Я попросил перевести для меня несколько таких амулетов; один из наших арабских торговцев носил вот какой:

"Всевышний разрешил торговлю, но запретил ростовщичество".

Наш янычар носил амулет, показавшийся мне странным на руке человека его ремесла:

"Брак похож на осажденную крепость: те, кто снаружи, хотят в нее попасть, те, кто внутри, хотят из нее выйти".

Я справился, женат ли носитель амулета. Оказалось, что амулет принес ему счастье: он остался холостым.

Один талиб, то есть мой собрат, о котором позже я буду иметь честь вести беседу с моими читателями, показал мне следующий амулет:

"Если бы Коран, вместо того чтобы опуститься в руки Магомета, опустился бы на гору, вы увидели бы, как эта гора осела из страха перед Всевышним".

У меня самого есть амулет, который дал мне один из этих святых людей, узнав, что я принадлежу к почтенному племени ученых; вот он:

"Если все деревья на земле станут перьями, а море станет чернилами, семикратно увеличив свой простор, то и тогда перьев и чернил не хватит, чтобы письменами воздать хвалу Господу".

Кроме того, марабуты излечивают некоторые болезни, бесплодных женщин делают способными к деторождению, множат стада; одни из этих чудес творятся молитвами, другие — прикосновениями.

Имени сколько-нибудь значимого марабута всегда предпосылают титул "Сиди", что означает "монсеньер"; так, например, говорят: Сиди-Фаталлах, Сиди-Мохам-мед, как в средние века говорили "монсеньер святой Петр", "монсеньер святой Павел".

Самый великий из мусульманских святых, тот, к кому взывают чаще всего и с наибольшей действенностью, это Сиди-аль-Хаджи-Абд-эль-Кадер-эль-Джилани, чья гробница находится в Багдаде и в честь кого можно увидеть куббы, разбросанные по всему Алжиру. В особенности он служит заступником слепым, которые почти всегда — я сам не раз это слышал — просят милостыню, упоминая его имя.

Именно в Багдаде, в гробнице этого святого, куда его привел отец, эмиру Абд эль-Кадеру открылось, что однажды он станет эмиром верующих.

Иногда на деле марабут оказывается страшным мерзавцем; однако из-за этого он отнюдь не утрачивает своего авторитета, ибо мусульманский фатализм всему находит объяснение: "Так угодно было Всевышнему! Что Господь ни делает, все благо! Так предначертано на Небесах!" Эти три ответа, которые не сходят с уст любого мусульманина, всегда помогут ему выйти из затруднительного положения.

Озон де Шансель, наш новый попутчик, или, вернее, новый друг, которого мы завербовали в Алжире, рассказал мне, как однажды во время охоты в окрестностях Махель-мы, продвигаясь вдоль Уэд-эль-Агара, который протекает по дну жуткого ущелья и впадает в море чуть выше Зе-ральды, он заблудился в этом логове пантер и кабанов; пытаясь отыскать высокое место, откуда можно было бы оглядеться, он добрался до нескольких хижин, которые служили жилищем для какой-то арабской семьи; в нескольких шагах от этих хижин возвышался марабут, который и в самом деле помог Шанселю сориентироваться: это была усыпальница Сиди-Мохаммеда, М'та Уэд-эль-Агар.

Шанселю хотелось пить, он знал, что возле марабута есть прекрасный источник и бросился туда, но источник охраняла змея: ружейный выстрел отправил змею охранять Ахеронт.

На выстрел вышла негритянка и, увидев Шанселя, который утолял жажду, в то время как змея с разбитой головой испускала дух, подняла страшный крик; Шансель спросил у нее, в чем дело. "Ах! — воскликнула она. — Несчастный гяур, ты убил душу Сиди-Мохаммеда!" — "Как так?" — "Да, Сиди-Мохаммед вселился в тело этой змеи".

Шансель был в отчаянии от того, что он совершил подобное убийство. Он заплатил за свое преступление дуро; негритянка перестала кричать, чего и добивался Шансель, но она продолжала плакать, что было ему совершенно безразлично; благоговейно взяв ужа, негритянка отнесла его внутрь марабута и поместила на ложе из апельсиновых цветов.

Этот источник, охранявшийся змеей, столь некстати преданной смерти нашим другом, обладал способностью излечивать болезни глаз. Однако Шансель не слышал разговоров о том, что после смерти своего стража источник утратил присущую ему чудодейственную силу.

Последний умерший в Тунисе марабут ревностно там почитался. Обычно он ездил по улицам города на очень маленьком ослике с бубенчиками и был погребен — марабут, разумеется, — в мечети, которую Бен-Хайят, откупщик бея — тот самый, что дал 10 000 франков для бедных после неудавшейся попытки Леконта убить короля Луи Филиппа, — возвел по образцу церкви Мадлен.

За похоронной процессией марабута следовали все знатные лица города; его дом был продан за 50 000 пиастров, осел — за 6 000, а палка — за 500.

В настоящее время в Тунисе нет более почитаемого марабута, чем Сиди-Фаталлах, чье имя означает "Всевышний открывает врата счастья". Это тот самый марабут, которого мы намеревались посетить. Его особенность — и потому, верно, он получил имя "Всевышний открывает врата счастья" — его особенность заключается в том, что бесплодных женщин он делает способными к деторождению.

Способ достижения этой цели выглядит довольно странно. В ста шагах от маленькой деревушки, где он обитает, есть скалистый откос с наклонным спуском; откос этот имеет высоту примерно в шестьдесят футов. Женщины, желающие получить от Господа милость стать способными к деторождению, должны двадцать пять раз съехать с высоты скалистого откоса на землю: пять раз на животе, пять раз на спине, пять раз на левом боку, пять раз на правом боку и пять раз головой вниз. После совершения этой операции они проводят час в молитвах вместе с марабутом и, если они молоды и красивы, редко бывает, чтобы чары не развеялись и женщины не вернулись домой беременными.

На этот раз мы отправились на экскурсию в сопровождении Жиро, который с великим трудом оставил Дебаро-ля, Буланже, Александра, Шанселя и Маке бродить по улицам Туниса; помимо своих рисунков, Жиро наметил накануне одно дело, к которому мы еще вернемся; но теперь речь шла о том, чтобы оказать мне услугу, сопровождая меня, а чтобы оказать мне услугу, Жиро готов был не только сопровождать меня, но и отказаться от всех дел на свете.

Мы ехали в принадлежавшем Лапорту кабриолете, которым правил арабский кучер, сидевший прямо на лошади; через полтора часа мы добрались до нужной деревни.

Прежде всего наше внимание привлекла прелестная кофейня: на ее пороге стоял араб, который беседовал с другим арабом, курившим сидя, — это была готовая картина; Жиро взял свой альбом и просто списал с натуры один из сюжетов Декана. Мы же тем временем выпили внутри дома по чашке кофе.

После того как рисунок Жиро был закончен, кабриолет распряжен, а лошадь поставлена в конюшню, мы пешком отправились к чудодейственной скале; чем ближе мы к ней продвигались, тем больше принимали меры предосторожности, чтобы остаться незамеченными; наконец мы оказались напротив священного камня. С него как раз спускались четыре или пять женщин; одна из них завершала последние пять спусков и скользила головой вниз.

И тут нам стали понятны меры предосторожности, которые принимал Лапорт, чтобы нас никто не видел. В самом деле, едва заметив нас, паломницы убежали с громким криком.

Мы совершили нечто вроде святотатства; следовало успокоить этих дам, чьи крики несли с собой некоторую опасность, в особенности для гяуров. Лапорт направил к ним пастуха, который пас поблизости коз и которому было поручено передать, что три человека, помешавшие их религиозным обрядам, были: один — французский консул, другой — великий художник, третий — знаменитый врач.

Легко догадаться, что знаменитым врачом оказался я.

Мавританки ничего не сказали в ответ, однако перестали кричать, что само по себе явилось частичной победой. Затем, минуты через две, мы увидели, как они появились в другом месте и стали разглядывать нас из-за угла какого-то дома, что было уже полной победой.