Наступает утро, погода стоит скверная, собирается дождь, но это не так уж важно: отпустив поводья и дав волю такой резвой лошади, можно быстро добраться до места.

Наш араб пускается в путь, но с самого начала не понимает, что происходит с лошадью: шея у нее стала дряблой, глаз — тусклый, голова бессильно клонится, ни плеть, ни шпоры не помогают, она почти что не идет больше рысью, а если под ударами ей все же случается идти, то не столько перебирая ногами, сколько всем корпусом.

В довершение несчастья, как и предвидел всадник, пошел дождь, да такой, какой всегда бывает в Африке, — проливной. И дождь этот возымел странное действие: как в горных края то, что в долине проливается дождем, на вершины ложится снегом, точно так же и здесь — омыв кончики ушей и холку, дождь посеребрил их; арабу кажется, что лошадь его преображается не только духом, но и физически; спешившись, он обходит свою лошадь, берет в руки пук сена и обтирает ее: подобно платью пастушки г-на Планара, шкура четвероногого вновь целиком становится белой, и араб с изумлением узнает свою прежнюю лошадь.

Оказывается, под хвост ей положили имбирь, скакательные суставы натерли скипидаром, а ячмень для нее замочили в бутыли с вином. Кроме того, на тело ей наложили слой краски, и белую лошадь превратили в караковую.

Но съеденный ячмень переварился, скипидар испарился, имбирь выпал по дороге, а дождь смыл караковую краску, которая, к несчастью, оказалась не очень стойкой.

Тут арабу стала понятна сообразительность лошади, когда она сама отыскала свою конюшню.

Помимо бени-адесов, существует не то чтобы племя, но некий союз, некая корпорация, некая тайная организация. Это сообщество гашашиа, или курильщиков конопли.

Гашашиа обязан курить коноплю целый день, презирать опасность, не прикасаться к женщине и дать обет бедности. Ночи напролет он обязан охотиться на ежей или дикобразов, используя при этом собак, которых ему полагается любить не меньше, чем себе подобных, и окованную железом палку — единственное оружие, которое ему разрешается носить.

Гашиш, представляющий собой не что иное, как толченое семя конопли, курят в глиняных трубках размером с наперсток; двух-трех трубок бывает достаточно, чтобы довести человека до экстаза, то есть даровать ему наслаждение, неведомое прочим смертным.

Гашашиа ест мало, а зачастую и вовсе не ест; когда же он ест, то для него настоящий праздник полакомиться вместе со своими товарищами убитым им ежом или дикобразом. Для него нет большей радости, чем возвращение в город после убийства животного: в таком случае он обязан — ибо в сообществе гашашиа все расписано — так вот, в таком случае он обязан держать собак на железной цепи левой рукой, а палку — правой и нести на спине в полотняном мешке убитого дикобраза, причем колючки животного должны торчать, прокалывая полотно.

Когда гашашиа не спят и не предаются экстазу, они просто веселятся. Тот, кто занимается каким-нибудь ремеслом, обязан приносить плоды своего труда сообществу; он обязан, оставаясь голым и босым, в жалких лохмотьях, употребить все, что имеет, на украшение ошейников своих собак.

Впрочем, это корпорация людей в высшей степени мирных, полностью поглощенных гашишем и охотой; у них есть король, которому они подчиняются на протяжении целого года. Королем становится тот, кто в минувшем году убил больше всех дикобразов. Спасаясь от преследования собак, дикобраз зарывается в землю, тогда гашашиа вскрывают нору своими палками, и, как только нора вскрыта, собаки вытаскивают животное.

Чакер, один из беев Константины, предшественник Ахмеда, питал к гашашиа отвращение и приказывал вешать их у жерла пушек, вытягивавших свои стволы поверх крепостной стены; на казнь их вели с мешочком гашиша и трубкой, висевшими на груди.

Кстати, для казней в Константине существовала своя иерархия. Турок, учитывая их благородство, душили в ка-сбе. Арабов обезглавливали на рынках. Евреев же почти всегда сжигали.

Во время нашего пребывания в Константине мы очень близко сошлись с чаушем генерала Бело, служившим прежде у генерала Негрие, а еще раньше у Ахмед-Бея.

При генерале Бело служба его была настоящей синекурой. Генерал Негрие использовал его не один раз, и, возможно, мы расскажем, при каких обстоятельствах это происходило, зато при Ахмед-Бее работа у бедняги была тяжелой.

Как-то раз за одну только ночь ему пришлось отрубить восемьдесят три головы. При всей своей добросовестности и своем проворстве, с работой он покончил лишь к рассвету. В шесть часов утра, выйдя из касбы, он, подобно Августу, остановился, глядя на игравших в волчок ребятишек. Это свидетельствовало о невинности сердца славного Ибрагим-Чауша, рубщика голов.

Араб забывчив, лжив, но есть клятва, которую он никогда не нарушает, это клятва, данная им над ямкой Абд эль-Кадера.

Бу-Аказ, о котором я много рассказывал, отлично это знает. И тех, кто отдает себя в его власть, он всегда заставляет приносить клятву над ямкой Абд эль-Кадера. Если Бу-Аказ ведет переговоры с каким-то кабильским племенем, рассчитывая, что когда-нибудь ему придется положиться на его храбрость или преданность, он для начала посылает подарки старейшинам племени; в подарки эти входят платки, круглые греческие шапочки, перевязи и тому подобное. После чего он предлагает старейшинам прийти к нему или сам является на условленное место встречи. Собравшиеся вожди садятся кружком, Бу-Аказ роет ямку в центре этого кружка, велит принести и сложить в ямку финики, изюм, инжир; все вожди протягивают правую руку над ямкой и одновременно клянутся сообща победить или вместе умереть; к своей клятве они добавляют: "Да задушит Сиди Абд эль-Кадер того из нас, кто не сдержит слово", затем съедают то, что лежит в ямке, после чего расходятся.

Кабильские вожди связаны этой клятвой, и нет случая, чтобы она была нарушена.

Если кабильский вождь убьет другого, то джемаа — другими словами, совет старейшин, ибо кабильские племена делятся на маленькие республики — так вот, джемаа сжигает его дом, режет его стада и изгоняет его самого, и родные убитого вправе предать смерти убийцу, если встретят его, но он, со своей стороны, может помириться с родственниками жертвы, либо откупившись деньгами, либо выдав свою дочь замуж за сына убитого. После примирения убийца может вернуться в свое племя.

Бытующий закон возмездия порой был востребован и нашими солдатами. Однажды, оказавшись у племени улед-абд-ан-нур, стрелок спаги, неожиданно войдя в какой-то дом, узнал саблю своего брата, убитого некоторое время назад, во время экспедиции в это племя: не было ни малейшего сомнения в том, что хозяин жилища и есть убийца. Спаги потребовал отмщения, и отмщение было ему даровано: к нему доставили этого человека, которому товарищи спаги связали руки и ноги аксельбантом, предоставленным одним африканским стрелком. Представ перед полковником де Бургоном, на время ставшим верховным судьей, он был обвинен в убийстве, допрошен и признан виновным. Шейх эль-Араб вынес приговор, и решено было, что голову убийце отрубит сам брат погибшего.

Суд этот не лишен был некоторой торжественности. Председательствовал на нем, как мы уже говорили, полковник де Бургон, сидевший перед своей палаткой. На нем был ярко-красный длинный плащ, справа от председательствующего сидел шейх эль-Араб, слева — кади.

Казнь должна была происходить на южной стороне лагеря и, согласно обычаю, в ту минуту, когда солнце начинает исчезать за горизонтом. Кортеж тронулся в путь, пленника сопровождал почти весь лагерь; убийца по-прежнему был связан, и спаги тащил его с помощью аксельбанта.

Это был высокий, крепкий, полный жизненных сил мужчина, который скрепя сердце готовился к церемонии, где он должен был стать главным актером. Добравшись до места казни, представлявшего собой не что иное, как скотобойню, спаги поставил осужденного на колени и, зайдя с левой стороны, сказал ему: "Готовься предстать перед лицом Предвечного, он ждет тебя".