Посланец, явившийся к нам с сообщением о пожаре,
был уже в седле; он пришпорил лошадь и полетел как молния. Мы последовали за ним.
До того, как мне пришлось проделать эти две версты вместе с начальником полиции, я и представить себе не мог, с какой скоростью может мчаться экипаж, который увлекает за собой скачущая галопом тройка лошадей.
В какой-то миг я если и не испугался, то содрогнулся и у меня перехватило дыхание.
Пока наши лошади бежали по пригородной дороге, покрытой щебнем, нас окружало облако пыли, но стоило нам выехать на ребристую мостовую Москвы, как мы оказались буквально в облаке искр.
Я вцепился в железный поручень дрожек, чтобы не вывалиться. Вне всякого сомнения, начальник полиции хотел покрасоваться передо мной, поскольку он то и дело кричал: "Поскорее! Поскорее!", хотя мне казалось, что быстрее ехать невозможно.
На выезде из Петровского парка мы увидели столб дыма, и поскольку, к счастью, было безветрие, он стоял над местом пожара, будто гигантский зонт.
По мере нашего приближения к месту происшествия толпа становилась все гуще, но офицер, который мчался впереди нас и от которого мы отставали только на корпус лошади, кричал:
— Дорогу начальнику полиции!
И тех, кто при звуке этого грозного имени не спешил посторониться, он награждал ударами кнута.
Грохот, который мы производили, бешеная скорость, с какой мы мчались, и окрики нашего курьера привлекали к нам все взгляды; люди освобождали нам дорогу, как это делают при виде смерча, урагана, лавины.
Словно молния между двумя тучами пролетели мы между двумя рядами живого частокола. У меня все время было ощущение, что мы вот-вот кого-нибудь раздавим, но наши дрожки не коснулись даже чьей-нибудь одежды.
Не прошло и пяти минут, как мы оказались у места пожара.
Наши лошади остановились, дрожа и оседая на подгибающихся коленях.
— Прыгайте! — приказал мне г-н Шетинский. — Я не отвечаю за упряжку.
И в самом деле, лошади, извергая из ноздрей пар, чуть ли не огонь, встали на дыбы, как кони Ипполита.
Но мы уже были на земле.
Кучер круто развернул дрожки на месте и умчался.
Горел целый квартал. На протяжении почти двухсот метров дома, включая и те, что выходили на боковые переулки, были объяты пламенем.
К счастью, улица, на которую выходил этот сплошной пылающий фасад, была шириной в пятнадцать — двадцать метров.
Но справа и слева дело обстояло хуже: горящий квартал был отделен от соседних лишь переулками шагов пятнадцать в ширину. Эти два переулка были единственными проходами, позволявшими бороться с пожаром, наступая на него с тыла.
Начальник полиции приготовился ринуться в один из этих проходов.
— Куда вы? — спросил я.
— Вы же видите, — ответил он.
— Вы намереваетесь пройти по этому переулку?
— Приходится! Ждите меня здесь.
— Как бы не так! Я иду с вами.
— Зачем? У вас нет в этом никакой надобности.
— Хочу посмотреть. Если пройдете вы, пройду и я.
— Вы твердо решили?
— Тогда держитесь за перевязь моей сабли и не отставайте.
Я ухватился за его перевязь, и мы устремились вперед.
В течение нескольких секунд я ничего, кроме огня, не видел и ничем, кроме огня, не дышал; мне казалось, что я вот-вот задохнусь, и, пошатываясь, я хватал воздух ртом.
К счастью, по правую сторону от нас оказалась какая-то улица, и начальник полиции бросился туда.
Тяжело дыша, я рухнул на первое попавшееся бревно.
— Не вернуться ли вам за шляпой? — смеясь, поинтересовался начальник полиции.
И в самом деле, я обнаружил, что, пока мы пробирались сквозь огонь, шляпа слетела у меня с головы.
— Ну уж нет, — ответил я. — Пусть лучше остается там, где она есть. А вот стакан воды я бы выпил, исключительно ради того, чтобы загасить пламя, которого я наглотался.
— Воды! — крикнул начальник полиции.
От одной из групп, наблюдавших за пожаром, отделилась женщина: она вошла в дом, вышла оттуда с кружкой и поднесла ее мне.
Никогда ни капское, ни токайское вина не казались мне такими вкусными, как эта вода.
Пока я пил, до нас донесся какой-то грохот, напоминавший раскаты грома, — это приехали пожарные.
Поскольку пожары в Москве случаются весьма часто, пожарная служба поставлена тут достаточно хорошо.
Москва разделена на двадцать одну часть, и в каждой есть своя пожарная команда.
На площадке колокольни, самой высокой в части, постоянно дежурит человек, наблюдая, не начался ли где-нибудь пожар.
Стоит только показаться огню, как этот человек приводит в движение некую систему шаров, своего рода набор телеграфных знаков, с помощью которой оповещают не только о самом бедствии, но и о том, где оно происходит.
Получив оповещение, пожарные тотчас запрягают повозки с насосами и направляются к месту происшествия.
Пожарные прибыли; но, хотя они и не потеряли ни минуты, огонь был проворнее их.
Пожар начался в деревянной гостинице, и вызван он был неосторожностью ломового извозчика, который закурил во дворе, полном соломы.
Ворота в этот двор были распахнуты. Там царил настоящий ад.
Начальник полиции бросился в тот самый переулок, по которому мы с ним прошли, и появился снова с четырьмя пожарными насосами.
К моему великому удивлению, он направил струю воды не на очаг огня, а на крыши соседних домов.
Я поинтересовался у него, почему он выбрал такое направление.
— Разве у вас, французов, нет поговорки: "Дайте огню его долю добычи"?
— Да, есть, конечно.
— Ну так вот, с огнем не поспоришь, и я даю, а вернее, оставляю ему его долю добычи, однако при этом стараюсь сделать так, чтобы он ею и удовлетворился.
— А почему вы направляете струю воды из насоса именно на крыши?
— Потому что, как вы могли заметить, крыши эти из листового железа; от соседства с огнем они раскаляются и, вместо того чтобы предохранять поддерживающие их балки, сами становятся причиной пожара.
Единственный в округе водоразборный фонтан находился метрах в трехстах, и, когда в насосах кончалась вода, приходилось мчаться к нему и наполнять их там водой.
— Почему вы не устроите цепочку? — спросил я начальника полиции.
— Что значит "цепочка"?
Я объяснил ему, что во Франции, как только начинается пожар, все по собственному почину сбегаются, чтобы выстроиться живой цепочкой от места пожара к водоразборному фонтану, колодцу или реке; ведра передаются из рук в руки, и в итоге не насос движется за водой, а вода движется к насосу, который таким образом может работать непрерывно.
— Да, хорошо, превосходно придумано, — заметил он. — Все это понятно. Но у нас нет закона, который мог бы принудить людей к такому содействию.
— У нас подобного закона тоже нет, однако оказывать помощь готовы все. Я сам видел, как во время пожара в Итальянском театре в цепочку стали принцы.
— Дорогой господин Дюма, — возразил мне начальник полиции, — это настоящее братство, а русский народ не дорос еще до братства.
— А ваши пожарные, — снова спросил я, — до чего доросли они?
— До повиновения; идите посмотрите, как они работают, а потом поделитесь со мной впечатлениями.
На мой взгляд, это было лучшее, что я мог сделать в эту минуту, и потому, ухватившись за первый пустой насос так же, как раньше ухватился за перевязь начальника полиции, и пройдя через семидесятиградусный жар, я снова оказался на главной улице.
Пожарные и в самом деле трудились.
Они забрались на чердаки ближайших к месту пожара домов и с помощью топоров и ломов, помогая себе левой рукой в перчатке, срывали кровлю.
Однако пожарные опоздали: в угловом доме уже задымились чердачные окна, а затем посреди клубов дыма показались и языки пламени.
Но пожарных это не остановило, и, как солдаты, идущие на врага, они пошли в атаку на огонь.
Люди эти действительно были достойны восхищения.
То не был бессознательный порыв наших французских пожарных, каждый из которых сражается с разрушительной стихией в меру своего разумения, сам находит средства защиты и придумывает, как побороть огонь; нет, это было слепое, полное, безоговорочное повиновение. Если бы их начальник крикнул им: "Бросайтесь в огонь!", они с той же невозмутимостью бросились бы туда, хотя и понимая, что их ждет неминуемая и бессмысленная смерть.
