В шесть часов открыли огонь, чтобы расширить основание откоса и уменьшить крутизну склона.
В разгар канонады занялся день. Взошло великолепное солнце, сверкающее, ослепительное, настоящее солнце битвы, горячее и ясное, именно такое, какое нужно людям, идущим на смерть под Божьим оком.
Со своей стороны, люди в городе понимали, что близится решающий момент; они торопливо сбегались, заполняя откосы, возвышавшиеся над южными склонами. То было скопление людей, охваченное тревожным ожиданием и напоминавшее то, какое можно увидеть на морском берегу во время приближения бури. И вся эта людская масса пребывала в состоянии непонятной лихорадочной деятельности, которая делает толпу похожей на колышущиеся волны.
В семь часов утра все было готово. Колонна Ламорись-ера и зуавы держались вплотную к окопу брешь-батареи, а головная часть колонны упиралась в отверстие, устроенное в бруствере. Стояла полная тишина.
Среди этой тишины послышались несколько слов, сказанных вполголоса господином генералом Вале монсеньеру герцогу Немурскому, командовавшему осадой.
Слова эти были сигналом к штурму. И они оказались угаданы: как если бы фитиль уже был подожжен, а голос герцога Немурского вызвал взрыв.
В самом деле, едва команда "Вперед, марш!" была произнесена, как полковник Ламорисьер, офицеры инженерных войск и зуавы выскочили из окопов укрытий и устремились к бреши бегом, но размеренным шагом: не следовало выбиваться из сил, преодолевая расстояние, солдатам лучше было добраться до цели нетерпеливыми, чем усталыми.
Штурм — это всегда грандиозное, великолепное зрелище; но в восточном городе такое зрелище становится еще грандиознее и великолепнее, чем в любом другом месте. Живописность расположения, необычность очертаний, оригинальность одеяний, ожесточенность защиты возвеличивают событие тем волшебным отблеском, какой поэзия накладывает на человеческие деяния.
Поэтому все глаза смотрели в одну точку и грудь каждого трепетала. Видно было, как длинная колонна движется под огнем, который словно подстегивал ее продвижение, вместо того чтобы замедлять его; затем все увидели, как ее головная часть исчезла в овраге, потом вновь показалась на откосе, стала взбираться, приближаясь к бреши, и вот уже появилась в проломе; мгновение спустя знамя, которое нес капитан Гардаран, взметнувшись над головами и поколыхавшись мгновение, замерло на гребне выщербленной стены. То было первое французское знамя, развевавшееся на крепостных стенах Константины.
Однако, завладев брешью, наши солдаты далеко еще не проложили себе дорогу в город. На вершине откоса, куда они взобрались, начиналась для них запутанная сеть арабских улиц, на вид более ужасная, чем любые крепостные стены, — неведомое препятствие, куда более непреодолимое, чем все известные препятствия. Там простирался лабиринт непонятных сооружений; углубления, казалось открывавшие проходы, которые никуда не вели; видимость входа без выходов; подобие домов, у которых нельзя определить боковые стороны, различить фасад; а помимо этого, отовсюду огонь, стволы ружей, торчащие из каждой щели, град пуль, со звоном ударяющих по кирасам или с глухим звуком вонзающихся в плоть, — вот что видит, слышит, испытывает первая колонна, добравшаяся до вершины откоса.
И тогда маленький отряд разделяется на три части или, вернее, на три роты: правая рота под началом капитана Созе; левая рота под началом майора де Сериньи; центр — под началом полковника Ламорисьера.
Само собой разумеется, что под огнем все передвижения, о которых мы собираемся рассказать, молниеносны, словно мысль.
Капитан Созе, которому предстоит действовать с правой стороны, бросает взгляд вокруг себя, пересекает небольшую площадку, образованную нагромождением обломков, и видит внизу, у подножия большого здания — его верхушку, возвышающуюся над крепостными стенами, можно было заметить от Кудият-Ати — заградительную батарею, канониры которой, оставшиеся на своих постах, готовы были защищать свои орудия. По приказу капитана Созе зуавы без единого выстрела бросаются на батарею в штыки; в ту же минуту все воспламеняется впереди и вокруг этой горстки людей, которая становится центром огневого кольца. У лейтенанта роты рука перебита тремя пулями; дюжина зуавов погибает тут же, но те, кто устоял, устремляются к батарее и убивают у орудий турецких канониров, которые даже и не пытались бежать.
Подавив огневую точку, капитан Созе оглядывается по сторонам: меньше чем на расстоянии ружейного выстрела, за баррикадой, образованной тележками и разбитыми лафетами, скрывается еще одна батарея. На мгновение его охватывает желание подавить и эту вторую огневую точку точно так же, как и первую, но тогда ему пришлось бы идти между двумя огнями; так не лучше ли проникнуть в то большое здание, что упоминалось выше, и выдворить оттуда его защитников. Одну дверь тут же выбили, несколько арабов погибло, защищаясь, но большая их часть бежала, пользуясь только им известными выходами. Завладев огромными сооружениями и оглядевшись, зуавы поняли, что находятся в зерновом амбаре; с помощью захваченных на всякий случай лестниц они спускаются из окон и, перегруппировавшись, наступают на канониров; поняв, что положение изменилось, те, судя по всему, не столь решительно, как их товарищи с первой батареи, настроены погибать на своих орудиях. В самом деле, лишь некоторые из них остаются и выдерживают атаку, остальные же, спасаясь, разбегаются окольными путями по улочкам; правая колонна опрокинула последнее препятствие на своем пути, сломила последнее сопротивление.
Настало время действовать саперам и солдатам инженерных войск, прокладывая выдвинутые вперед ходы сообщения.
Слева отвагу проявили не меньшую, но успех был иным. Выступ здания, фундамент которого был подорван ядрами, сужал и без того тесный проход, куда бросился майор Сериньи со своими людьми, принадлежавшими почти все ко 2-му полку легкой пехоты. Внезапно стена дрогнула, зашаталась и рухнула; целый кусок каменной кладки накрыл людской вал: несколько человек убиты и засыпаны, но бблыиая часть раненых приподнимает камни, которые оказываются страшно подвижными; из-под этого хаоса несутся крики, стоны. Майор Сериньи, по самую грудь заваленный обломками, корчится в отчаянной агонии, напрасно растрачивая силы и чувствуя, как постепенно ломаются все его грудные кости.
Последний крик боли свидетельствует, что не выдержало, как и все остальное, сердце.
Тем временем центральная колонна оказалась перед лицом настоящей трудности, настоящего сопротивления, наивысшей опасности. Люди ступают на нетвердую почву, передвигаясь в узком пространстве, которое наши ядра проложили поверх пролома. Невозможно определить, какое сообщение существует между этим участком и прилегающими. Вздыбленная земля, нагромождение обломков покрыли первичный грунт, перегородили выходы, завалили двери, изменили картину местности.
Атакующие полагали, что они находятся на улице, а оказались на крышах.
Некоторые из этих крыш возвышаются над другими, словно цитадели: их-то и следует занять, чтобы изучить местность. Солдаты подносят лестницы, и намечаются две линии атаки: одна как бы на твердой земле; другая — надземная, на высоте в десять — пятнадцать футов над первой.
На одной из крыш, взятой таким образом приступом, убит капитан Созе, только что осуществивший справа великолепный маневр, который был продолжен саперами и солдатами инженерных войск.
Наконец, после обследования нескольких закрытых проемов и нескольких коридоров, у которых не оказалось выхода, удалось отыскать что-то вроде сводчатого прохода, который, расширяясь через несколько шагов, позволяет, судя по всему, проникнуть в город. Впрочем, по обе стороны этого прохода имеются квадратные ниши, указывающие на то, что это рынок. Ниши эти — торговые лавки, забитые досками и закрытые ставнями.
Некоторые солдаты направляются в проход, но едва они успевают сделать несколько шагов по темному коридору, как справа и слева начинается стрельба. Каждая ниша — это своего рода сторожевой пост, где прячутся один или два бойца; однако шум стрельбы, вместо того чтобы отпугивать наших солдат, притягивает их. К первым ступившим туда спешит подкрепление; солдаты действуют с такой быстротой, что у арабов не хватает времени перезарядить ружья. У них остаются лишь ятаганы — слабая защита против наших штыков. С этой минуты ниши в проходе превращаются из укрытий в ловушки, откуда арабам уже не выбраться. Их там закалывают; некоторые остаются пригвожденными к стене. Тем не менее кое-кому удается бежать; их преследуют, но они исчезают, словно призраки, проходящие сквозь стены. Наши солдаты продвигаются вперед, спрашивая друг у друга о причине такого чуда. Внезапно они наталкиваются на дверь, которую только что захлопнули перед ними; за ней другая дверь под каменной аркой, переброшенной с одной стороны улочки на другую: ее окованные железом деревянные створки преграждают путь. Предстоит одолеть новое препятствие, но его, хотя оно и неожиданное, предвидели. Зовут саперов, и те несут мешки с порохом. Если нельзя выбить дверь, ее взорвут. Внезапно дверь открывается сама собой, и начинается ужасная пальба откуда-то изнутри города. Два капитана и около сорока солдат падают убитыми или ранеными, они загромождают проход, который скопление трупов сделало еще более непроходимым, чем соединение дерева и железа.
