Мы с Муане переглянулись, смеясь, ибо уже привыкли видеть, как улаживаются в России дела подобного рода. Это следствие врожденного гостеприимства русских, которое делает в их глазах нетрудным все что угодно, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу путешественнику.
— Согласен, — сказал я, протягивая генералу руку.
— Ну а теперь, — спросил он, — что вам прислать из моей кухни?
— Сегодня решительно ничего, ну а завтра — это уж на ваше усмотрение. Вам известны здешние возможности, вы сами нас разыскали, так что тем хуже для вас.
— Хорошо. На чем вы собираетесь спать?
— На земле. Она не такая жесткая, как постели на почтовых станциях. У нас есть шубы, тулупы и одеяла, а это все, что нам нужно. Однако возьмите на себя заботу о нашем друге Муане — у него хрупкая натура. Предупреждаю вас заранее: он любитель теплых стран и тень пальм предпочитает тени сосен.
— Ну, тепло вы найдете по другую сторону Кавказа.
— Тогда давайте поторопимся скорее туда попасть! — воскликнул Муане. — В этой проклятой стране холод пробирает до мозга костей!
— Не обращайте внимания на слова Муане, генерал. Он до сих пор кашляет от простуды, подхваченной им в июле.
Генерал указал Муане дом, где он проживал сам, и удалился.
Мы пообедали, отметив превосходство баранины с озера Эльтон над всеми другими сортами баранины, которые нам довелось есть со времени нашего прибытия в Россию.
На следующий день это превосходство получило естественное объяснение, когда мы увидели огромные отары овец, пасущихся на солончаковых лугах, которые раскинулись на пространстве в две версты вокруг.
У здешних баранов те же достоинства, что и у наших баранов, выкормленных на приморских лугах Нормандии, и порождены эти достоинства теми же причинами.
LXV. СТЕПИ И СОЛЕНЫЕ ОЗЕРА
Мы развели большой костер из вереска перед входом в нашу палатку, который был повернут в противоположную от ветра сторону и потому в него шло от костра только тепло, тогда как дым, уносимый по направлению к Астрахани, тянулся в воздухе, такой же густой и черный, как дым от парохода.
Я весь вечер писал. В нашей палатке был круглый столик, стоявший у среднего столба. В первый раз после моего отъезда из Франции ни стены дома, ни перегородки железнодорожного вагона, ни переборки пароходной каюты не давили на меня. Впрочем, мне приходилось прилагать величайшие усилия, чтобы убедить самого себя, что я нахожусь между Уралом и Волгой, имея по левую руку татар, а по правую — калмыков и пребывая посреди тех монгольских племен, которые пришли из Азии в Европу, идя по следам Чингисхана и Тимура Хромца.
Казачий кордон, в самой середине которого мы разбили свою палатку и который опоясывает озера, где добывается соль, предназначен защищать их от набегов славных киргизов: будучи по душевной склонности ворами, они пробираются по ночам между постами, как бы близко те ни были расположены друг от друга, и уносят мешки с солью.
Этот казачий кордон проходит через два десятка небольших озер, одинаковых если и не по своему происхождению, то по своей природе, доходит до Каспийского моря и тянется вдоль всего его берега, напоминая по форме фигурное украшение арки, в центре которого стоит Астрахань, и охраняя одновременно соляные и рыбные промыслы.
В ту минуту, когда я уже намеревался лечь на свой тулуп, явился казак с запиской от генерала Беклемишева и великолепной белой папахой. Папаха — это головной убор из каракуля, по форме напоминающий шапки наших гусар, но не такой жесткий.
Папаха предназначалась для того, чтобы я мог защитить голову от ночного холода, что и разъяснялось в записке.
Эта великолепная шапка привлекла мое внимание, когда я увидел ее на голове генерала и два или три раза невольно взглянул на нее.
Генерал, заметив направление моих взглядов, догадался, что мне страстно захотелось иметь подобный головной убор, и прислал его мне.
Никогда не бросайте дважды взгляд на вещь, принадлежащую русскому человеку, иначе, как бы ни была она ему дорога, он вам ее подарит!
Благодаря чуткости генерала Беклемишева я в ту же ночь, первую, проведенную мною на бивуаке, смог применить на практике одно из гигиенических предписаний жителей Востока — держать голову в тепле.
Второе предписание — держать ноги в холоде — исполнилось само собой благодаря ветру, дувшему сквозь щели палатки.
Западная гигиена требует прямо противоположного.
На следующий день, в девять часов утра, генерал Беклемишев прислал к нам вестового с сообщением, что завтрак нас уже ждет.
Мы тотчас же откликнулись на приглашение.
Выйдя из-за стола, мы нашли лошадей уже оседланными и взнузданными, нашу палатку погруженной, а эскорт готовым двинуться в путь.
Три часа ушло у нас на то, чтобы обогнуть один из берегов озера, образующий огромный полукруг. Вид местности был везде один и тот же: неизменный порыжевший вереск поблизости от соленой воды. Можно было подумать, что вереск цветет, но ничего подобного: просто само растение, выгорая на солнце, меняет цвет.
Нигде ни малейший пригорок не возвышается над огромным пространством воды, которое тянется на три с половиной льё в длину и на два льё в ширину.
На расстоянии десяти — двенадцати верст один от другого видны небольшие, по три человека, казачьи посты с маленькими конюшнями для трех лошадей. Этих постов, как бы малы они ни были, достаточно для охраны озера. Господа киргизы никогда не позволяют себе вооруженных нападений, как это делают черкесы, чеченцы и лезгины.
Около двух часов пополудни мы остановились на берегу второго озера, которое не имеет имени, хотя оно не менее пяти льё в окружности.
Оно расположено на полпути от озера Эльтон к озеру Бестужев-Богдо.
Обед нам накрыли под сводом нашей палатки, которая опередила нас и была уже поставлена на берегу озера.
Ничто не способно дать представления — я не могу удержаться, чтобы не повторить этого, — о том глубоком унынии, какое внушают эти бескрайние равнины, гладкие, словно море в дни штиля, и не устраивающие путешественникам даже такого развлечения, как буря, если только не брать в расчет песчаные бури.
Правда, мы знакомились со степью в неблагоприятное для нее время, когда она иссушена первыми зимними ветрами. Весной, когда полынь в ней повсюду зеленая, ромашки — желтые, а вереск — розовый, это уже не степь, а луга.
Когда обед закончился, у нас еще оставалось три часа светлого времени, и, поторопив наших лошадей, мы имели шанс остановиться на ночлег в Ставке Карайской, маленьком местечке с четырьмя десятками домов, и тогда на следующий день, к вечеру, могли бы уже быть в Царицыне.
Ставка Карайская, как я только сказал, состояла из четырех десятков домов, из которых шесть — восемь принадлежат администрации и служащим.
Остальные принадлежат армянам и представляют собой меблированные комнаты.
Именно там и живут все русские офицеры, командующие этим казачьим кордоном.
Так что на предстоящую ночь я получил в свое распоряжение меблированную комнату.
Обстановка ее состояла из плетеного соломенного стула, деревянной кушетки, стола, покрытого клеенкой, портрета императора Александра II с семьей и составляющего ему пару портрета Наполеона I в золотых эполетах с блестками.
О нашем ужине позаботился генерал, заказав его в местном ресторане.
Этот ресторан владел бильярдным столом, воспринимавшимся в Ставке Карайской как главное развлечение.
Так что он всегда был расписан на два-три дня вперед.
Да и в самом деле, чем могут развлечься два десятка офицеров, живущих в этих степях оторванными от всего мира, посреди равнин, в которых нет дичи, у озера, в котором нет рыбы?
Они, конечно, вправе доставить себе удовольствие, наблюдая, как добывают соль.
Это может быть интересно в течение нескольких первых часов, но уже через месяц становится невыносимо однообразным. А вообразите, что с ними происходит через год!
