Однако событие это, важность которого мы, возможно, преувеличивали, бросило тень на всю последующую охоту; пули арабов, без всякого дурного умысла пролетавшие рядом с нами, подобно той, что во время первой облавы всего-навсего догоняла кабана, казались нам теперь злонамеренными.
Тем не менее охота закончилась без происшествий, если не считать того, что нам пришлось пересечь часть выжженного леса; на каждом дереве, каждой ветке и каждом кустике погасший огонь оставил слой сажи. Когда мы оттуда вышли, нам недоставало лишь более равномерно и умело наложенного ее слоя, чтобы не испытывать зависти к негру. Во время последней облавы, то есть около пяти часов вечера, один из мавров убил молодого кабана.
Увлекшись охотой, мы ушли еще на пару льё дальше, однако усталость нас не тревожила; в самом деле, г-н де Сен-Леже, который, к слову сказать, весь день охотился с голыми ногами и непокрытой головой, приказал слугам привести наших лошадей в определенное место, но, добравшись туда, мы не нашли там никого.
Мы стали кричать и стрелять; но и крики, и выстрелы оказались напрасными. Дело осложнялось еще и тем, что никто ни из арабов, ни из мавров не желал нести убитого кабана: они считали его мясо нечистым и, следовательно, таящим в себе скверну. Не помогали никакие посулы, и даже тот, кто убил кабана, казалось, смотрел на мертвого зверя с невыразимым ужасом.
Вы ни за что не догадаетесь, сударыня, кто вызвался исполнить эту неприятную обязанность. То был Росный Ладан! Тот самый Росный Ладан, чья лень во время нашего путешествия по Испании вошла в поговорку! Он взял в помощники повара г-на Хэя, который отправился вместе с нами и на которого г-н де Сен-Леже возложил заботу о съестных припасах. Следует, однако, сказать, что, несмотря на свое происхождение от сынов Измаила, Росный Ладан очень любит кабанятину.
Наши два носильщика бросились искать шест. В лесах Марокко не так-то просто найти шест достаточной толщины, чтобы можно было нести на нем кабана, ведь требуется дерево диаметром около трех дюймов.
К счастью, Провидение — то самое Провидение, которое в критические моменты сопутствовало нам в Испании, — так вот, к счастью, Провидение явилось нам в облике арабского дровосека, несущего прямо на плече нужную нам палку.
Но на этот раз Провидение, преодолев вместе с нами море и ступив на африканский берег, сделалось магометанским и, конечно же, суеверным, поэтому кабан вселил в него ужас: оно наотрез отказалось продать нам свой шест, какую бы цену мы ни предлагали.
Несчастному Провидению в конечном счете пришлось отдать этот шест просто так; мало того, когда я говорю "просто так", это не совсем точно, ибо оно было избито Росным Ладаном и консульским поваром. Избито Росным Ладаном и поваром г-на Хэя!.. Что и говорить, сударыня, нет хуже ремесла, чем быть Провидением в Африке. Я дал ему тридцать су, чтобы немного утешить его. Во Франции его это полностью утешило бы, причем сразу же. Но тут Провидение сохраняло угрюмый вид, горестно следуя за нами, словно античная плакальщица. И с этого мгновения, сударыня, меня охватил страх: мы поссорились с Провидением.
Росный Ладан и повар связали все четыре ноги кабана и, продев между ними шест, положили его концы себе на плечи. Затем, пошатываясь под тяжестью ноши, они тронулись в путь, напоминая изображенных на старинных иллюстрациях к Библии древних евреев, несущих знаменитую виноградную кисть — образчик винограда, растущего на Земле Обетованной.
Мы последовали за ними, вернее, пошли впереди, пообещав нашим слугам, которые преподнесли нам второе издание утренней сцены, вторую их коррекцию, исправленную и дополненную. Мы проделали около полутора льё в направлении Танжера и, не переставая, кричали и стреляли из карабинов. Тем временем понемногу темнело.
Внезапно при последних отблесках угасающего дня мы увидели дюжину всадников, возникших на горизонте; приближаясь, они вынырнули из-за холма и на мгновение четко обозначились на его вершине, а затем, словно лавина, ринулись в нашу сторону. Это возвращались наши люди. Откуда? Никому это не было известно.
Я никогда не видел и не мог даже вообразить подобного бесовского вихря, низвергшегося на землю. Загорелые лица, неразличимые в сумерках, белые бурнусы, развевавшиеся точно саваны, глухой топот почти невидимых лошадей, приближавшихся, однако, с быстротой молнии, — все это придавало ночной скачке фантастическую видимость сна. Мне припомнились индейцы сиу у Купера, носившиеся по прерии вокруг лагеря скваттера. Лично я почти готов был простить арабам их проступок за столь необычное, захватывающее зрелище.
В десяти шагах от нас они резко остановились и, наученные опытом, проворно соскочив на землю, бросились прочь; судя по тем разговорам, какие велись вокруг меня в течение получаса, такая предосторожность с их стороны показалась мне вполне разумной.
Более всего были обрадованы их возвращению — не вследствие его поэтичности, а с чисто материальной стороны — Поль и повар. Кабана вместе с шестом поместили на круп лошади Поля. Каждый из нас сел в седло своего перепуганного коня, и мы продолжили путь к Танжеру, куда прибыли в десять часов вечера.
Вот тогда-то мы и увидели это предающееся веселью население, упивавшееся свежей водой у фонтана. Давид поджидал нас. На следующий день в Танжере праздновали еврейскую свадьбу, и он советовал нам не упустить возможность познакомиться с брачными обрядами еврейского народа. Нам не следовало ни о чем беспокоиться: нас ждал у него и завтрак, и обед.
Договорившись о завтрашнем дне, мы отправились спать на "Быстрый", который в ожидании нас поднял на грот-мачте фонарь.
ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА
На другой день, придя к Давиду, мы в самом деле обнаружили, что нас ждет готовый завтрак. Никогда мне не доводилось видеть такого чистого и аппетитного стола.
Там было свежее сливочное масло, какого мы не пробовали с тех пор, как покинули Францию; великолепные финики, отличный инжир. В остальном завтрак состоял из бараньих отбивных котлет и жареной рыбы, и все запивалось вином, приготовленным самим Давидом; в этом вине почти не чувствовалось винограда, но, тем не менее, оно было превосходное. Рискну высказать предположение, что, по всей видимости, этот ликер был тем самым медовым питьем, которое подавали к столу в средние века.
После завтрака Давид пригласил нас пойти вместе с ним в дом, где находилась новобрачная. Свадебное празднество началось шесть дней назад; мы попали на седьмой, именовавшийся "день хеннах" и представлявший наибольший интерес, потому что именно в этот день новобрачную препровождают в супружеское жилище.
За сто шагов от дома мы уже слышали доносившийся оттуда шум: удары бубнов, пиликанье скрипок, позвякивание бубенчиков; все это не было лишено определенной гармонии, довольно дикой и своеобразной, — словом, то была музыка, которую и ожидаешь услышать в Марокко.
Мы продолжали свой путь; в дверях толпились любопытные, но при виде Давида все расступились, пропуская нас. Мы оказались в квадратном дворе, окруженном со всех сторон, кроме улицы, домами с террасами.
Посреди двора возвышалась огромная смоковница, напомнившая мне ту, на которой имели обыкновение вешаться афиняне; на ветках ее вперемешку пристроились мавританские и еврейские мальчишки. На двух сторонах стены тянулись скамьи, образуя прямой угол. Скамьи были заняты зрителями, среди которых усадили и нас.
Возле стены, выходившей на улицу, сидели на корточках три музыканта: один играл на скрипке, но так, как играют на виолончели, — перевернув инструмент, двое других — на бубне. У стены, образующей фасад дома, сидели около дюжины еврейских женщин, одетых в самые богатые свои наряды и располагавшихся живописнейшим образом, одни у ног других, почти вплотную: их разделял лишь стрельчатый дверной проем, в глубине которого виднелись еще пятнадцать — двадцать женщин.
Все соседние террасы были заполнены зрителями или, вернее, зрительницами.
