Осетины, живущие рядом с главной стратегической дорогой Грузии, зарабатывают много денег. Но, будучи транжирами, картежниками и пьяницами, они всегда крайне плохо одеты, а скорее, не одеты вовсе. Они живут в землянках, в развалинах старых башен, в закоулках заброшенных крепостей. Все, что они зарабатывают, тра­тится ими на табак и водку. Во время сильных морозов они греются у нескольких тощих головешек, дающих не огонь, а дым, и среди них невозможно отличить богатых от бедных, ибо одежда у тех и других одинаково сквер­ная.

Некогда, в царствование Тамары, осетины, как и ингуши, были христианами, но теперь сами не могут сказать, кто они такие. Приспособив по собственной прихоти все верования, о каких им приходилось слы­шать, они позаимствовали оттуда все, что могло потвор­ствовать их желаниям, и отвергли то, что противоречило их причудам. Во всем мире, даже в Океании, даже у идо­лопоклонников внутренней части Африки, напрасно было бы искать подобное смешение дикарских представ­лений и разнородных верований.

Но это тоже имеет свои исторические причины. Через сто лет после смерти царицы Тамары и, следовательно, спустя век после того, как осетины сделались христиа­нами, равнины Кавказа и Закавказья двумя потоками наводнили монголы; перед этими волнами неведомых прежде варваров осетины отступили и удалились в горы, которые они уже больше не покидали.

Оказавшись там, они утратили все связи с Грузией и постепенно снова погрузились в свое прежнее невеже­ство, сохранив от христианской религии лишь опреде­ленные ритуалы и понятие о Боге и Иисусе Христе, про­роком которых они считают Магомета; вместе с тем они верят в ангелов, духов, магию, практикуют многобрачие и приносят языческие жертвоприношения.

Перевес христианства над исламизмом ощущается у них прежде всего в том, что касается женщин. Женщины у осетин не прячутся от взглядов мужчин, сидя в своем жилище, и не выходят из дома, завернувшись в покры­вала, в то время как еще и сегодня христианская Грузия, а особенно Армения, испытавшие политическое и духов­ное влияние Персии, оставляют женщин почти такими же невольницами и затворницами, как если бы они жили по закону Магомета.

С другой стороны, в горах, где господствует вооружен­ный разбой, где жители рассчитывают больше на воров­ство, чем на труд, женщины должны полностью отречься от собственной воли, нести все бремя домашних работ, заботиться о пище и платье своих мужей, которые тем временем рыщут в поисках поживы и бродят по горам. И потому осетин покупает одну, двух, трех, даже четырех жен, если ему позволяют средства; он платит за них калым, жестоко обращается с ними и возлагает на них все домашние и полевые работы.

Если он недоволен ими, то прогоняет их от себя.

Дочери не имеют никакого права на наследство; отец не дает за ними приданого, а напротив, продает их как домашнюю скотину, выросшую в его доме; поэтому в семье печалятся, если родится девочка, и радуются, если родится мальчик. Вот почему осетины всегда приносят на свои брачные церемонии новорожденного мальчика, и молодые супруги несколько раз простираются перед ним ниц, моля своего бога, кто бы он ни был, даровать им первенца мужского пола.

Вследствие тем же самых нравственных устоев убий­ство женщины считается наполовину менее важным пре­ступлением, чем убийство мужчины.

Один лишь закон и один лишь обычай неизменен у них, а именно, закон кровной мести: око за око, зуб за зуб — закон первобытных обществ, закон, можно ска­зать, природы, последний, который удастся уничтожить цивилизации, какой бы она ни была. И в самом деле, без строгого соблюдения этого закона никто не был бы уве­рен в безопасности своей жизни среди этих диких наро­дов, подчиняющихся лишь влечению собственных стра­стей.

Как было сказано, мы остановились в одной или двух верстах за Кайшауром, чтобы взглянуть на этих славных осетин, с заступом в руках расчищавших для нас дорогу. Однако осетины и снежные лавины представляют собой те два любопытнейших явления, какими следует интере­соваться не в Париже, когда вы прогуливаетесь по улице Мира, Гентскому бульвару или Елисейским полям, а на Кавказе, когда вы находитесь между станцией Кайшаур и станцией Коби и поднимаетесь на Крестовую гору.

И прежде всего интересоваться надо снежными лави­нами.

С крутых склонов Кавказа снег еще чаще, чем с менее крутых гор Швейцарии, сходит огромными пластами и заваливает целые версты дороги; если же снежные лавины останавливаются на своем пути и соединяются в одно целое с землей, то ветер поднимает с их поверхности плотные облака снега, разбрасывая их по всем направле­ниям, и там, где эти облака проносятся, снег заваливает пропасти, сравнивает провалы, так что существующая дорога совершенно исчезает, а поскольку никакие столбы ее не обозначают, то путешественник, достаточно отваж­ный, чтобы странствовать по Кавказу с декабря по март, ежеминутно подвергается опасности провалиться в уще­лье глубиной в две или три тысячи футов, тогда как он полагает, что его экипаж находится посреди дороги.

Достаточно двух или трех снежных дней, чтобы дорога стала непроходимой.

Как раз в таком положении оказались мы, и потому возникла необходимость использовать осетин, встрети­вшихся на нашем пути.

Однако осетины находятся в слишком хороших отно­шениях со снегом, чтобы всерьез бороться с ним. В дей­ствительности, они двигают руками, лишь находясь под непосредственным наблюдением смотрителя; однако стоит ему отвернуться от них, чтобы пойти наблюдать за другими рабочими, которые трудятся на версту подальше, как лопата и заступ отправляются на отдых, откуда хозя­ева возвращают их лишь с большой неохотой.

В трех верстах от Кайшаура мы встретили русскую лег­кую почту, то есть обычный каретный кузов, снятый с колес и поставленный на полозья; порой, если дороги делаются непроходимыми и для саней, русская легкая почта принимает форму обычного всадника, который иногда бывает вынужден превратиться в пешехода.

Почту везли три лошади, запряженные цугом, а так как она спускалась по крутому склону Крестовой горы, то ее придерживали сзади пять или шесть человек, не давая ей ехать чересчур быстро.

Мы поинтересовались у курьера состоянием дороги, но он в ответ лишь состроил весьма неутешительную гримасу; наконец после настойчивых расспросов он сообщил нам, что в трех-четырех верстах от того места, где мы находились, слышался какой-то грохот, который, по его мнению, произвела лавина, завалившая у него за спиной дорогу.

Поделившись с нами этими сведениями, он продол­жил свой путь, оставив нас весьма обеспокоенными своим будущим.

И в самом деле, нам с трудом удалось проехать четыре версты от Кайшаура: у нас ушло более двух часов, чтобы преодолеть это расстояние, так как уже на второй версте появилась угроза, что шесть наших лошадей не повезут нас дальше, и к ним пришлось присоединить еще четы­рех волов, тянувших не только сани, но и лошадей.

Нашему ямщику, а точнее, нашим ямщикам пришлось идти пешком по краю пропасти, щупая дорогу желез­ными палками. К полудню мы не проехали еще и поло­вины дороги, которую нам предстояло преодолеть, а подъем все еще продолжался.

Ямщики сомневались, что нам удастся приехать в Коби до наступления ночи.

— Если мы туда приедем, — каждый раз говорили они.

Это «если мы туда приедем» требовало разъяснений.

Калино с огромным трудом удалось добиться их от ямщиков, чьи предсказания оказались весьма неутеши­тельными.

— В два часа начнется туман, а с ним, вероятно, и метель.

Теоретически я знал, что такое метель, но она не была известна мне на практике, ведь метель в Темир-Хан- Шуре нельзя было считать настоящей.

На этот раз я находился в подходящих условиях для того, чтобы свести с ней знакомство.

Однако в голову мне пришла дурная мысль, что ямщики сказали это с целью напугать нас, и я приказал им ехать вперед.

Они повиновались, но дали нам напоследок совет: хранить в пути полнейшее молчание.