После этого на улицах и во дворах домов находили рыбу.

В главе о соленых озерах я рассказывал о своей встрече с генералом Беклемишевым, атаманом астраханских казаков, который подарил мне в знак братства папаху и поручил передать его жене, что он совершенно здоров и рассчитывает увидеться с ней через несколько дней.

Я решил, что пришло время исполнить это поручение. Добавив к своему наряду русского ополченца папаху, подаренную мне генералом, я явился к г-же Беклемишевой.

Само собой разумеется, мне был оказан прекрасный прием.

Госпожа Беклемишева устроила себе в четверти льё от Астрахани чисто парижский сельский домик.

Просто поразительно, чего может достичь женщина со вкусом, занимаясь внутренним убранством своего дома. Особенно хорош был камин в гостиной, построенный ярусами, с его китайскими вазами и фигурками, а также драпировкой из дорогих тканей; он был настолько хорош, что Муане даже сделал с него набросок, чтобы рано или поздно использовать эту зарисовку для какой-нибудь декорации.

Через три или четыре дня после моего визита к его жене приехал сам генерал Беклемишев. Это случилось как раз в то время, когда мы пребывали в величайшем замешательстве по поводу нашего отъезда из Астрахани.

Как известно, адмирал Машин не отвечал ни за что, даже за нас, если бы мы отправились на "Трупмане".

С другой стороны, нам объяснили, что ехать по Киз-лярской дороге невозможно из-за кабардинцев и чеченцев, которые грабят и убивают путников.

Рассказывали всякого рода истории, одна мрачнее другой, и называли имена погибших.

Какое-то время я думал подняться обратно вверх по Волге до Царицына, пересечь пространство, отделяющее Волгу от Дона, спуститься по Дону через Ростов и, проследовав через Таганрог, проплыть по Азовскому морю до Керчи.

Из Керчи я добрался бы до Редут-Кале, Поти и Тифлиса.

Но тогда я не увидел бы ни Дербента, ни Баку.

Генерал Беклемишев разрешил наши сомнения, заверив нас, что, поскольку дорога небезопасна, нам предоставят по его приказу необходимые эскорты.

С этой целью он вручил нам письма ко всем начальникам постов линейных казаков.

Со своей стороны, адмирал Машин был так доволен, освободившись от ответственности за нас, что в качестве военного губернатора написал на моей подорожной распоряжение отдавать мне те же почести и предоставлять те же эскорты, какие полагаются генералам.

Эта последняя любезность заставила нас решиться. В такого рода путешествиях опасность, когда есть возможность ее избежать, это еще одна приманка.

Речь шла теперь лишь о том, чтобы добыть тарантас. Полицмейстер раздобыл для нас за шестьдесят пять рублей такое средство передвижения, причем не совсем еще развалившееся.

Тарантас был отдан каретнику, который, проведя ремонт, стоивший четыре рубля, поручился нам, что этот экипаж доедет до Тифлиса.

Но сколько оврагов предстояло ему преодолеть, прежде чем он прибудет в столицу Грузии!

Во вторник, 2 ноября, мы отправились попрощаться с г-ном Струве и встретили у него князя Тюменя.

Известив его о нашем отъезде и о том, по какой дороге нам предстоит ехать, ему пояснили, что опасность состоит не в том, что нас убьют, а в том, что мы умрем голодной смертью; и в самом деле, от Зензилинской, первой почтовой станции, до самого Кизляра, то есть на протяжении более чем четырехсот верст, нам не встретится ни одной деревни, а будут только почтовые станции через каждые тридцать верст и один или два казачьих лагеря.

— Пусть господа спокойно уезжают, — сказал князь, — я берусь кормить их.

Мы со смехом поблагодарили князя, полагая, что это была шутка, но, когда князь ушел, г-н Струве уверил нас, что тот говорил серьезно и что нам остается только выехать в назначенное время и без всякой тревоги ждать исполнения этого обещания.

Пока же г-н Струве пригласил нас на другой день к себе обедать и предложил забрать из остатков обеденных блюд все, что можно будет поместить в багажные ящики нашего тарантаса.

Со своей стороны, управляющий домом Сапожникова наполнил корзину холодными мясными закусками и винами.

В крайнем случае, экономя провизию, как это делают потерпевшие кораблекрушение, мы могли бы, благодаря холодной погоде, без какого бы то ни было беспокойства продержаться в течение трех дней.

Но, принимая во внимание задержки, которые нам неизбежно предстояло претерпеть по вине почты, мы никак не могли прибыть в Кизляр раньше, чем через пять или шесть дней.

Так что у нас не будет времени умереть с голоду, но будет время почувствовать здоровый аппетит.

День прошел, а мы так ничего и не услышали о князе Тюмене. Я продолжал пребывать в уверенности, что он пошутил, однако г-н Струве утверждал, что князь неспособен шутить по такому серьезному поводу, как пища.

В пять часов вечера мы попрощались с нашим управляющим и с домом Сапожникова, в котором нам было оказано такое любезное гостеприимство.

Наш тарантас, нагруженный доверху, повез нас к г-ну Струве, где мы пообедали. Остатки огромного говяжьего филе, зажаренного специально для нас и чуть ли не наполовину съеденного нами за обедом, должны были напоминать нам в сердце пустыни, которую мы намеревались пересечь, о гостеприимстве этого города.

В восемь часов мы простились с г-ном Струве и его семьей. Курно и одному из адъютантов адмирала было поручено проводить нас на другую сторону города, где находилась почтовая станция, и устранить все препятствия, если они возникнут.

Тарантас погрузили на широкую лодку, предоставленную военным губернатором; туда же принесли те сундуки и ящики, которые не поместились в тарантасе и должны были следовать за нами в телеге; затем раздался первый удар весел по воде, который при разлуке означает то же самое, что при погребении — первая лопата земли, брошенная на гроб.

Погода была чудесная: чистое небо, сияющая луна. Довольно невзрачная днем, Астрахань, словно для того, чтобы нам было жаль расставаться с ней, окуталась всей той поэзией, какую придает восточным городам ночь. "Звезда Пустыни", как называли ее татары, ее первые хозяева, представала перед нами сквозь перламутровую дымку, присущую тем ночам Южной России, когда ночь — это не тьма, а лишь отсутствие света.

С каждым ударом весел очертания церквей с высокими куполами расплывались и город мало-помалу принимал неясную и таинственную прозрачность, словно он стоял на берегу царства теней; в конце концов он, казалось, растаял в тумане, и, когда мы причалили к другому берегу, перед нашими глазами простиралась лишь огромная водная гладь шириной в три четверти льё, мерцающая под лучами луны, словно поток расплавленного серебра.

Выйдя на другой берег, мы попали в пустыню.

В Астрахани, за столом у г-на Струве и за чаем у адмирала, мы были в Париже, в Петербурге, в Берлине — среди искусств, цивилизации, в светском обществе, наконец.

На другом берегу Волги мы действительно оказались за тысячу льё от Парижа, затерянные в песках, в которых проваливаешься по колено, среди войлочных шатров, верблюдов, калмыков, татар, на границе пустыни, в которую мы, почти неразличимые в безбрежном пространстве атомы, намеревались проникнуть.

Благодаря вмешательству адъютанта, говорившего от имени военного губернатора, и Курно, говорившего от имени гражданского губернатора, нам дали телегу, которой мы имели право пользоваться до самого Кизляра, вместо того чтобы загружать и разгружать свой багаж на каждой почтовой станции.

Телегу загрузили; было решено, что тарантас повезут три лошади, для телеги же достаточно будет двух. Тарантас занял место во главе нашей колонны, а телега двинулась следом; мы в последний раз обняли в лице Курно всю семью г-на Струве, пожали руку адъютанту адмирала, попросив его передать адмиралу наши пожелания удачного плавания "Трупману", и, поскольку у нас не было больше ни малейшего повода откладывать отъезд, разве что ждать известий от князя Тюменя, а такой предлог, на самом деле, казался нам несостоятельным, мы дали знак возницам, которые погнали свои упряжки вскачь.