Но вот, наконец, все батареи, которые должны окружить форт Императора, готовы и могут открыть огонь, в воздух взвивается осветительная ракета, и тотчас со всех сторон грянули орудийные залпы, артиллерия форта отвечает, и все на три льё вокруг как будто замирает, прислушиваясь к могучему голосу бронзы, оспаривающей последние доводы королей.

Огонь велся без всякого перерыва в течение четырех часов. При каждом залпе камни стен разлетались на куски. В десять часов огонь форта угас от жара нашего огня. В десять с четвертью генерал Ла Итт, командовавший артиллерией, отдал приказ пробить брешь. И тогда все увидели, как крепостная стена треснула и раскололась, и стало ясно, что до конца дня ничто уже не помешает пойти на приступ.

Внезапно ощущается толчок, похожий на землетрясение; качнувшись, словно пьяный великан, форт разверзается, будто кратер вулкана, и выбрасывает в небо сноп огня; это уже не грохот пушек, это взрывается пороховой погреб. На мгновение наступила тревожная тьма, в которой каждый, затаив дыхание, со сжавшимся сердцем, оставался на своем посту; затем дым, казалось вырвавшийся из недр земли и окутавший некий заколдованный замок, медленно рассеялся, показался развороченный форт, и сквозь брешь можно было заметить, что внутренняя башня полностью исчезла, взлетев к небу мельчайшими и почти невидимыми обломками.

Сначала французская армия решила, что одна из бомб попала в пороховой погреб и все взорвалось — и форт, и гарнизон, но потом стало известно, что за несколько минут до взрыва арабы покинули форт, и там остался лишь один негр, получивший страшное, обрекавшее его на смерть задание поджечь порох, и это задание он выполнил.

Через десять минут после взрыва наши войска вошли в форт.

Тогда только арабы поняли свое положение и дей Хусейн счел себя побежденным. Дей Хусейн готов был похоронить себя под развалинами Алжира, но те, кто его окружал, не были расположены делить судьбу со своим предводителем: дважды он с пистолетом в руке бросался на пороховой склад, и дважды его останавливали. Тогда он решил послать к генералу Бурмону своего секретаря Мустафу, предлагая оплатить военные расходы, но при условии, что французы не войдут в город.

Парламентер был принят генералом Бурмоном на еще дымящихся руинах форта Императора. В ответ на его предложения генерал Бурмон отдал приказ открыть огонь по городу; и тогда сам парламентер стал хулить дея за то, что тот навлек на Алжир разразившуюся в этот час страшную бурю, и, уронив голову на грудь, произнес:

"Когда алжирцы воюют с Францией, им не следует дожидаться вечерней молитвы, чтобы просить о мире".

Потом, подняв голову, он обратился к главнокомандующему: "Хочешь голову Хусейна? Я пришлю ее тебе через четверть часа".

После отказа главнокомандующего уладить все таким способом, парламентер вернулся к дею, чтобы передать ультиматум генерала.

В час появились два мавра, в свою очередь отправленные Хусейном; их звали Ахмед Будербах и Эль-Хасан бен Отман-Ходжа; оба говорили по-французски.

Во время их беседы с главнокомандующим ядро, пущенное из форта Баб-Азун, взрыло землю в нескольких шагах от них. Они в страхе отшатнулись. "Не обращайте внимания, — сказал генерал Ла Итт, — это стреляют в нас".

И разговор продолжился.

В три часа снова появился Мустафа в сопровождении английского консула, который пришел в порядке услуги, неофициально.

Именно тогда были всерьез обсуждены условия капитуляции. Мустафа попросил, чтобы они были письменными. Вот текст, который был ему вручен и который он отнес дею:

"Форт касбы и все прочие форты, относящиеся к Алжиру, а также порт города будут переданы французским войскам 5 июля в десять часов утра.

Главнокомандующий обязуется сохранить свободу Его Светлости дею Алжира и оставить за ним всю его личную казну.

Дею предоставляется свобода удалиться вместе со своей семьей и своей казной в то место, какое он выберет. Пока он будет оставаться в Алжире, ему и его семье гарантируется от имени главнокомандующего французской армией охрана, которая будет обеспечивать безопасность его особы, а также безопасность его семьи.

Главнокомандующий обещает всем солдатам ополчения точно такие же преимущества и защиту.

Отправление магометанской религии останется свободным. Свобода жителей всех сословий, их религия, их собственность, их торговля, их промысел не подвергнутся никаким посягательствам, их женщины будут пользоваться уважением: главнокомандующий гарантирует исполнение данных обязательств своею честью.

Передача этого соглашения состоится 5-го до десяти часов утра. Вслед за тем французские войска сразу войдут в касбу и во все городские и морские форты".

На следующий день в полдень ворота города были открыты.

Вступление в Алжир напоминало наше вступление в Каир тридцатью двумя годами раньше. Торговцы сидели каждый перед своей дверью; мавританские женщины с закрытыми лицами смотрели в оконные проемы; еврейские женщины, более раскованные и подвергающиеся менее строгому надзору, заполнили свои террасы.

Один из моих друзей, г-н Дю Пондего, в ту пору капитан 35-го полка, рассказывал мне, как, проходя мимо одной из таких кучек людей, он со смехом пригрозил саблей стоявшему среди них турку. Турок принял угрозу за подлинную и спокойно поднял голову, чтобы дать капитану возможность легко отсечь ее.

Дей вышел из касбы в одни ворота, в то время как французы входили в другие.

Три дня спустя пушка Дома инвалидов возвестила Франции об этой великой новости.

Через девятнадцать дней на улицах Парижа разразилась июльская перестрелка. Посетив нашу столицу, дей уже не нашел там своих победителей. Другая династия, которая только что нарождалась, сменила династию, правившую по божественному праву.

Точно так же восемнадцатью годами позже Абд эль-Ка-деру, в свою очередь, суждено будет присутствовать в замке Амбуаз при падении своих победителей.

Почему люди, которые нами правят, не подумали, что замок Амбуаз — это второй остров Святой Елены?

АРАБЫ И ФРАНЦУЗЫ

С того времени как Алжир оказался в руках французов, он очень переменился. Вся нижняя часть города, за исключением мечети, которая еще держится, французская; следы старого города обнаруживаются лишь по мере подъема вверх.

Само собой разумеется, что на второй же вечер нашего пребывания в Алжире мы совершили прогулку по земле Пророка. Случилось это прекрасной декабрьской ночью (в Алжире прекрасны даже декабрьские ночи); с нами были араб, ставший французом, и француз, ставший арабом.

В предсказании одного святого мусульманина, жившего в XVI веке, говорится:

"О Алжир! Франки будут попирать мостовые твоих улиц, и дочери твоих сыновей откроют им двери".

Никогда еще пророчество не осуществлялось с такою полнотой.

Мы входили в некоторые из этих домов, двери которых открывались для нас с несказанным радушием, правда отчасти небескорыстным. Это была всего лишь разновидность того, что мы видели в Тунисе и Константине.

Однако в Тунисе двери открывали только еврейки. В Константине же и Алжире их открывали мавританки. Разница заключалась лишь в наряде и более близкой к цивилизации ступеньке. Алжирские мавританки говорили несколько слов по-французски. Но, Боже мой, каких слов!

Что за ужасные преподаватели французского языка эти матросы и солдаты!"

Наряд же был очарователен. Он состоял из шитого золотом или серебром платка, закрученного вокруг головы; бархатной кофты, шитой золотом или серебром; шаровар, вышитых таким же образом, и совершенно прозрачной рубашки, сквозь которую видно было грудь и часть живота. Впрочем, женщинам застенчивость тут неведома, стыд у них отсутствует.

Очень немногие из этих несчастных родились во время захвата Алжира. Что толкнуло их на проституцию? Нищета. Каким образом мавританские семьи, богатые при турецком господстве, впали в подобную нищету при французской власти? Никто, за исключением меня, быть может, не подумал задать такой вопрос. Я задал его, и вот что мне ответили.