Но, быть может, еще любопытнее, чем сами артисты, было оборудование, фойе и реквизит труппы. Все это построено, создано, нарисовано, скроено, сшито самими актерами. Их женские платья могли бы бросить вызов изделиям самых искусных наших портних.

В ту пору, когда мы прибыли, годовая выручка труппы составляла 30 000 франков. Источником всего этого было начальное капиталовложение в сто франков, основой которого послужил вычет из денежного содержания солдат, сделанный в связи с потерей ими двух или трех пачек патронов.

Надо видеть, с каким мастерством были вырезаны кружева и вышиты одежды. Одежды раскрашивали, кружева делались из бумаги. Однако на расстоянии заметить это было невозможно.

Весь реквизит, в настоящее время весьма значительный, обеспечивается кассовыми сборами. Актеры, которые должны разучивать роли и репетировать, освобождаются от несения службы, когда батальон находится в полном составе; но если, как это было в тот день, когда мы посетили Эль-Арруш, отсутствуют три роты, актеры стоят на посту как простые смертные.

Труппа Эль-Арруша почтительно хранит воспоминание о г-не де Сальванди; во время пребывания здесь г-на де Сальванди был дан из ряда вон выходящий спектакль, и министр просвещения, насколько я знаю, оставил артистам пятьсот франков.

Правда, как раз в тот вечер представление нарушила тревога. Часовой выстрелил в араба-вора. В одно мгновение все были на ногах: обследовали окрестности, подобрали труп; но так как было установлено, что вор действовал один, без своей банды, то на этом все успокоились.

В другой раз произошло настоящее нападение: посреди спектакля забили тревогу. Играли "Капитана Рокфинет-та". Актеры и зрители схватили ружья и бросились в бой. Героиня, подобрав платье ремнем от патронной сумки, проявила чудеса храбрости.

На героиню действительно любопытно было смотреть. После окончания представления я поднялся на сцену, чтобы похвалить артистов. С героиней я говорил, не иначе как сняв шляпу, и предложил ей руку, чтобы спуститься по лестнице, или, вернее, по приставной актерской лесенке. Иллюзия была полной, и я незаметно для себя обращался с ней, как с женщиной.

В обычное время, то есть когда героиня и Дежазе облачены в платье зефиров, они прячут гладко причесанные на прямой пробор волосы под кепи, что придает обоим несколько кокетливый вид, который им очень идет.

В Сетифе есть первоклассный театр — мы чуть было по привычке не сказали Французский театр, и артисты Эль-Арруша, как истинно достойные люди, признавали превосходство театра Сетифа над своим.

Героинями Сетифа являются или, вернее, являлись в 1836 году Маршан и Друе; Друе, привлекательный блондин, играл героинь и пользовался большим успехом в "Монастырской воспитаннице". Маршан был сержантом; мы могли бы встретиться с ним в Константине, куда он ездил, чтобы купить ленты и женские платья. Эти артисты принадлежали к 19-му полку легкой пехоты, в который были зачислены более восьмисот парижан.

И потому труппа имела одного из самых замечательных Арналей. К несчастью, этот Арналь, которого звали Ролль и который был секретарем крепости, перешел на сторону противника вследствие несправедливости, нанесенной ему в связи с делами службы.

В 1836 году в Бужи тоже существовал театр. Жители города давно уже просили сыграть "Постоялый двор Адре", и давно это необыкновенное представление, которое они ожидали с нетерпением, было им обещано, и вот, в одно прекрасное утро, они увидели афиши, возвещавшие о столь желанном спектакле.

Промедление объяснялось всего-навсего трудностью раздобыть два жандармских мундира; но в конце концов накануне спектакля первый комик и героиня, как наиболее подходящие для ведения успешных переговоров, были направлены к жандармскому бригадиру и, полюбезничав, добились от него разрешения взять на время два комплекта мундиров.

Итак, артисты завладели этими мундирами, а уж если зефиры что-то держат в своих руках, то держат крепко, поэтому ничто теперь не могло задержать представление.

Зал был полон: бригадир и семь или восемь его людей, для которых он попросил бесплатные билеты, находились в середине партера.

Все шло отлично, и гомерический хохот доводил до слез всех, даже жандармов, но вот началась сцена ареста Робера Макера и Бертрана.

Легко понять, что поскольку г-н Фредерик-Леметр и г-н Серр оказывали в эту минуту сопротивление, то два бравых зефира, игравшие их роли, хотели не только подражать им, но еще и превзойти их, если это, конечно, возможно. А потому они начали отчаянную борьбу, и тут бригадир стал понимать, что его мундиры подвергаются большой опасности. В ту же минуту его отчаянные возгласы смешались со смехом других зрителей, криками "Браво!" и аплодисментами; эти возгласы словно придали двум преступникам новую силу, они удвоили энергию, и первый клок мундира одного из жандармов остался в руках Робера Макера. При виде этого бригадир уже не кричал, а вопил, а так как его вопли вместе с воплями шести или восьми жандармов, окружавших своего начальника, мешали спектаклю, жандармов выставили за дверь как нарушителей порядка.

Как только бригадира с его людьми выдворили, мундиры, само собой разумеется, разорвали в клочья, и каждый — как зрители, так и актеры — возвращался к себе домой, унося в петлице лоскут жандармской формы.

Однако главный комиссар, присутствовавший на спектакле и видевший, как все происходило, приказал комедийной труппе заплатить за мундиры. Вследствие чего жалобная афиша вскоре возвестила, что сбор от следующего спектакля пойдет на возмещение ущерба. Собрался полный зал.

Около пяти часов вечера мы простились у границ лагеря с нашими бравыми зефирами, проводившими нас туда, и я пообещал им, что при встрече с г-ном де Сальванди напомню ему о них.

В десять часов вечера мы вернулись в Филипвиль. Погода была не такая хорошая, чтобы "Быстрый" мог покинуть свою якорную стоянку в Сторе. И потому корабль ожидал нас там, где мы его оставили. Мы поднялись в шесть часов утра, а в восемь часов были в Сторе.

Во время моего отсутствия мне приготовили подарок — грифа. Я хотел переправить его на корабль; но он был очень свиреп, и никто не желал брать на себя это поручение.

Тогда я позаимствовал у Дебароля галстук. Взявшись за конец цепи моего грифа, я постарался вести его, как обычно водят индюков. Он попробовал сопротивляться, но галстук сделал свое дело, и гриф двинулся, подпрыгивая, в сторону рейда, куда он прибыл уже вполне прирученный.

Весь экипаж ожидал нас: возвращение на борт всегда было праздником для наших моряков. Среди тех, кто блистал в первом ряду, были два моих скульптора: Хаджи Юнис и Мохаммед.

Как только мы уехали, эти славные люди страшно встревожились, опасаясь, что никогда больше нас не увидят. Если бы я исчез, им, как тому зефиру, пришлось бы посылать за компасом, и одному Богу известно, удалось ли бы им найти его.

В девять часов мы кончили сниматься с якоря. Море было неспокойно, навстречу дул страшный западный ветер. Наш курс лежал вдоль берега до мыса Бугарони; приплыв туда, мы увидели "Этну", идущую из Бона, и пошли вместе с ней одним курсом.

Но после часовой борьбы с волнами и ветром, при виде того, каким бурным стало море и какими яростными сделались шквалы ветра, капитан заявил, что он не станет продолжать путь и бросит якорь в Колло.

На миг мы подумали, что нам будет стыдно смотреть на то, как "Этна", корабль менее мощный, чем наш, обогнет мыс Бугарони, который сами мы обогнуть не можем. Но едва мы повернули на другой галс, как "Этна", последовав нашему примеру, в точности повторила тот же маневр и стала на якорь в двухстах шагах от нас в порту Колло, где мы бросили якорь на восемнадцать саженей глубины.

Мы находились во вражеском краю, и потому не было возможности сойти на берег; более того, примерно на двойной дистанции ружейного выстрела мы различали несколько вооруженных кабилов, которые, не зная, с какой целью два военных корабля бросили якорь в такой близости от них, казалось, охраняли берег от вторжения.