Вскоре Мюрату принесли ванну, которую он просил. Он все еще находился в ней, когда ему сообщили о приходе генерала Нунцианте: это был старый знакомый пленника, встретившего его как друга; однако Мюрат сразу заметил замешательство генерала, находившегося в сложном положении. Генерал, которого в Тропеа предупредили о том, что произошло в Пиццо, приехал, чтобы выполнить свой долг и допросить пленника; а потому, хотя и испросив у бывшего короля прощения за строгости, которые надлежало проявить в таких обстоятельствах, он начал допрос. Мюрат довольствовался таким ответом:

— Вы хотите знать, откуда и куда я направляюсь, не так ли, генерал? Так вот! С Корсики я направлялся в Триест, буря толкнула меня к берегам Калабрии, недостаток съестных припасов вынудил меня сделать остановку в Пиццо; вот и все. А теперь не могли бы вы оказать мне услугу? Пришлите мне одежду, чтобы я мог выйти из ванны.

Генерал понял, что он не может оставаться долее, не поступившись окончательно приличиями во имя слишком, быть может, сурового долга, и удалился, чтобы дождаться указаний из Неаполя и послать Мюрату то, что он просил.

То была полная форма неаполитанского офицера. Мюрат надел ее и невольно улыбнулся, видя, что он одет в цвета короля Фердинанда; затем он попросил перо, чернила и бумагу и написал письма послу Англии, командующему австрийскими войсками и королеве, своей жене. Когда он заканчивал эти послания, явились двое портных, которых вызвали из Монтелеоне.

И тотчас же Мюрат со свойственной ему легкостью ума перешел от только что обсуждавшихся им вопросов жизни и смерти к заказу, причем даже не двух мундиров, а двух полных костюмов: в малейших подробностях он объяснил, какого покроя ему нужен сюртук, какого цвета требуются панталоны и какая должна быть вышивка для всего костюма; затем, убедившись, что его указания полностью поняты, он дал портным несколько луидоров задатка и отпустил их, взяв с них обещание, что его одежда будет готова к следующему воскресенью.

После ухода портных Мюрат подошел к одному из окон: это было как раз то, что выходило на берег, где его арестовали. Огромная толпа людей собралась у малого форта, стены которого и поныне еще можно видеть на уровне земли. Мюрат безуспешно пытался угадать, что делает там это сборище любопытных. В эту минуту вошел привратник, чтобы узнать у пленника, не желает ли он поужинать. Мюрат спросил его о причине этого скопления народа.

— О! Пустяки, — ответил привратник.

— Однако что все-таки делают там все эти люди? — настаивал Мюрат.

— Да просто смотрят, как копают могилу, — ответил привратник.

Мюрат вспомнил, что в разгар сумятицы, закончившейся его пленением, он, в самом деле, видел, как один из его спутников упал рядом с ним, и что этим упавшим был Кампана; между тем все произошло так быстро и так неожиданно, что у него не было времени заметить самые важные обстоятельства, которые непосредственно предшествовали его аресту и последовали сразу после него. Поэтому он все еще надеялся, что ошибся, как вдруг увидел, что двое мужчин, пройдя сквозь толпу, вошли в малый форт и через несколько минут вышли оттуда, неся полностью раздетый окровавленный труп молодого человека: то был труп Кампаны.

Мюрат тяжело опустился на стул и уронил голову на ладони: этот твердокаменный человек, который столько раз гарцевал по полям сражений, не получив ни единого ранения, хотя он всегда был под огнем, и ни на мгновение не дрогнув, почувствовал себя сломленным, неожиданно увидев этого доверенного ему семьей красивого молодого человека, который пал за него в бесславной стычке и которого равнодушные люди хоронили как собаку, не поинтересовавшись даже его именем.

Через четверть часа Мюрат встал и снова подошел к окну. На этот раз на берегу, не считая нескольких запоздалых зевак, было почти пусто; лишь на том месте, где десять минут назад толпился народ, привлекший внимание пленника, небольшой холмик, заметный по отличавшейся цветом свежевскопанной земле, указывал место погребения Кампаны.

Две крупные слезы беззвучно скатились из глаз Мюра-та; он был так глубоко погружен в свои мысли, что не заметил привратника, который, войдя уже несколько минут назад, не решался обратиться к нему. Наконец, уловив движение, которое тот сделал, чтобы привлечь его внимание, Мюрат обернулся.

— Ваше превосходительство, — сказал привратник, — ужин готов.

— Хорошо, — ответил Мюрат, тряхнув головой, словно роняя последнюю слезу, дрожавшую на его ресницах. — Хорошо, я иду.

— Его превосходительство генерал Нунцианте спрашивает, позволено ли ему будет отужинать с вашим превосходительством.

— Разумеется, — сказал Мюрат. — Предупреди его и через пять минут возвращайся.

Эти пять минут Мюрат употребил на то, чтобы стереть с лица все следы волнения, так что когда вместо привратника вошел генерал Нунцианте, пленник встретил его с таким ясным лицом, что можно было подумать, будто не произошло ничего особенного.

Ужин сервировали в соседней комнате. Однако спокойствие Мюрата было чисто внешним; сердце его было разбито, и он безуспешно пытался что-то съесть. Генералу Нунцианте пришлось ужинать одному; затем, предположив, что ночью пленнику может понадобиться какая-нибудь еда, он велел принести в его комнату холодную курицу, хлеба и вина. Проведя за столом с четверть часа, Мюрат, не в силах более выносить стеснение, какое он испытывал, выразил желание удалиться к себе в комнату и спокойно оставаться там в одиночестве до утра. Генерал Нунцианте поклонился в знак согласия и проводил пленника в его комнату. На пороге Мюрат обернулся и протянул ему руку; затем он вошел, и дверь за ним закрылась.

На следующий день, в девять часов утра, по телеграфу пришла депеша в ответ на ту, в которой сообщалось о попытке высадки Мюрата и его аресте. Эта депеша предписывала немедленный созыв военного трибунала. Мюрата должны были судить решительно, по всей строгости закона, изданного им самим в 1810 году и направленного против любого бандита, который будет с оружием в руках захвачен в его владениях.

Между тем такая мера показалась генералу Нунцианте слишком суровой, и он заявил, что дождется письменной депеши, так как в толковании телеграфных знаков могла быть допущена ошибка. Таким образом, пленник получил трехдневную отсрочку, что внушило ему новую надежду на благополучный исход его дела. И наконец утром 12-го пришла письменная депеша. Она была короткой, предельно ясной и не давала возможности уклониться от исполнения содержащегося в ней приказа. Вот она:

«Неапольу 9 октября 1815 года.

Фердинанду милостью Божьей и т. д._у изволили повелеть нижеследующее.

Cm. 1. Генерал Мюрат должен быть предан суду чрезвычайного военного трибунала, членов которого назначит наш военный министр.

Cm.2. Осужденному будет предоставлено не более получаса для получения последнего причастия».

Как видно, в осуждении Мюрата так мало сомневались, что уже определили время, которое должно было пройти между приговором и смертью.

К этому приказу прилагался еще один. Этот второй приказ, проистекавший из первого, содержал имена тех, кого выбрали в состав чрезвычайного военного трибунала.

Миновал целый день, а у генерала Нунцианте так и не достало духа сообщить Мюрату о полученных им известиях. В ночь с 12-го на 13-е собрался трибунал; наконец, ввиду того, что 13-го утром Мюрату надлежало предстать перед судьями, не оставалось возможности скрывать от него долее то положение, в каком он находился, и 13-го, в шесть часов утра, ему объявили о том, что он привлечен к суду, и ознакомили его со списком судей.

Два эти сообщения, сделанные капитаном Стратти, хотя и стали для Мюрата неожиданными, были восприняты им, тем не менее, с презрительной улыбкой на губах, словно он был готов к ним; однако, когда этот список был зачитан, Мюрат заявил, что он не признает суда, состоящего из рядовых офицеров, ведь если к нему относятся как к королю, то, чтобы судить его, необходим суд королей; если к нему относятся как к маршалу Франции, приговор ему может быть вынесен лишь трибуналом маршалов; и наконец, если к нему относятся как к генералу, а это самое меньшее, на что он может рассчитывать, то для ведения судебного разбирательства следует собрать коллегию генералов.