Князь пошел купаться в Волгу. Я не хотел отставать от него.

Должен сказать, что в конце октября вода в Волге далеко не теплая. Возможно даже, что в десяти льё от того места, где мы купались, она уже покрылась пленкой льда; но тем большее удовольствие я испытал, влезая обратно в свою одежду.

Впрочем, те, кто со мной хорошо знаком, знают, что я нечувствителен к превратностям погоды.

Это последнее состязание продлилось до пяти часов вечера.

В пять часов мы сели в лодки, переправились через Волгу и вернулись во дворец.

Было уже совсем темно, когда мы добрались до места.

Пароход клубами дыма давал нам знать, что он находится в полном нашем распоряжении. Нам оставалось пробыть в Тюменевке всего лишь несколько часов.

Эти два дня пролетели так быстро, как если бы часы обратились в минуты.

Нужно было снова садиться за стол и снова оказывать честь одному из тех устрашающих обедов, какие, казалось, были приготовлены для героев "Илиады" или исполинов гигантомахии.

Нужно было еще раз осушать достославный рог, оправленный в серебро и вмещающий целую бутылку вина.

Все это было проделано — настолько человеческий организм послушен повелениям своего тирана.

И наконец, самое печальное из всего этого — нужно было расставаться.

Мы с князем снова потерлись носами, но на этот раз с особенным пылом, троекратно и со слезами на глазах.

Княгиня плакала совершенно искренне, простодушно и бесхитростно, без конца повторяя вчерашнюю фразу: "О дорогой друг моего сердца, я никогда в жизни так не веселилась!"

Князь потребовал от нас клятвы, что мы вернемся. Вернуться в Калмыкию! Разве это вероятно?! Так что я поклялся далай-ламой.

Эта клятва ни к чему не обязывала.

Княгиня снова дала мне поцеловать свою маленькую ручку и обещала, что, если я вернусь, она с разрешения мужа даст мне поцеловать ее щечки, которые могли бы своим цветом поспорить со щечками маркизы д’Амеги. Обещание было соблазнительное, но Калмыкия так далеко!

В девять часов вечера мы поднялись на борт. Княгиня пришла проводить нас на пароход. Первый раз в жизни она поднималась на паровое судно. Она никогда не была в Астрахани.

Фальконеты князя Тюменя снова дали залп, бортовые орудия парохода ответили им; затем вспыхнули бенгальские огни, и мы увидели все местное население, и без того достаточно причудливое, поочередно то в красном, то в зеленом, то в желтом освещении, в зависимости от цвета горевшего пламени.

Было десять часов вечера. Задерживаться дольше уже не было никакой возможности, и мы обменялись последними словами прощания. Князь, княгиня и ее сестра, остававшаяся у нее, вернулись на берег.

Судно чихнуло, кашлянуло, вздрогнуло и двинулось.

Еще целое льё мы слышали грохот Фальконетов и видели пагоду и дворец, освещенные разноцветными огнями.

Потом, за излучиной реки, все исчезло как сон.

Два часа спустя мы прибыли в Астрахань, и три мои спутницы написали в моем дневнике, под словами бедной графини Ростопчиной:

"Никогда не забывайте своих друзей в России и среди них Евдокию Ростопчину"

следующие слова:

"Никогда не забывайте также ваших спутниц Марию Петриченко,

Марию Врубель,

Екатерину Давыдову.

Волга, на борту парохода "Верблюд"".

LXXII. СТЕПИ

Как вы помните, в нашу маленькую прогулку по Калмыкии мы отправились из Астрахани.

Вместе с поездкой к князю Тюменю мы пробыли в Астрахани уже целую неделю, а в Астрахани за неделю можно увидеть немало.

Теперь речь шла о том, чтобы уехать из Астрахани.

Не помню уж в какой пьесе Локруа некий господин, которого играл Арналь, говорит: "Из Астрахани не возвращаются". Был момент, когда нам стало казаться, что эта недоказуемая истина имеет силу закона.

А ведь наступило уже 2 ноября: пора было уезжать.

Разумеется, мы не забыли, что адмирал Машин предложил перевезти нас в Баку или, по крайней мере, в Дербент, на "Трупмане", когда это судно вернется из Мазен-дерана.

И мы нанесли визит адмиралу, намереваясь выяснить, располагает ли он какими-нибудь известиями о "Трупмане".

"Трупман" прибыл во время нашей поездки в Тюме-невку и должен был уйти на следующий день.

Это был его последний в текущем году рейс в Баку, так что следовало воспользоваться случаем.

Адмирал прекрасно помнил о данном нам обещании, но при этом он расхваливал мне сухопутную дорогу, говоря, что я совершенно напрасно отказываюсь от такого чудесного путешествия.

Мне стало ясно, что за всем этим кроется что-то неладное. Я попросил адмирала отставить в сторону национальную гордость и откровенно высказать свое мнение по поводу нашего путешествия по Каспийскому морю.

Адмирал, который был приперт к стенке, а вернее, к голосу совести которого мы воззвали, признался, что он может отправить нас на "Трупмане" и по-прежнему готов исполнить свое обещание, но, полностью отвечая за наш отъезд, никоим образом не может отвечать за наше прибытие к месту назначения.

Нет ничего более удивительного, чем русский флот на Каспийском море.

Из его четырех судов два сидели на мели, у третьего вышла из строя машина, у четвертого сломалось колесо.

Оставался только "Трупман".

Но бедный "Трупман" потратил восемнадцать дней на то, чтобы вернуться из Мазендерана; машина его не отличалась надежностью, и потому он большую часть времени шел на парусах.

Вот почему, учитывая переменчивые ветра, которые дуют здесь в зимнее время, нельзя было ручаться, что мы прибудем в Баку.

Однако мы могли доверить "Трупману" наш багаж, чтобы налегке продолжать путешествие.

Но я слишком дорожил всем тем, что вез из России, и потому не мог расстаться со своими сокровищами; к тому же, раз уж мы не были уверены, что и сами доберемся до Баку, то не было и никакой уверенности в том, что туда прибудет наш багаж.

А теперь зададимся вопросом, в чем причина такого плохого состояния русского флота в Астрахани?

В чинах.

Я уже объяснял, что такое чин, и говорил об огромной власти, которой чин обладает в России.

Чин — слово это вполне могло прийти из китайского языка — означает не только ранг, занимаемый человеком, но и исключительные права, связанные с этим рангом.

Чин военного инженера дает ему право строить пароходы.

И поскольку на постройке парохода он зарабатывает сто, а возможно, и двести тысяч франков, он пользуется этим правом и строит как можно больше пароходов.

Он ничего не понимает в строительстве пароходов, но будет строить их до тех пор, пока хоть немного этому не научится.

Такое обучение военного инженера обойдется русскому правительству в пять или шесть миллионов — но какое это имеет значение! Правительство могло бы заказывать пароходы акционерным компаниям: пароходы обошлись бы ему тогда на сто или двести тысяч дешевле, и платить за них следовало бы лишь в том случае, если бы они способны были ходить.

Но это было бы слишком просто, а доход приносит только сложное.

К тому же это нарушило бы какой-нибудь механизм административной машины, а всякое может произойти, если один из механизмов так хорошо налаженной машины окажется нарушенным!

Сами русские рассказывают о неслыханном воровстве, совершаемом государственными ведомствами, в особенности ведомствами военными.

Все знают об этом воровстве, знают и воров, но, тем не менее, воры продолжают воровать, и воровство становится все более открытым.

Единственный человек, который ничего не знает ни о воровстве, ни о ворах, — это император.

В царствование его величества Николая I, в особенности во время Крымской войны, кражи достигли таких размеров и такой оригинальности, что они обнаруживают у тех, кто их совершал, величайшее богатство воображения.