Среди них, явно дожидаясь нашего вельбота, стоял человек среднего роста, лет тридцати пяти — сорока, с резкими чертами бледного лица, с живым и умным взглядом, с черной круглой шапочкой на бритой голове, в длинном сюртуке того же цвета, стянутом в поясе кушаком, краски которого потускнели от времени, хотя ткань его, наверное, некогда была изумительной.

Он протянул нам руку, чтобы помочь спрыгнуть с вельбота на берег. Затем, когда мы высадились, он с властным видом, оправданием которому в глазах присутствующих служила доброжелательная улыбка г-на Флора, обогнал всех, в том числе и нашего янычара, и зашагал во главе колонны, выкрикивая: "Дорогу! Дорогу!" Оказавшийся на нашем пути марокканский караульный увидел, что мы идем в сопровождении янычара, и, приняв нас за важных персон, отдал нам честь.

Мы поднялись по крутому откосу, и тогда все передвижения с фонарем, наблюдавшиеся нами накануне, нашли свое объяснение.

Танжер притязает на звание укрепленного города и потому наделен подобием крепостных стен и видимостью прикрытого пути; однако стены рушатся, а прикрытый путь на самом деле полностью открыт.

В конце подъема находится массивная низкая дверь под широкой стрельчатой аркой, охраняемая оборванным солдатом: ружье у него с позолоченными капуцинами, а приклад отделан слоновой костью. Дверь ведет на узкую, ухабистую улочку, окаймленную выбеленными известью домами с единственным проемом в сторону улицы — дверью. Иногда прямо посредине какого-нибудь из этих домов обнаруживалась широкая ниша, и какой-то человек, завернувшись в белый бурнус или закутавшись в одеяло, курил, лежа в этой нише, с таким серьезным и важным видом, что я ни в коем случае не позволил бы себе отвлечь его от этого занятия.

У ног такого человека можно было заметить весы, а рядом — нагромождение чего-то вроде ящиков, заполненных бесформенными предметами: это был или бакалейщик, или торговец фруктами, или мясник.

Некоторые мужчины степенно шагали по улице; большинство из них были с босыми ногами и обычной красной шапочкой на голове. Другие, похожие на глиняные статуи, стояли, прислонясь к стене, и грелись в солнечных лучах при тридцати — тридцатипятиградусной жаре, хотя стоял уже ноябрь. Ну а третьи, усевшись по-портновски и откинув голову назад, с немой молитвой перебирали арабские четки. Время от времени какая-нибудь фигура, сидевшая на корточках на террасе, поднималась и перескакивала на другую террасу: это марокканская женщина направлялась с визитом к соседке.

В центре города слышался громкий гул. Там полным ходом шел базар.

У французского консульства г-н Флора покинул нас, сказав человеку в черном: "Итак, договорились, Давид, я поручаю вам этих господ". Давид согласно кивнул. Затем, повернувшись к нам, г-н Флора добавил: "Все, что вы пожелаете, можете просить у Давида".

Мы кивнули в знак благодарности, и тем самым уговор был заключен и с той и с другой стороны.

"Человек этот — еврей, — сказал, подойдя ко мне, г-н Флора. — Его зовут Давид Азенкот; он поставщик военно-морского флота. Если у вас случайно окажется выписанный на его имя вексель на сто тысяч франков, он оплатит вам его по предъявлении и, возможно, золотом. До встречи в консульстве".

Я с любопытством повернулся к Давиду: наконец-то мне повстречался восточный еврей.

У нас еврей как тип больше не существует, он растворился в обществе; у него нет ничего, что отличало бы его от других людей, ни в языке, ни во внешности, ни в одежде; он офицер ордена Почетного легиона, он академик, барон, князь, король. Любопытно было бы воссоздать историю еврейского величия в современном обществе. Еврей — это гений, который пришел на смену драконам Колхиды, Гесперид и нибелунгов; это он в средние века стоит на страже золота — этой испокон веков величайшей силы, а для некоторых и божества.

Есть люди, которые сомневаются в Боге, но нет таких, кто сомневался бы в золоте.

Вспомните Аристофана; у него золото зовется Плуто-сом, оно божество, выше самого бога, это анти-Юпитер, это царь над владыкой Олимпа; без него Юпитер вынужден признаться, что он умирает с голода. Меркурий отказывается от своей божественности, которая ничего не дает ему, богу воров, и идет в услужение к богу золота. Аполлон в изгнании пас стада; Меркурий поступает еще лучше: он крутит вертел и моет посуду у Плутоса.

Вспомните Христофора Колумба после его четвертой экспедиции; что пишет он Фердинанду и Изабелле, своим боязливым покровителям, которым он подарил целый мир, и какой мир — Перу! Он пишет им:

"Золото — превосходная вещь; при помощи золота создаются богатства, с золотом можно вершить все, что пожелаешь, и в этом мире, и даже в ином, ибо с помощью золота душам открывается доступ в рай".

Вспомните, что отвечал Пеллапра в 1847 году от Рождества Христова на вопросы великого канцлера. "Как вас зовут?" — спрашивает тот. "У меня двенадцать миллионов". — "Сколько вам лет?" — "Говорю вам, что у меня двенадцать миллионов". — "Ваше звание?" — "Неужели вы ничего не слышите? Повторяю вам, у меня двенадцать миллионов".

И еврей прекрасно понял это! В то время как колдун, некромант, алхимик ищут золото, он его находит, ибо он-то понял, он, не скажу — человек десятого века, ведь еврей не был полноценным человеком, — так вот, еврей понял, что он, грязный изгой, тот, кто не мог коснуться ни съестных припасов, ни женщины без того, чтобы за это его не сожгли; тот, кто трижды в год получал пощечины в Тулузе за то, что он открыл дорогу в город сарацинам; он, кого всю Святую неделю забрасывали в Безье камнями; он, козел отпущения, на которого все плевали; он, кого могли продать, точно раба, tamquam proprium servum, как гласит королевский указ 1230 года, — он понял, что с золотом вновь обретет потерянное, и в своем скрытом, терпеливом и последовательном состязании поднимется выше того положения, откуда ему довелось упасть.

Потом, когда он заполучил золото, ему этого показалось недостаточно: Лавуазье искал способ возгонки алмаза, еврей же нашел способ возгонки золота; после возгонки алмаза Лавуазье оставался ни с чем, тогда как у еврея после возгонки золота остается вексель, с помощью которого он ведет торговые дела, простирая два своих крыла от одного полюса до другого, и который имеет цену золота плюс учетный процент.

Великий историк Мишле, имеющий лишь один недостаток: он не только великий историк, но еще в большей степени великий поэт, в октябре 1834 года читал в одной английской газете: "Сегодня на бирже мало дел: у евреев праздничный день".

Стало быть в Англии, так же как и во Франции, евреи взошли на золотой трон. И это по справедливости, ибо свой золотой трон они отвоевали в борьбе, длившейся восемнадцать веков; терпеливые и непреклонные, они должны были добиться этого.

Следует признать, что еврей имеет огромное преимущество перед христианином: христианин одалживает свое золото, а еврей его продает. Ступайте к еврею — его условия готовы заранее, они суровы, но откровенны; ваше дело — соглашаться или нет. Он всегда грабит вас. Но никогда не обманывает и не обкрадывает. Выполняйте свои обязательства, и он выполнит свои; но непременно выполняйте, а не то пеняйте на себя!

"Фунт вашего мяса, — говорит Шейлок, — фунт вашего мяса, которое я буду питать моими деньгами; фунт вашего прекраснейшего мяса, если завтра вы не заплатите мне десять тысяч дукатов".

Платите, платите же, черт побери! Либо он заберет ваше мясо, и это по справедливости. Ведь не он, мой дорогой Антонио, пришел искушать вас, не он пришел сказать вам: "Отдайте мне в залог ваше мясо в обмен на мои деньги"; нет, это вы явились к нему и сказали: "Одолжи мне денег, и я отдам в заклад все, что пожелаешь". Он потребовал ваше мясо, вы могли не подписывать вексель; но вы его подписали, и теперь ваше мясо принадлежит ему.

А ведь христиане, отправляющие своих должников в Клиши, забирают не фунт их мяса, а все мясо целиком, черт побери!