Тем не менее станционный смотритель, человек весьма обходительный, взялся раздобыть к нашему возвращению что-нибудь, что могло бы сойти за обед.

Мы поблагодарили его, попросив, чтобы он ни в коем случае не утруждал себя стряпней.

Из окон почтовой станции открывался чрезвычайно красивый вид, что довольно необычно для России, страны на удивление равнинной, и потому достойно упоминания.

Поскольку расстояние от станции до каменоломни не превышало километра, мы без всяких возражений решили проделать этот путь пешком.

Некоторое время мы шли по проезжей дороге, а затем проводник повел нас полями, по более гладкой местности.

Вскоре, примерно в двухстах шагах впереди, показался ослепительной белизны холм, имевший конусообразную форму; весь этот холм состоит из мраморной крошки, и если смотреть на него издали, то можно поклясться, что это большая куча снега.

Мы обогнули сверкающий белизной холм и вышли на просторную площадку, которая была заставлена огромными мраморными глыбами кубической формы, приготовленными к отправке.

Я стал раздумывать над тем, какими средствами передвижения можно доставить эти громадные блоки к берегу озера, поскольку было очевидно, что в Санкт-Петербург их можно везти лишь водным путем. Так и не сумев удовлетворительным образом ответить на этот вопрос, я отважился задать его вслух; станционный смотритель, пожелавший стать нашим проводником, ответил мне, что для их перевозки дожидаются зимы, когда устанавливается санный путь. Глыбы настолько тяжелы, что поднимать их приходится с помощью домкратов и рычагов, потом грузить на сани и на санях доставлять на большие парусные суда, которые отвозят их в Санкт-Петербург.

Разглядывая все это с достаточно умеренным интересом, я внезапно обнаружил, что вокруг меня почти никого больше нет: последний из моих спутников, поза которого не позволяла мне распознать его, вот-вот должен был скрыться в глубине какой-то норы, вырытой у подножия холма из мраморной крошки.

Этот проход был образован — чего я не заметил вначале — вертикальной выемкой и вел внутрь скалы. В свою очередь углубившись туда и прошагав метров пятнадцать по узкому коридору, я оказался в огромном четырехугольном зале, стены которого были высотой около сорока футов и шириной около ста. Весь он был совершенно пуст.

Стены его были белыми, как снег.

В трех километрах от каменоломни, где добывают белый мрамор, находится другая каменоломня, где добывают зеленый мрамор. Наш станционный смотритель жаждал непременно отвести нас туда и восхвалял вторую каменоломню как нечто самое необычное на свете. Мы заключили полюбовное соглашение: я предоставил в его полное распоряжение моих спутников, а сам настроился вернуться в Сердоболь и заняться обедом.

Мой уход ускорили несколько услышанных мною слов, которыми станционный смотритель и Дандре обменялись по поводу третьей каменоломни, где прежде добывался желтый мрамор: теперь она была заброшена и выглядела чрезвычайно живописно, поскольку заросла кустами ежевики и мхами, пришедшими на смену каменотесам.

Миллелотти, не проявлявший особого интереса к каменоломням, испросил себе как милость право удалиться вместе со мной. Муане и Дандре продолжили путь. Разумеется, мы благополучно нашли дорогу обратно и час спустя уже ждали наших товарищей, стоя у кухонной печи.

Обед, который возглавлял наш милейший станционный смотритель, затянулся допоздна, так что о возвращении в Сердоболь не могло быть и речи. Главная комната почтовой станции была превращена в огромную общую спальню, где мы и провели ночь, причем первую ее половину пили чай, а вторую — спали.

Во время этой короткой прогулки я установил один факт: все русские в Финляндии пьют чай, все финны пьют кофе.

Русские — ярые любители чая; финны — страстные поклонники кофе. Нередко можно видеть, как финский крестьянин проделывает путь в десять — двенадцать льё, отделяющий его от города, лишь для того, чтобы купить там один или два фунта кофе. Если содержимое его кошелька не позволяет крестьянину сделать столь основательный запас, он совершит странствие ради полуфунта, четверти фунта и даже восьмушки. В этом случае он почти всегда выступает посланцем всей деревни и каждому приносит его долю драгоценного товара.

В заключительной части моего путешествия в Финляндию мне два или три раза доводилось пить кофе на почтовых станциях либо в скверных гостиницах, где мы останавливались пообедать, и всякий раз кофе был превосходный, отлично приготовленный и необычайно изысканный благодаря высочайшему качеству сливок, которым обильные финские пастбища придают неповторимый вкус.

На следующее утро мы отправились в Сердоболь и пробыли там ровно столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы сменить лошадей; из Сердоболя мы выехали по длинной дамбе, начинающейся от окраины города: слева от нас было озеро, справа — гранитные утесы, изборожденные продольными полосками, из которых одни были чрезвычайно тонкими, а другие — глубокими, словно каннелюры в колонне. К несчастью, я слишком мало разбираюсь в геологии, чтобы уделить этим ледниковым бороздам то внимание, какого они, возможно, заслуживают.

Проехав пятнадцать верст и не увидев по дороге ничего примечательного, за исключением финских крестьянок, продававших превосходную землянику в корзинках собственного плетения, мы добрались до почтовой станции Отсойс; пара жареных цыплят, которых я позаботился захватить с собой из Сердоболя, свежие яйца и земляника, а затем чай и кофе со сливками составили превосходный обед.

На выезде из Отсойса мы вновь увидели Ладожское озеро, но вскоре оно скрылось из глаз, и дорога углубилась в необычайно живописную пересеченную местность; дорога эта почти на всем своем протяжении проложена между огромными гранитными скалами, которые кое-где стоят так близко друг к другу, что ширины ее хватает ровно для проезда одной телеги, а если навстречу вам едет другое подобное же средство передвижения, то там неизбежно должна повториться сцена, произошедшая между Эдипом и Лаем. Одна из этих скал имела такое сходство с обратившейся в руины крепостью, что лишь на расстоянии полукилометра от нее к нам пришло осознание ошибки, в которую мы впали.

Добавим, что горы здесь покрыты великолепными лесами, и теперь мы смогли оценить вблизи последствия одного из тех пожаров, о которых уже говорилось. Огонь двинулся под действием ветра к северу, то есть в самую гущу леса, а это означало, что пожар, вероятно, будет длиться довольно долго. Мы заметили одно достаточно странное обстоятельство: огонь передается не от дерева к дереву, а по земле; причиной распространения пожара становятся пылающие смолистые обломки: огонь ползет, подобно лаве, обтекает подножие дерева и продолжает свой путь, и лишь несколько мгновений спустя, когда, по всей вероятности, древесный сок полностью иссохнет, дерево начинает потрескивать, кора лопается, пламя поднимается от комля к сучьям и пожирает их; иногда оголенный ствол остается стоять, как засохшее на корню дерево, но он всего лишь зола и уголь и, если его ткнуть концом трости, рассыплется в прах.

Ночевали мы, насколько я могу вспомнить, на почтовой станции в Маасильте. От Маасильты до Кроноборга пейзажи не особенно живописны, но, как только Кроно-борг остается позади, снова появляются гранитные скалы, принимающие самые причудливые очертания: при виде крутых откосов и глубоких лощин можно подумать, что ты въезжаешь в один из самых гористых кантонов Швейцарии.

По правую руку от нас остались лежать два или три озера, которые блестели, словно зеркала из полированной стали, заключенные в рамы из зелени.

Миновав почтовую станцию Паксуялка, мы снова увидели Ладогу и по мосту въехали на островок, на котором построен город Кексгольм.

Тут предложения купить землянику стали слышаться еще чаще, и в ту минуту, когда состоялся наш въезд в город, можно было подумать, что мы явились туда для того, чтобы вступить в соперничество с местными зеленщиками.

В Кексгольме мы провели полдня, отчасти из-за усталости, отчасти из любознательности; нас, следует признаться, пленила чистота улиц, застроенных по обеим сторонам деревянными домами, почти сплошь двухэтажными.