Само собой разумеется, князь Нижарадзе и турецкий торговец заявили, что им никогда не доводилось гото­вить подобный обед.

Что же касается Муане и Григория, то им нечему было учиться у меня в отношении кулинарии: Муане в каче­стве моего помощника уже три или четыре раза познал триумф в победах, одержанных мною на полях кулинар­ных битв в Петербурге, Москве и Тифлисе.

LXIII. ОХОТА И РЫБНАЯ ЛОВЛЯ

Чтобы унять нетерпение Муане, ставшего рьяным охот­ником, я предложил устроить на другой день облавную охоту, а на третий — рыбную ловлю.

Благодаря влиянию, которое имел на жителей Поти князь Нижарадзе, мы смогли набрать для намеченной охоты дюжину загонщиков, включая его нукера, его чесальщика пяток и тех двух людей, что следовали за князем пешком.

Само собой разумеется, что из-за потийской грязи наш милый розовый князь все более становился князем пятнистым.

Я задавался вопросом, в каком виде будет его черке­ска, если князь Барятинский задержится еще на пять или шесть дней.

Место охоты находилось недалеко: нам следовало лишь переправиться через один из рукавов Фазиса, и мы уже были бы на свежевырубленном участке леса, или, как говорят во Франции, в молодятнике.

Около трех или четырех лет тому назад строевой лес здесь был срублен, и теперь это был превосходный под­лесок для охоты, особенно на пернатых.

Мы сели в две лодки и после десяти минут плавания высадились у опушки леса.

С помощью Григория я объяснил нашим загонщикам, что такое в моем понимании охота. Князь, Муане, Гри­горий и я стали в линию, предоставив командовать пра­вым крылом нукеру князя, а левым крылом — Василию, в сметливости которого я убеждался все больше, и охота началась.

За час мы убили двух зайцев, двух фазанов и косулю.

Таким образом Колхида, где еще вчера у нас ушло столько труда на приготовление третьеразрядного обеда, снабдила европейских чревоугодников едва ли не самой ценной и самой вкусной своей дичью.

Ясон вывез отсюда фазана, а Лукулл — персики и вишню.

Теперь в Колхиде остались только фазаны: нигде на своем пути я не встретил здесь ни персикового, ни виш­невого дерева.

У всех великих людей есть какая-нибудь причуда, и граф Воронцов, который был первоклассным садовни­ком, заложил в Поти превосходный сад; особенно вели­колепными были, по-видимому, апельсиновые деревья; но во время последней войны турки, вторгшиеся в Гурию и Мингрелию, полностью разорили этот сад.

С тех пор никто и не думает его восстанавливать.

Двадцать шесть или двадцать восемь садов, заложен­ных им в Грузии, еще существуют.

Мы вернулись в гостиницу Иакова как победители и начиная с этого дня имели на обед отбивные из косули, рагу из зайца и жареного фазана.

Князь и его нукер не могли прийти в себя от удивле­ния: если бы им пришлось провести у папаши Иакова десять лет, они эти десять лет ели бы одну баранину.

Наряду со всем этим я работал по пять-шесть часов в день, подвигая вперед свое «Путешествие по Кавказу», пять томов которого уже были готовы.

Князь не понимал, как это я могу почти с равным уме­нием обращаться с пером, ружьем и половником; это давало ему высокое понятие о культуре народа, в кото­ром один и тот же человек был одновременно поэтом, охотником и поваром.

Я еще не видел в Поти ни одного озера, однако мне было известно, что по левую сторону от устья Фазиса находится большое озеро.

Это озеро, как говорят, располагается на месте древне­греческого города Фазиса: город поглотило землетрясе­ние, и там, где он стоял, возникло озеро.

Приехав в Поти и оказавшись между морем, рекой и озером, я первым делом попросил рыбы.

Мне ответили, что рыбы нет.

Тогда с некоторым колебанием я поинтересовался, если здесь рыбаки.

К моему великому удивлению мне ответили, что они здесь есть.

Но если нет рыбы, то откуда же взялись рыбаки?

Я проявил в этом вопросе определенную настойчи­вость и получил следующее объяснение.

Рыбы здесь, напротив, много — и в реке, и в море, и в озере; это в Поти ее нет, по крайней мере свежей.

Жители Поти привыкли есть соленую рыбу, которая стоит три или четыре су за фунт, и потому никакой потребности в свежей рыбе не испытывают.

Это утонченное кушанье европейцев, о котором ази- атцы не имеют никакого понятия, насыщаясь первой попавшейся пищей, лишь бы она соответствовала их обычаям.

Рыбаки ловят здесь рыбу, и ловят ее много; но как только она поймана, ее солят, везут вверх по Риону и продают в Марани и в Кутаисе.

Я позвал к себе рыбаков, и мы заключили с ними вот какой договор.

На следующий день они будут рыбачить для меня, получая плату по рублю в час с той минуты, когда будет в первый раз заброшен их невод. Я возьму себе из их улова то, что мне понравится, а все прочее оставлю им.

Мы условились отправиться в одиннадцать часов утра.

Ночь и раннее утро я посвящал работе.

О пароходе, который должен был прибыть, речь уже не шла: его ожидали не ранее 1 февраля по русскому стилю, 13 февраля — по французскому.

В половине одиннадцатого мы вышли из гостиницы Иакова и через четверть часа хода, обогнув кругом селе­ние Поти, подошли к каналу, соединяющему озеро с морем.

Там нас уже ждали рыбаки, сидя в двух лодках, не менее восьми—десяти человек в каждой.

Третья лодка, с двумя гребцами, стояла у берега; эта лодка предназначалась нам.

На веслах мы поплыли в восточном направлении.

По мере нашего продвижения вперед канал расши­рялся, и в конце концов мы вышли на простор озера, имевшего, должно быть, три льё в окружности. Когда мы проплыли по озеру около версты, рыбаки остановили две свои лодки и начали готовить огромный невод.

Затем одна лодка осталась на месте, а вторая двинулась дальше, сбрасывая в воду сеть и описывая большой круг.

Замкнув круг, она встала рядом с той, что оставалась на месте. Затем рыбаки в обеих лодках принялись вытя­гивать невод. Это заняло у них около часа.

Я вполне мог бы ограничиться этим уловом: в неводе было более пятидесяти фунтов рыбы.

Но, исключительно ради развлечения, я попросил, чтобы невод забросили во второй раз.

Все началось снова.

Второй улов оказался вдвое больше первого.

Наша рыбная ловля длилась два часа, и мне следовало заплатить рыбакам два рубля; за эти два рубля я мог взять у них сто или сто пятьдесят фунтов рыбы.

Я ограничился карпом, весившим тридцать фунтов, двумя великолепными судаками и тремя плоскими рыбами, которых, помнится, называют карасями. Что касается остального улова, то мы оставили его нашим рыбакам, чрезвычайно довольным этим днем.

Пропустив веревку сквозь жабры наших рыб, мы пота­щили их на привязи вслед за своей лодкой, чтобы они оставались живыми.

Когда лодка подошла к берегу, Василий взвалил рыб себе на спину, оставив их при этом висеть на конце веревки.

Невозможно представить себе ничего красивее золо­тых и серебряных отблесков солнца на чешуе этих вели­колепных рыб, бившихся в предсмертных судорогах.

Роскошь наших обедов все возрастала.

Розовый князь никогда не видел подобного стола; ему хотелось, чтобы мы остались здесь навечно, а князь Барятинский так никогда и не приехал бы.

Его люди тоже пребывали в изумлении; они ели так, что готовы были вот-вот лопнуть, но могли съесть лишь столько, сколько позволял вместить их желудок.

Мы посылали блюда от своего стола и турецкому тор­говцу, интересы которого прежде не шли дальше ломтя хлеба и куриного крылышка.

Он поглощал все без разбора: рыбное кушанье, не замечая, что оно приготовлено на вине, и капусту, не обращая внимание на то, что она приготовлена на сви­ном жире.

Весь дом, с Василием во главе, пировал за счет остат­ков с нашего стола; если бы наше пребывание продли­лось еще, мы в конце концов кормили бы весь Поти.

Я проникся самыми дружескими чувствами к Василию и однажды через Григория спросил его, не хочет ли он поехать со мной во Францию.