вокруг короля; однако это не поме­шало тому, что уже на следующий день, когда подул попутный ветер, король приказал всем снова подняться на корабли и продолжить путь к Египту. Как сообщает Жуанвиль, король, лишившись своих рыцарей и полагая, что все они погибли или находятся в смертельной опас­ности, «пребывал в великой скорби и в унынии».

На четвертый день после случившегося бедствия, когда флот продолжал плыть по спокойному морю, под чистым небом и при попутном ветре, кормчий королевского судна, опытный моряк, прекрасно знавший все побере­жье и говоривший на нескольких языках, внезапно закричал с высоты мачты, откуда он вел наблюдение:

— Да поможет нам Бог! Да поможет нам Бог, впереди Дамьетта!..

В ту же минуту кормчие нескольких других кораблей откликнулись на его крик подобным же возгласом, и вскоре уже сами крестоносцы, взволнованные этой вели­кой новостью, смогли различить золотой песчаный берег, на котором белым пятном выделялись зубчатые стены города. Это произошло в пятницу 4 июня 1249 года, в 647 год Хиджры, в 21-й день месяца сафар. На всех кора­блях раздались радостные крики. Но Людовик поднял руку, подавая тем самым знак, что он хочет говорить. Тотчас же на королевском корабле воцарилась тишина, а остальные суда подошли как можно ближе, чтобы услы­шать его распоряжения.

— Верные воины мои, — звучным и исполненным веры голосом произнес король, — с Божьего дозволения добрались мы сюда, чтобы вступить в страну, которой завладели нечестивцы. Теперь я больше не король Фран­ции и не рыцарь Церкви, а всего лишь простой смерт­ный, чья жизнь, как жизнь последнего из людей, угаснет, когда Господу будет угодно дохнуть на нее. Но помните, всё нам во благо, что бы ни случилось: если нас победят, мы станем мучениками, а если победим мы, то будет прославлено имя Господне и почтение к Франции станет еще больше не только в христианских странах, но и во всем мире. В любом случае будем смиренны, как это подобает воинам Христа: мы победим во имя него, а он восторжествует во имя нас. А теперь да хранит нас Бог, ибо сейчас мы получим вести от наших врагов!..

И в самом деле, весь берег был запружен как войском Фахр ад-Дина, так и жителями Дамьетты, напуганными при виде такого огромного соединения кораблей. Между двумя этими толпами протекал Нил, величественно впа­дая в море. Вскоре в его устье показались четыре галеры с пиратами на борту, которые приблизились к флоту кре­стоносцев, чтобы произвести разведку и узнать, что за войско прибыло и что ему здесь нужно; затем, оказа­вшись на расстоянии трех полетов стрелы от первых королевских кораблей, галеры решили повернуть назад, как если бы они узнали все, что им хотелось знать. Но было уже слишком поздно: легкие суда французов рас­пустили все свои паруса и быстро настигли галеры. Эти легкие суда были вооружены метательными орудиями, расставленными таким образом, чтобы издалека и одно­временно обстреливать врага: одни — камнями, другие — дротиками, третьи — горшками с известью. Пираты отча­янно защищались, но вскоре были разгромлены; три уничтоженные галеры затонули, а четвертая, шедшая позади остальных, сумела достичь берега, но утратила все свои мачты и была завалена телами раненых и мерт­вых. И тогда те, кто остался в живых, сошли на берег, показывая стоявшей там толпе свои раны и крича, что это прибыл с враждебными намерениями король Фран­ции, приведя с собой множество рыцарей, обрушива­ющих дождь из дротиков, камней и огня. Все, кто не был вооружен, бросились к городу. Крестоносцы заметили это движение, и их решимость стала еще сильнее. Ко­роль первым крикнул: «К берегу!», и все начали повто­рять вслед за ним: «К берегу! К берегу!» Тотчас же к большим кораблям подошли плоскодонные суда, предна­значавшиеся для высадки войска на берег. Жуанвиль, у которого была своя небольшая галера, бросился в нее первым, а за ним последовали Жан де Бомон и Эрар де Бриенн. В ту же минуту все остальные рыцари, находи­вшиеся на том же корабле, что и он, но не располага­вшие галерами, устремились в лодку, и в одно мгновение в ней оказалось вдвое больше людей, чем она могла выдержать. Увидев опасность, несколько матросов тотчас же уцепились за снасти и вернулись на борт корабля. Но лодка, хотя груз в ней и уменьшился, продолжала погру­жаться; нельзя было терять ни секунды: опасность была серьезной. Жуанвиль приказал подплыть к лодке и гром­ким голосом спросил, сколько рыцарей в ней лишних.