Полностью доверившись церемониалу и помня, что калмыки соприкасались с Китаем через своих предков-монголов, я с полным доверием поднес ко рту чашку чая.

Я заявляю, что никогда ни одному христианину не приходилось испытывать тошноту от более чудовищного питья.

Мне даже подумалось, что меня отравили.

Естественно, у меня возникло желание узнать, из каких составных частей варят это отвратительное зелье.

Основой его является кусок плиточного чая, который привозят из Китая; его кипятят в котле и добавляют туда молоко, масло и соль.

Я видел, как нечто подобное делал Одри в Варьете, в "Госпоже Жибу и госпоже Поше", однако тогда я довольствовался тем, что смотрел, но никоим образом не пробовал.

Князь выпил с явным наслаждением две или три чашки калмыцкого чая, и я с огорчением увидел, что и моя очаровательная маленькая княгиня, которую мне так хотелось поэтизировать, выпила чашку, а скорее даже чашу, ничуть не поморщившись.

После чая подали водку из кобыльего молока, но на этот раз, предупрежденный заранее, я лишь чуть пригубил ее. Изобразив удовлетворение, чтобы не обидеть хозяина, я поставил чашку на землю, постаравшись опрокинуть ее при первой же возможности.

Чтобы калмык стал кочевником — а это самое заветное чаяние, к которому его подталкивает племенной инстинкт, — ему следует сделаться обладателем четырех верблюдов: эти четыре верблюда необходимы кочевнику, чтобы перевозить кибитку и многочисленную утварь, которая в ней имеется.

Впрочем, как и все пастушеские народы, калмыки живут очень скудно: молоко — их главная пища. Они почти не знают, что такое хлеб. Чай — это их главное питье, водка из кобыльего молока — самая большая у них роскошь.

Без компаса, без всякого знания астрономии они великолепно ориентируются в огромных безлюдных пространствах и, как все обитатели больших равнин, обладают чрезвычайно острым зрением: на неслыханно больших расстояниях, даже после захода солнца они различают всадника на горизонте и при этом могут сказать, едет он на лошади или на верблюде и, что уж совсем поразительно, чем он вооружен — копьем или ружьем.

По прошествии десяти минут, проведенных под гостеприимным кровом кибитки, мы поднялись, распрощались с нашим хозяином и, выйдя наружу, снова расселись: дамы — на помосте, мужчины — на стульях.

В ту же минуту семья кочевников стала сниматься с места, что заняло еще меньше времени, чем понадобилось на установку шатра. Все предметы снова заняли положенные им места на спине терпеливых и неутомимых животных, предназначенных для того, чтобы переносить груз с одного конца степи в другой.

Каждый из членов семьи легко и проворно вскарабкался на вершину каждой из движущихся пирамид и устроился там, умело сохраняя равновесие; вначале отец, который вел караван, затем мать, потом оба сына один за другим прошли перед нами, скрестив руки на груди, и, поклонившись, удалились самым быстрым аллюром, на который были способны верблюды; десять минут спустя и люди, и животные, превратившись вначале в силуэты на фоне неба, исчезли затем за какой-то складкой местности.

LXX. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА

Едва только принимавшая нас семья кочевников скрылась из глаз, как двое всадников, каждый из которых держал на руке сокола в клобучке, выехали со двора княжеского дворца, сопровождаемые двумя колясками и двенадцатью или пятнадцатью лошадьми. Человек, которого князь поставил нести дозор, только что дал знать, что стая лебедей опустилась в излучине одного из малых рукавов Волги, которые огибают дворец князя и образуют остров окружностью в два-три льё.

Мы снова заняли места в колясках. Придворные дамы, к моей великой радости, снова вскочили на лошадей, проявив все ту же быстроту и непринужденность. Нам подробно объяснили, как, оставаясь незамеченными, по возможности близко подъехать к месту, где находились лебеди, и мы двинулись.

Степь удобна тем, что для передвижения по ней не нужны никакие дороги.

Небольшие складки местности там столь незначительны, что их можно преодолевать, сидя в коляске и едва замечая подъемы и спуски; коляска катится по толстому вересковому покрову и толчки при этом ощущаются не больше, чем если бы вы ехали по турецкому ковру.

Однако теперь это уже не была та бешеная верховая езда, как утром: всадники, сокольники и даже придворные дамы придерживали лошадей, дабы не опередить коляски и не лишить гостей удовольствия от охоты.

Все хранили молчание, чтобы не спугнуть дичь и дать соколам возможность, напав на нее неожиданно, использовать все их преимущества. Принятые меры предосторожности были настолько действенны, что великолепная стая из дюжины лебедей взлетела всего лишь в двадцати шагах от нас.

В тот же миг, сняв с соколов клобучки, сокольники подбросили птиц вверх, подстегивая их голосом так, как это делают псари, когда они спускают собак.

Через несколько секунд два крылатых хищника, казавшиеся рядом с их грузными и массивными противниками не более чем черными точками, находились уже в середине стаи, которая разлетелась, испуская крики ужаса.

Соколы словно колебались минуту, а затем каждый из них выбрал себе жертву и бросился на нее.

Два преследуемых лебедя тотчас осознали опасность и, испуская жалобные крики, попытались уйти от соколов вверх, но те, с их длинными остроконечными крыльями, веерообразными хвостами и узким телом, вскоре взлетели на десять — двенадцать метров выше лебедей и сверху камнем упали на добычу.

Тогда лебеди, казалось, попробовали искать спасения в своем весе — они сложили крылья и рухнули вниз всей тяжестью тела.

Но свободное падение было не таким быстрым, как падение, которое ускоряли усилия: на полпути к земле лебеди были настигнуты соколами, вцепившимися им в шею.

С этой минуты бедные лебеди почувствовали себя погибшими и больше не пытались ни улететь, ни защититься: один упал в степь, другой — в реку.

Тот, что упал в реку, воспользовался этим преимуществом, чтобы еще немного побороться за свою жизнь; он нырнул, стремясь избавиться от врага, но сокол, скользя по воде, ждал, пока лебедь вынырнет на поверхность, и каждый раз, когда несчастная водоплавающая птица высовывала из воды голову, изо всей силы бил ее клювом.

Наконец лебедь, растерянный, оглушенный и окровавленный, стал биться в агонии, взметая вокруг себя брызги и пытаясь ударить сокола своим костистым крылом, но сокол осторожно держался на расстоянии, пока лебедь не затих совсем.

Тогда сокол опустился на безжизненное тело, уносимое течением, и, издавая ликующие крики, оставался на этом плавучем островке до тех пор, пока двое калмыков и один сокольник не подплыли на лодке, чтобы подобрать и мертвого побежденного, и полного жизни гордого победителя.

Сокольники тотчас дали соколам в награду за их безупречное поведение по окровавленному куску мяса, которые они достали из своих кожаных сумок, висевших у них на поясе.

Скажем, однако, что победа сокола, который одолел лебедя, упавшего в степь, была менее яркой, чем у его соперника.

Впрочем, живописное зрелище этой охоты, окрашенное, благодаря нарядам наших калмыков, восхитительным колоритом средневековья, было знакомо мне и раньше: я уже охотился так однажды вместе с одним из моих друзей, у которого был великолепный соколиный двор в Компьенском лесу, и пару раз в замке Ло, вместе с королем и королевой Голландии.

Что касается князя Тюменя, то у него тоже был отличный соколиный двор, который состоял из дюжины отборных соколов, взятых еще птенцами и обученных сокольниками.

Поскольку хищные птицы не дают потомства в неволе, приходится ловить их дикими, так что, помимо дюжины обученных соколов, у князя всегда имеется еще десяток, проходящих обучение.

Хорошо обученный сокол стоит от трех до четырех тысяч франков.

Охота увлекла нас на расстояние около одного льё от дворца. Было пять часов вечера. Обед — совершенно излишняя роскошь после завтрака, съеденного нами в полдень, — ждал нас к шести часам. Мы возвращались вдоль берега реки, что давало нам возможность еще раз посмотреть на наших соколов в действии.