Благодаря тому, что улица шла вверх, я еще издалека заметил дом, между окнами которого висела вывеска с изображением красного пеликана: символ этой птицы, разрывающей себе грудь, чтобы накормить своих детенышей, показался мне весьма недвусмысленным намеком на обязательства, какие берет на себя хозяин постоялого двора по отношению к путникам, и я, ни минуты не задумываясь, попался на эту приманку. Между тем мне следовало помнить, что пеликан пеликану рознь и что красный пеликан — это не белый пеликан; однако змеиная осторожность, которую мне рекомендовали проявлять в отношении жителей Калабрии, на этот раз изменила мне, и я переступил порог ловушки.
Хозяин принял меня превосходно: попросив указаний относительно обеда и ответив неизменным итальянским subito1, он пригласил меня подняться в комнату, где, и в самом деле, уже поспешно накрывали на стол. Через полчаса вошел сам хозяин, держа в руках блюдо отбивных; увидев меня сидящим за столом и с жадностью набросившимся на закуски, он спросил все тем же медоточивым тоном, есть ли у меня паспорт. Не понимая важности вопроса, я небрежно ответил, что у меня его нет, что в настоящий момент я не путешествую, а просто-напросто прогуливаюсь и потому оставил паспорт в Сан Джованни, выбрав его своим временным местожительством.
Хозяин ответил мне самым что ни на есть успокаивающим Ьепопе!,ая продолжал поглощать обед, который он продолжал подавать мне со все возрастающей учтивостью.
За десертом он вышел, чтобы лично, по его словам, принести мне самые лучшие фрукты из своего сада. Я кивнул, давая понять, что терпеливо жду, как и подобает неплохо насытившемуся человеку, закурил сигарету и предался, провожая взглядом прихотливые завитки дыма, безмятежным и причудливым мыслям, обычно сопровождающим приятный процесс пищеварения.
Я пребывал в состоянии сказочного блаженства, как вдруг услышал звон трех или четырех сабель, раздававшийся на ступеньках лестницы. Вначале я не обратил на это внимания, но так как звон все приближался и приближался к моей комнате, то я, в конце концов, обернулся. В эту самую минуту дверь отворилась и в комнату вошли четверо жандармов: это и был десерт, обещанный мне хозяином.
Должен отдать справедливость городскому ополчению его величества короля Фердинанда: лишь приложив руку к своим треугольным шляпам и назвав меня превосходительством, вошедшие потребовали мой паспорт, которого, как им прекрасно было известно, у меня с собой не было. Тогда я ответил им то же самое, что сказал хозяину, и, словно для них это стало неожиданностью, они переглянулись с видом, означавшим: «Черт! Черт! Ну и скверное дело затевается!» Затем, после обмена этими знаками, капрал повернулся ко мне и, не отнимая руки от шляпы, сообщил моему превосходительству, что он обязан препроводить его к судье.
Поскольку я подозревал, что все эти проявления вежливости приведут в конечном счете к подобному дурацкому предложению, и отнюдь не был склонен пройти по всему городу в сопровождении четырех жандармов, то я подал знак капралу, что хочу поделиться с ним потихоньку неким секретом; он подошел ко мне, и я, не поднимаясь со стула, сказал ему:
— Удалите ваших солдат.
Оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что под рукой у меня нет никакого оружия, капрал повернулся к своим приспешникам и сделал им знак оставить нас одних.
— Присаживайтесь, — сказал я капралу, указывая на стул напротив.
Он сел.
— А теперь, — продолжал я, поставив оба локтя на стол и оперев голову о ладони, — теперь, когда мы остались вдвоем, слушайте.
— Я слушаю, — ответил калабриец.
— Слушайте, мой дорогой сержант, ведь вы сержант, не так ли?
— Я должен был им стать, ваше превосходительство, но несправедливость…
— Вы им непременно станете, позвольте же мне приписывать вам это звание, которое вы так или иначе обязательно получите и которого безусловно заслуживаете во всех отношениях. Теперь, — сказал я ему, — мой дорогой сержант, вы не против, раз это ничем не может подорвать ваш авторитет, не так ли, вы не против гаванской сигары, бутылки калабрийского муската и небольшой суммы в два пиастра?
С этими словами я вынул из жилетного кармашка две монеты и покрутил ими перед носом моего собеседника, инстинктивно протянувшего к ним руку.
Это движение доставило мне удовольствие, однако я сделал вид, будто не заметил его и, положив два пиастра в свой карман, продолжал:
— Так вот, мой дорогой сержант, все это к вашим услугам, если только вы позволите мне до того, как препровождать меня к судье, послать за моим паспортом в Сан Джованни. А вы тем временем составите мне приятную компанию, мы покурим, выпьем и даже сыграем в карты, если вы любите пикет или батай; ваши люди для большей безопасности останутся у двери, а чтобы они, со своей стороны, тоже не скучали, я пошлю им три бутылки вина. Надеюсь, это хорошее предложение: оно вам подходит?
— Еще как, — отвечал капрал, — тем более, что оно находится в полном согласии с моим долгом.
— А как же! Неужели вы думаете, что я позволил бы себе неподобающее предложение? Черт возьми! Да я бы на такое не решился, мне слишком хорошо известна строгость войск его величества Фердинанда. За здоровье его величества Фердинанда, сержант! A-а! Вы не можете отказаться, или я скажу, что вы мятежный подданный.
— А я и не отказываюсь, — ответил капрал и протянул свой стакан. — Ну а что будет, ваше превосходительство, — продолжал он, воздав должное предложенному мною тосту за здоровье короля, — что будет, если вам не принесут паспорт?
— О! В таком случае, — отвечал я, — вы все равно получите два пиастра, и в доказательство — вот они, авансом, настолько я вам доверяю, и будете совершенно вольны препроводить меня от бригады к бригаде до самого Неаполя.
И я вручил ему два пиастра, которые он с непринужденностью, доказывавшей его привычку к подобного рода переговорам, положил к себе в карман.
— У вашего превосходительства имеется какое-либо предпочтение в отношении гонца, который должен пойти за паспортом? — спросил меня после этого капрал.
— Да, сержант. С вашего позволения, мне хотелось бы, чтобы один из ваших людей… Подойдите сюда.
Я подвел его к окну и показал ему вдалеке, на большой дороге, Жадена, который, даже не подозревая о том затруднительном положении, в каком я оказался, продолжал в тени большого зонта делать свою зарисовку.
— Мне хотелось бы, — продолжал я, — чтобы один из ваших людей сходил за тем юнгой, видите, вон там, возле джентльмена, который рисует.
— Прекрасно вижу.
— Он отличный ходок, и, если есть возможность дать кому-нибудь заработать три-четыре карлино, я предпочитаю, чтобы их заработал он, а не кто-либо другой.
— Я пошлю за ним.
— Чудесно, сержант. Скажите к тому же, чтобы нам доставили бутылку лучшего муската и дали три бутылки сухого сиракузского вашим людям, и принесите мне перо, чернил и бумагу.
— Сию секунду, ваше превосходительство.
Получив все это через несколько минут, я написал капитану:
«Дорогой капитан, за отсутствием паспорта я стал пленником на постоялом дворе "Красный пеликан " в Сцилле. Окажите любезность и лично принесите мне отсутствующий документ, чтобы я получил возможность предоставить колабрийским властям все сведения морального и политического порядка, какие они пожелают узнать относительно Вашего покорного слуги».
Гитар.
Через десять минут юнгу привели ко мне. Я дал ему мое письмо и вместе с ним четыре карлино, наказав бегом отправиться в Сан Джованни, а главное, не возвращаться без капитана.
Паренек, никогда не располагавший такой суммой, рванулся вперед словно ветер. Через минуту я увидел его из окна: он добросовестно отрабатывал свои четыре карлино; Жадена он миновал мерным бегом; Жаден хотел остановить его, но он лишь показал ему письмо и продолжил свой путь.
А Жаден, желавший непременно закончить начатый рисунок, с обычным своим спокойствием снова принялся за работу.
