Он пустил лошадь в галоп и остановился прямо перед восставшими, на расстоянии пистолетного выстрела от их боевого строя.

— Солдаты! — воскликнул он. — Говорят, будто вы хотите меня убить; если это так, то я перед вами; стреляйте, и пусть нас рассудит Бог.

Команда "Огонь!" прозвучала дважды, но безрезультатно; однако на третий раз прогремело десятка два ружейных выстрелов. Пули просвистели вокруг императора, но ни одна его не задела.

В ста шагах позади него этим залпом были ранены полковник Вельо и несколько солдат.

В тот же миг к императору бросился великий князь Михаил, кирасиры всколыхнулись и тоже кинулись к нему, артиллеристы поднесли фитили к орудиям.

— Отставить! — крикнул император.

Но в одно мгновение граф Орлов и его солдаты окружили Николая и силой увлекли его во дворец, тогда как великий князь Михаил бросился к артиллеристам, схватил фитиль и поднес его к уже нацеленной пушке.

— Огонь! — крикнул он. — Огонь по этим убийцам!

Одновременно с его выстрелом грохнул залп еще четырех орудий, заряженных картечью. Затем, поскольку приказов императора уже невозможно было расслышать, за первым залпом раздался второй.

Последствия двух этих залпов, произведенных с расстояния менее ружейного выстрела, были ужасны: больше шестидесяти человек, как лейб-гренадеров, так и солдат Московского полка, остались лежать на площади; остальные же бросились бежать по Галерной улице, Английской набережной, Исаакиевскому мосту и по замерзшей Неве.

Кавалергарды стали преследовать восставших.

Все было кончено: пятилетний заговор, надежды на свободу двух народов, на раскрепощение восьмидесяти миллионов человек — ибо заговорщики не делали разницы между русскими и поляками — все это рухнуло в один день, именно в один, поскольку в этот же день, 14 декабря, Пестеля арестовали на юге России.

Пестель успел крикнуть по-немецки князю Сергею Волконскому: "Будьте спокойны, я ни в чем не сознаюсь, спасайте только "Русскую правду"".

Сергея Муравьева-Апостола и его брата Матвея арестовали в то же время, что и Пестеля, но они были освобождены офицерами, принадлежавшими к Обществу соединенных славян.

Сразу же после освобождения Сергей Муравьев-Апостол задумал поднять на восстание Черниговский полк. Это ему удалось. Тогда он решил идти на Киев и Белую Церковь или на Житомир, чтобы соединиться с полками, где служили офицеры из Общества соединенных славян; в конце концов выбор был сделан в пользу Брусилова, откуда можно было за один дневной переход дойти до Киева или до Житомира, в зависимости от обстоятельств.

Перед выходом полковой священник отслужил обедню и прочел солдатам "Катехизис", сочиненный Бестужевым-Рюминым.

Однако солдаты решительно ничего не поняли из этого наставления, в котором говорилось, что демократическое правительство более всего угодно Богу; пришлось поэтому, как и в Санкт-Петербурте, использовать имя великого князя Константина.

По дороге Муравьеву-Апостолу стало известно, что войска, которые он рассчитывал поднять, находятся вовсе не в Белой Церкви. Ему пришлось повернуть обратно.

Но, не проделав и нескольких верст, он столкнулся с гусарами генерала Гейсмара, которые его преследовали. Муравьев рассудил, что колебаниям здесь не место, и повел солдат прямо на артиллерию, которую вез с собой генерал Гейсмар.

Генерал, со своей стороны, приказал канонирам открыть огонь.

При первом же залпе Сергей Муравьев-Апостол был ранен осколком картечи и упал без сознания; через десять минут он пришел в себя, но его солдаты уже обратились в бегство.

Он попытался собрать солдат, но было уже слишком поздно.

Оба судебных разбирательства, естественно, были объединены. Император назначил следственную комиссию под председательством старого Лопухина, того самого, кого по просьбе его дочери сделал князем Павел I.

Следствие длилось четыре с половиной месяца.

Главные обвинения были предъявлены пятерым.

Это были Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Петр Каховский.

Все пятеро были людьми замечательными.

Скажем несколько слов о каждом из них.

XXXII. МУЧЕНИКИ

Павлу Пестелю едва исполнилось тридцать лет. Хотя фамилия у него немецкая, по рождению он был русский. Его отец, который в 1825 году, то есть ко времени вынесения приговора сыну, находился в состоянии, близком к нужде, прежде был губернатором, занимая этот пост после Сперанского, ставшего мучеником вследствие доноса и восстановленного затем в правах Александром и Николаем, которые наперегонки осыпали его милостями. Став жертвой доноса, похожего на тот, что погубил его предшественника, отец Пестеля был с позором отстранен от должности. Этот позор, по-видимому незаслуженный, переполнял сердце сына, который воспитывался сначала в Дрездене, а потом приехал в Санкт-Петербург и поступил в Пажеский корпус; потом он стал прапорщиком и, шаг за шагом, дослужился до чина капитана, став им во время Французской кампании. Увидев однажды в городке Бар-сюр-Об, как баварские солдаты издеваются над одним из наших крестьян, он отделал их палкой. В Россию Пестель вернулся в должности адъютанта генерала Витгенштейна; получив чин полковника, он стал командиром Вятского пехотного полка.

Он был небольшого роста, но отличался необычайной ловкостью, силой и прекрасным телосложением. О его энергичности ходили легенды. Его считали проницательным, хитрым и честолюбивым. Несомненно, это был человек высокого ума, обладавший авторитетом, которому подчинялись даже те из его сподвижников, кто не питал к нему никакой симпатии. В их числе был и Рылеев, также отмеченный огромным умом, и Александр Бестужев. Именно Пестель задумал создать тайное общество, именно он составил проект русской конституции, и, наконец, именно его голос был слышен всегда, когда речь шла о смелых проектах и решительных мерах.

О нем отзывались как о республиканце наподобие Наполеона, но не Вашингтона.

Но кому дано об этом судить? Смерть пришла за ним прежде, чем он успел свершить свое дело. Он умер ужасной смертью, и сделано было все возможное, чтобы она стала позорной. Мне кажется, что клевете следовало бы оставить в покое его мертвое тело.

Кондратий Рылеев был поэтом; он только что опубликовал поэму "Войнаровский", посвященную его другу Бестужеву, и предсказал в ней свою и его судьбу, подобно тому человеку, который шесть дней подряд, обходя вокруг стен Иерусалима, восклицал: "Горе Иерусалиму!", а на седьмой день воскликнул: "Горе мне!", и в тот же миг ему камнем оторвало голову.

Послушайте, впрочем, его самого:

Угрюм, суров и дик мой взор,

Душа без вольности тоскует.

Одна мечта и ночь и день Меня преследует как тень;

Она мне не дает покоя Ни в тишине степей родных,

Ни в таборе, ни в вихре боя,

Ни в час мольбы в церквах святых.

"Пора! — мне шепчет голос тайный. —

Пора губить врагов Украйны!"

Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителей народа;

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, —

Я это чувствую, я знаю…

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благословляю!

Такие стихи лучше, чем это могли бы сделать мы, характеризуют Рылеева.

Сергей Муравьев-Апостол был подполковником Черниговского пехотного полка; это был отличный офицер, решительный, мужественный, свободомыслящий по воспитанию и входивший в заговор со времени его основания. Его двойная фамилия указывает, что он принадлежал, во-первых, к той самой семье Муравьевых, которая дала России стольких выдающихся людей, а во-вторых, к семье казацкого гетмана Апостола. Его отец Иван Муравьев-Апостол — я очень хорошо знал его по Флоренции, куда он удалился, не желая более жить в России, и где, по его словам, он оплакивал троих своих сыновей: одного — покончившего жизнь самоубийством, другого — повешенного, а третьего — отправленного в ссылку, — так вот, Иван Муравьев-Апостол был сенатором и во времена Империи исполнял обязанности русского посланника в ганзейских городах, а затем в Испании. Эти три сына, которых он лишился столь роковым образом, составляли его гордость и славу.