В благодарность за столь счастливо завершившиеся переговоры Маке, Дебароль и я оставили в альбомах этих дам стихи, а Жиро и Буланже — рисунки. Затем мы возвратились ужинать на "Быстрый".

Надо Вам сказать, сударыня, что в Танжере нет ресторанов. В Испании едят мало и плохо, но в Марокко не едят вовсе. Местные жители погрызут иногда инжир или финик, и этого им хватает на сутки. Затем они выпьют чашку кофе, выкурят чубук — и дело кончено. Зато вечером на площади Танжера начинается настоящее пиршество; рядом с улочкой, ведущей к дому Давида, бьет фонтан, о котором, помнится, я уже Вам говорил; вечером вокруг фонтана собираются люди и пьют воду, причем не с криками, а с ревом восторга.

Даже городской фонтан, в дни королевских торжеств льющий вместо воды вино, не вызывал такую бурю радости, которой на наших глазах предавалось население Танжера в один из тех вечеров, какие мы провели в этом городе.

Иногда во время всей этой суматохи, криков и воплей мужчин появлялась фигура, неторопливая и молчаливая, словно призрак, неся на голове какой-нибудь кувшин наипростейшей формы и позволяя различить сквозь складки скрывавшего лицо и тело покрывала лишь сверкавшие, точно карбункул, глаза. Видением, перед которым все расступались с чувством, похожим на страх, была женщина.

Порою такое веселое сборище расходится лишь к полуночи. Так уж повелось под этими знойными небесами: живительное начало здесь — не солнце, как у нас, а вода. Вода, которая одевает зеленой листвой дерево, дает жизнь животным и радость человеку. Всюду, где течет река, журчит ручей или бьет родник, чувствуется приток бурлящих жизненных сил. Какое чудо сотворил Моисей, величайший из пророков? Он высек из скалы воду.

На борту нас уже ждали. Корабль стоял на якоре за три четверти льё от берега, поэтому нас успели заметить заранее; так что, едва ступив на палубу, мы тут же спустились в столовый зал и сели за стол. Танжер, казалось, был за тысячу льё от нас, и мы снова ощутили себя среди цивилизации.

Любой капитан, стоит ему только захотеть, может преспокойно совершить кругосветное путешествие, не заметив даже, что он покинул Париж.

На другой день в пять часов мы были уже на ногах, и оружейник протягивал нам подготовленные к охоте ружья; Жиро и Буланже решили поехать с нами, осознав, в конечном счете, что, раз у нас есть тридцать или сорок арабских загонщиков, не все ли равно, кого рисовать: бегущий сквозь заросли загонщик ничуть не хуже любого мечтателя, попрошайки или поэта, присевшего на корточки у подножия стены.

Когда мы вышли на палубу, перед нами вновь предстал исчезнувший было из нашего сознания Танжер. Мы спустились в вельбот, и он, повинуясь усилиям восьмерых крепких гребцов, снова заскользил к этому городу контрастов, где среди домов, состоявших из четырех белых стен и циновки, высился в наших воспоминаниях тот еврейский дом, что в изобилии был наполнен тканями, подушками, шарфами, оружием, кружевом, вышивкой и походил на базар из "Тысячи и одной ночи". Давид ждал нас в порту.

О сударыня! Порекомендуйте Давида Вашим друзьям, как я рекомендую его своим; ибо Давид — человек особенный, универсальный; с Давидом не надо никого другого; с Давидом ни в чем не будет недостатка, напротив, Вы станете жить в роскоши; с Давидом Вы будете возлежать на коврах, за которые какой-нибудь сибарит наверняка заплатил бы миллионы сестерциев; с Давидом Вы будете курить латакийский табак в чубуках с янтарным наконечником, в наргиле с хрустальной колбой и на золотой ножке; с Давидом Ваша жизнь превратится в волшебные грезы, Вы почувствуете себя султаном в гареме, королем или императором на троне.

К сожалению, и мои, и Ваши друзья редко бывают в Танжере.

Когда накануне мы занялись или, вернее, собирались заняться обсуждением способа передвижения, Давид лишь повел плечами и одним движением губ дал понять: "Предоставьте это мне. Это мое дело". И, полностью уверовав в него, мы предоставили ему свободу действий.

Дюжина лошадей и столько же арабских слуг дожидались нас у дверей Давида, перегородив улицу, которая, как все улицы в Танжере, была футов в восемь-десять шириной. Через десять минут к нам присоединились г-н Флора и г-н де Сен-Леже; г-н де Сен-Леже был начальником канцелярии консульства, и г-н Хэй уполномочил его отправиться с нами.

Более всего в облике г-на де Сен-Леже меня поразило то, что ноги и голова его были обнажены. Что-то вроде купальных трусов спускалось у него чуть ниже колен, и что-то похожее на гетры едва прикрывало лодыжки. Два таких упущения показались мне странными; голые ноги в стране кактусов и алоэ и обнаженная голова при жаре в сорок градусов — это, пожалуй, не просто оригинальность.

Я позволил себе задать ему вопрос на этот счет, но г-н Сен-Леже сослался на пример Диогена, отбросившего свою чашку при виде ребенка, который пил из горсти. Он видел арабов, ходивших босиком, и негров с непокрытой головой и поступил, как Диоген, то есть отказался от чулок и шляпы. Наконец, бросив последний вызов экватору, г-н де Сен-Леже стриг волосы бобриком.

Впрочем, это один из самых любезных людей, каких мне довелось встретить: он превосходно знает страну, причем во всех подробностях. Мы сели верхом на лошадей и двинулись бок о бок.

У каждого из нас был свой слуга, который бежал рядом с лошадью и нес ружье. Свое ружье г-н Флора поручил нести громадному негру из Конго, на лице которого — живом воплощении отталкивающего безобразия расы — застыло выражение полнейшей тупости. Мавританские слуги обращались с ним примерно так же, как с ними самими обращались господа Флора и де Сен-Леже; было ясно, что, по их разумению, от этого подобия человека их отделяет по меньшей мере такое же расстояние, какое под страхом палки их вынуждают признать существующим между ними и европейцами. Ниже этого негра на лестнице живых существ они не видели никого, разве что кабана, того самого отвергнутого Пророком нечистого животного, которого мы собирались потревожить в его логове.

А потому каждый перекладывал свою ношу на спину негра, который не осмеливался выказать ни малейшего недовольства и, согнувшись под тяжестью груза, продвигался вперед в своей простой хлопчатой рубашке, не имея даже возможности отереть рукой струившийся ручьями пот, от которого блестело его черное как сажа лицо.

Мы ехали около двух часов, и во время этой прогулки я впервые начал удивляться африканской природе; расстилавшийся вокруг край — правда, край равнинный — целиком был покрыт изумрудной зеленью: плотная и острая трава доходила нам чуть ли не до колен. Из этой травы поднимались стаи зуйков и пары красных куропаток.

Наконец после двух часов пути мы заметили на вершине какой-то горы, вздымавшейся на фоне изумительного голубого неба, около тридцати арабов, опиравшихся на свои длинные ружья и молча поджидавших нас.

Мы подали им знаки, и тот из арабов, кто, видимо, был у них за главного, помахал нам в ответ своим бурнусом.

Мы стали подниматься в гору: те же тропинки, те же растения, те же кустарники, что и в горах Сьерра-Море-ны: природа никогда всерьез не верила в разделение Гераклом Кальпы и Абилы. Африка — это продолжение Испании.

Наши лошади взбирались по каменистой тропе, поднимавшейся под углом в сорок пять градусов, с той неколебимой уверенностью, которая выдавала арабскую породу, хотя по внешнему виду их можно было принять за помесь тех, что встречаются в Монморанси и Булонском лесу; но благородное происхождение всегда дает себя знать, и там, где наши французские лошади упали бы раз двадцать, марокканские не споткнулись ни единожды.

На вершине горы мы встретились; арабы не сделали ни шагу нам навстречу. Господин де Сен-Леже вступил с арабами в переговоры и в каком-то смысле заставил их считаться с ним; они были серьезны и вежливы, как и полагается людям, которые готовы подчиниться приказу, но не разделить удовольствие. Господин Флора заверил меня, что если бы с нами был г-н Хэй, а не г-н де Сен-Леже, то эти люди вели бы себя столь же услужливо, сколь холодно выглядели сейчас.