Из этого следовало, что козы острова Ла-Галита неуязвимы или, по крайней мере, могут быть ранены, подобно
Ахиллу, лишь в пятку. Но так как пятка козы представляет собой необычайно малую поверхность, стоит ли удивляться тому, что наши охотники, при всей их ловкости, целились, видимо, то чуть выше, то чуть ниже, а то и вбок.
Между тем, Александр доказал нам свою меткость, сделав выстрел ничуть не хуже того, каким был убит жаворонок в Бизерте. Он сам подбросил вверх камешек и раздробил его последней пулей, остававшейся в его ружье. Это подтвердило нашу убежденность в том, что козы неуязвимы.
На берегу моря мы нашли наших матросов, собравшихся вместе. Они охотились на свой страх и риск, образуя широкие круги, которые сужали затем к центру: таким образом, попавшие в окружение зайцы уже никак не могли оттуда вырваться. В числе добытых зайцев, живых и мертвых, оказался один белый заяц особой разновидности, на которого его сотоварищи смотрели, казалось, с глубоким удивлением.
Один матрос обнаружил в своего рода карьере великолепный родник, пробивавшийся сквозь скалы и заполнявший ледяной водой обширный естественный бассейн. Неведомая наяда уже утолила, видимо, жажду других путешественников, ибо какой-то французский экипаж рукой своего боцмана начертал благодарственные слова на нависавшей над водоемом скале.
Ничто нас больше не удерживало, и мы, покинув Ла-Га-литу, поднялись на борт "Быстрого", который глубокой ночью бросил якорь в порту Бона.
БОН
Когда мы вышли на палубу, в глаза нам бросились прежде всего крепость Бона, которая стала театром действия одной из первых и наиболее смелых вылазок Юсуфа, и мыс Льва, с которым нам предстояло свести более близкое знакомство тем же вечером.
Порт Бона не особо ценится моряками: в непогоду они останавливаются там лишь по необходимости или вынужденно, предпочитая якорные стоянки форта Женуа и Ка-рубье. В самом деле, порт Бона — это всего лишь мелководье с рыхлым дном; якорь погружается там в слой песка, лежащего на скале, и во время бури, подхваченный волной, не оказывает никакого сопротивления.
Прежде Бон был богат, а говоря "прежде", мы имеем в виду лет двадцать, тридцать, сорок назад; например, в 1810 году его население достигало 10 000 душ; в 1830-м, когда мы завоевали Алжир, оно составляло всего 1 500 душ.
В самом деле, зерно из Крыма уничтожило африканский экспорт; жители уже не требовали от земли того обильного излишка, что порождает торговлю, а довольствовались лишь тем строго необходимым, что зовется пропитанием.
Слух о нашем путешествии уже разнесся по всему побережью, поэтому, едва бросив якорь, мы тотчас увидели лодку, которая, отчалив от берега, направлялась к нам. В лодке находился французский комиссар, мой давнишний друг, который явился, чтобы, по его словам, изъять нас в свою пользу. Нам решительно нечего было возразить против столь доброжелательного изъятия. Мы отправились к нему домой, где нас ожидали его жена и дочь.
Наши прогулки по городу были недолгими. В городе нет никаких особых достопримечательностей: довольно красивая мечеть, вот и все, да еще чудодейственная библия, хранящаяся в еврейской синагоге. Но о чудесах, которые она творила, никто ничего не смог мне рассказать.
Мы решили совершить прогулку в Гиппон, бывшую епархию Вашего любимого автора, сударыня, чью "Исповедь" Вы совершенно справедливо, на мой взгляд, предпочитаете "Исповеди" Руссо.
Гиппон расположен примерно в одном льё от Бона, и наш хозяин взял на себя заботу отыскать лошадей. Что же касается меня, то, узнав, что туда можно отправиться, охотясь по пути, я перекинул через плечо ружье и в сопровождении польского полковника, который оспаривал меня у моего друга-комиссара и которому я в итоге достался, устремился к усыпальнице святого Августина, где была назначена всеобщая встреча.
Выйдя из города, попадаешь в огромное болото, простирающееся слева до самого моря, а справа — до подножия гор; прямо напротив горизонт заслоняет небольшая цепь холмов, и у первых ее склонов возвышается священная усыпальница. Мы прошли вдоль правого берега Сей-бузы, где я убил несколько бекасов и дикую утку. Наконец, прошагав с три четверти часа, мы добрались до усыпальницы — там я нашел всю группу в сборе.
Усыпальницу соорудили на руинах древнего Гиппона — Hippo Regius ("Царского Гиппона"). Действительно, то была резиденция нумидийский царей; но от этих нуми-дийских царей не сохранилось ничего, даже имени. Святой Августин все покрыл своим пасторским облачением, и лишь воспоминание о нем живо среди руин большого города.
Святой Августин — это святой женщин, святой поэзии и любви, который всю жизнь боролся с пылкими желаниями своего сердца и, превратив супружескую любовь в страсть, возвел затем в культ сыновнюю любовь. Святому Августину следовало бы жить во времена Марии Магдалины.
Родившись в Тагасте 13 ноября 354 года и получив воспитание в Мадавре, он посетил Карфаген, распущенные нравы которого возмутили его, ибо ничто не стоит так далеко от разврата, как любовь; Милан, куда его привлекло красноречие святого Амвросия и где свершилось его обращение; и, наконец, Гиппон, где народ, тронутый великим благочестием и необычайным ораторским искусством Августина, в какой-то мере принудил его принять сан из рук достойного епископа, которого он сменил в 395 году.
Наконец 22 августа 430 года святой Августин умер на третьем месяце осады Гиппона вандалами. Он молил Бога призвать его к себе до взятия города: Господь внял его молитве. Вандалы уничтожили город, но пощадили библиотеку и епископский дом, единственные ценности, которыми располагал святой Августин и которые он завещал Церкви. Так варвары стали душеприказчиками святого.
Что же касается его останков, то право на них оспаривали различные города, имевшие счастье внимать его слову: это прежде всего Кальяри, получивший их, затем Павия.
В 1842 году французское правительство потребовало часть этих драгоценных реликвий для нового Гиппона. Нам была отдана кость правого предплечья, ее доставили на борт "Гассенди", привезли в Гиппон и торжественно захоронили на том месте, где ныне возвышается усыпальница святого.
По редкостному стечению обстоятельств не кто иной как капитан Берар, теперешний командир "Быстрого", командовал в ту пору "Гассенди".
Не станем ничего говорить об усыпальнице: денег ли не хватило или таланта, чтобы сделать ее достойным святого? Хочется верить, что денег. Когда подойдешь к подножию этого кенотафа, то самое лучшее, что можно сделать, — с точки зрения искусства, разумеется, — это сесть, повернувшись к нему спиной, и созерцать открывающийся взору великолепный пейзаж.
На переднем плане — развалины древнего города, сквозь просветы в которых проникает взгляд; на втором плане — болота, прорезанные Сейбузой; на третьем и последнем — город, раскинувшийся амфитеатром, слева — горы, справа — море.
Именно здесь, на большом совете, был решен столь важный для нас вопрос: поедем ли мы из Бона прямо в Константину через Гельму или же, выбрав обычную дорогу, доберемся до Сторы, из Сторы — до Филипвиля, а из Филипвиля — до Константины. Путешествие через Гельму было утомительнее, но такая дорога отличалась большей живописностью; к тому же у меня заранее было назначено в Гельме свидание с Жераром, нашим Истребителем львов.
Мы уже склонялись было в пользу Гельмы, как вдруг польский капитан вытащил из кармана письмо. Написанное собственноручно Жераром и датированное позавчерашним днем, оно извещало, что охотник безотлагательно выезжает в глубь страны, куда арабы призывают его на уничтожение львицы и двух ее львят.
Но именно Жерар возбуждал величайшее наше любопытство, а надежда поохотиться вместе с ним на льва составляла наше заветное желание. И поскольку Жерара не было в Гельме, мы, совершенно естественно, выбрали дорогу на Филипвиль.
