В течение этих шумных десяти минут ни невеста на своем троне, ни жених, прислонившийся к стене, не подавали признаков жизни. Наконец пять или шесть женщин сняли невесту с трона и отнесли на кровать, после чего шторы упали и всем предложили выйти.
Я не знаю, видела ли бедная девушка прежде дом, куда ее привели, и встречалась ли когда-нибудь со своим женихом; но если ни тот ни другой не были ей знакомы, ее ожидал неприятный сюрприз, как только она откроет глаза. Дом был очень бедный, а муж страшно некрасивый.
Когда мы вышли, было около десяти часов; огни погасли, любопытные рассеялись, улицы опустели: словно в "Роберте-Дьяволе", привидения как будто по сигналу вернулись в свои могилы, а кое-кто из запоздавших призраков одиноко скользил вдоль стен.
Мы прошли мимо маленького фонтана, который тоже пребывал в одиночестве: слышался лишь плеск его воды, падавшей на булыжник мостовой. Все эти крики, шум и суматоха исчезли как сон.
Через десять минут мы были за пределами Танжера, покидая его, быть может, навсегда. В порту мы попрощались с Давидом. В течение дня он переправил все наши покупки на "Быстрый" и послал гонца в Тетуан. Гонец с письмом от г-на Флора должен был предупредить бея Тетуана, что через день рано утром мы высадимся у таможни, примерно в двух льё от города.
Мы хотели рассчитаться с Давидом за завтрак и обед, которые съели у него, а также за табак и финики, которые он нам прислал, но он и слышать ничего не хотел, сказав, что мы очень огорчим его, если и дальше будем настаивать на своем.
За время своего путешествия я встретил двух евреев, с которыми мне довелось тесно соприкоснуться: в Танжере — Давида, в Алжире — Сулаля.
Их учтивости, их неподкупности и бескорыстия я хотел бы пожелать самым честным христианам из числа моих знакомых.
ГЕРКУЛЕСОВЫ СТОЛПЫ
Мы прибыли на борт "Быстрого" к половине одиннадцатого вечера, то есть во время первой вахты.
Вы не знаете, что такое вахта, сударыня? Позвольте Вам это объяснить. Нам предстоит жить морской жизнью, а стало быть, и Вас следует к ней приобщить.
На борту кораблей время разделено на дневные и ночные вахты. Первая ночная вахта начинается в восемь часов вечера и длится до полуночи; на рейде ею всегда командует самый молодой офицер, в море — самый старый. Вторая ночная вахта занимает время от полуночи до четырех утра; ею всегда командует старший помощник капитана. Во время этой вахты моют корабль, и потому ее называют вахтой уборщицы. Потом начинается первая дневная вахта, которая длится до восьми часов утра. Затем такое же деление времени по четыре часа продолжается вплоть до первой ночной вахты, которая вновь начинается в восемь вечера. Ночью одна половина экипажа спит, другая — бодрствует. Это и называется нести вахту. Первая вахта бодрствует с семи часов до полуночи. В полночь ее сменяет вторая вахта, которая бодрствует до четырех утра. В четыре часа утра она, в свою очередь, сменяется и отправляется спать до шести часов, когда все покидают свои койки.
Итак, мы прибыли во время первой ночной вахты. Нас ожидал ужин. За столом мы пробыли до полуночи, а на палубе — до Часа ночи. Мы никак не могли решиться окончательно расстаться с этим волшебным городом, который, словно желая оказать нам честь, предстал перед нами в столь любопытном облике.
В два часа ночи в машинном отделении начали разводить пары. В четыре мы должны были отчалить. Я попросил разбудить меня, не желая упустить ни одной подробности во время прохода через Гибралтар, который даже современному материализму не под силу пока лишить ореола, созданного ему поэтической древностью. Моя просьба оказалась ненужной; в четыре часа меня и так разбудило начавшееся движение корвета; в пять я снова вышел на палубу.
Было еще темно, хотя чувствовалось приближение рассвета. Справа, то есть со стороны Африки, ультрамарином вырисовывалась на более бледной лазури неба, уже светлеющей в первых лучах солнца, Обезьянья гора. Слева еще не освещенный берег был все-таки уже не таким темным, и на нем сверкал маяк Тарифы.
Мы плыли, направляясь к середине пролива, и в темноте, все еще окутывавшей нас, удары наших колес извлекали из моря снопы фосфоресцирующих огней, которые, проследовав с обеих сторон по бортам корвета, соединялись за ним в кильватере.
Небо постепенно светлело, по-прежнему сохраняя свой ультрамариновый цвет; Обезьянья гора выделялась на оранжевом фоне; мы начали различать побережье вплоть до Сеуты; гора казалась гигантским верблюдом, лежащим вдоль берега и утоляющим жажду в море; Сеута была его головой, а над ней, словно гребень, торчали зубцы крепостных стен.
На испанский берег тоже начал струиться свет; отчетливо стали видны города, деревни, отдельные дома и бесчисленное множество долин и гор, которые все тянулись в поперечном направлении к морю. На противоположном берегу, то есть на том, который мы покидали, не было ни города, ни деревни, ни единой лачуги.
В то время, когда мы подходили к африканскому берегу, солнце, похожее на золотой шар, вставало перед Сеутой; и тогда в его лучах мы явственно различили Гибралтар, его белеющие на свету оборонительные сооружения и порт, пока еще утопающий в тумане, который, словно гигантские копья, пронзали украшенные вымпелами мачты кораблей.
С той точки, где мы находились, во всем своем величии нам открылись те самые две горы, которые древние называли Геркулесовыми столпами и за которыми, как они долгое время полагали, не существовало ничего, кроме ночи.
Вам ведь известно, сударыня, каким образом Геракл, направляясь с востока на запад, совершил точно такое же путешествие, какое теперь совершаем мы, направляясь с запада на восток.
Вам ведь известно, сударыня, как родился Геракл; Вы помните, конечно, восхитительную комедию "Амфитрион" и помните, как Вы аплодировали этому представлению. Владыка богов, влюбленный в Алкмену, принял образ ее супруга; и, быть может, новобрачную полностью ввело бы в заблуждение сходство, если бы счастливый любовник благодаря своей божественной власти не удлинил брачную ночь на двадцать четыре часа. И тогда прекрасная Алкмена поняла, что она имеет дело не с простым смертным; однако с ее стороны было бы большой неблагодарностью жаловаться на это, а она и не жаловалась.
Амфитрион прибыл домой на следующий день после этой знаменитой ночи, задержавшей его в пути и показавшейся ему чересчур долгой. Возвратившись к себе, он узнает, что будто бы только что вышел из дома, и очень этому удивляется; но, поскольку минувшие тридцать шесть часов тьмы могли быть приписаны не иначе как божественной прихоти, а Юпитер, как ему было известно, не скупился на выдумки в отношении молодоженов, он заподозрил, что ему выпала честь быть соперником хозяина Олимпа; и, ничего не сказав Алкмене, Амфитрион постарался, чтобы она не заметила слишком большой разницы между первой брачной ночью и второй.
К несчастью, в секрет проникла и четвертая особа, и это была Юнона, Юнона, превосходнейший тип сварливой женщины, которая считает себя вправе ревновать супруга не потому, что любит его, а потому, что никого не любит; не потому, что она добродетельна, а потому, что разыгрывает добродетель. А так как, будучи богиней, Юнона знала все, ей ведомо было и то, что жена Амфитриона зачала двух сыновей: одного будут звать Гераклом, он-то и есть сын Зевса; другого будут звать Ификлом, и он — сын Амфитриона. Ей было известно и еще кое-что, а именно, что вторую свою ночь Амфитрион подарил другой женщине, по имени Сфенела, и эта другая женщина тоже зачала сына, который будет наречен Эврисфеем.
Как видите, сударыня, три ночи, о которых мы только что говорили, были использованы совсем неплохо, и боги и смертные не теряли времени даром. Однако, сударыня, Вы довольно наслушались разговоров о Юноне, и Вам отлично известна ее репутация, так что вряд ли Вы подумаете, будто она воздержалась от злых умыслов в отношении бедного Геракла. Верно, сударыня: ее осенила счастливая мысль — дав ему родиться после Эврисфея, а не до него, как это следовало бы по естественному ходу вещей, она сделает его младшим вместо старшего, что в наши дни не имеет большого значения, но за полторы тысячи лет до Рождества Христова и в течение полутора тысяч лет после него означало многое.
