«В чем дело?» — спросил я.

«Она бросилась в море».

«Ба!»

«Погляди сам».

Я взял подзорную трубу: бесполезно, ничего уже не было видно.

«Что поделаешь! — сказал я капитану. — Так-то вот». А он все сокрушался. «Ну ладно, будьте же мужчиной и не показывайте вида другим».

«Ступай к ним и скажи Нунцио, что он может поспать этой ночью, а я останусь у руля».

Он протянул мне руку, я взял ее и пожал.

«В конце концов, — продолжал я, — одной колдуньей меньше, вот и все».

«Ты веришь, что она была колдуньей?» — повторил он.

«Черт возьми, капитан, вам известно мое мнение на сей счет, я в третий раз говорю вам это».

«Ладно, оставь меня».

Я повиновался.

«Вы все можете спать, — сказал я остальным, — капитан остается дежурить».

Это всем пришлось по душе, так что никто не возражал. На следующий день мы проснулись у Липари; что же касается капитана, то он не сомкнул глаз.

На острове мы провели три дня, но не потому, что разгружали масло, с этим мы управились за сутки, а просто кутили; затем налегке, точно пробковый поплавок, направились к Стромболи. Там мы погрузили, как было сказано, тысячу фунтов пассолино; нельзя сказать, что у нас было достаточно денег, чтобы расплатиться за него наличными, но капитан пользовался большим доверием и не сомневался, что продаст товар с выгодой хотя бы в Милаццо; около двухсот фунтов он уже пристроил там заранее. Так что, сами понимаете, вместо того чтобы со Стромболи возвращаться в Мессину, мы взяли курс на мыс Бьянко. Вот мы и дошли до главного; видите ли, я оттягивал это, насколько мог, но теперь уже отступать некуда: надо держать обещание!

— Стаканчик рома, Пьетро?

— Нет, спасибо. Дело было в самый разгар дня, в полдень, солнце сияло вовсю, как это бывает в конце сентября; на море затишье, легкий ветерок, и все. Капитан курил; брат Филиппо, ну вы знаете, певца, играл в мору с моим бедным братом Баттистой. Я готовил на кухне и, случайно выглянув наружу, сказал:

«До чего странное облако, и цвета необычного».

Оно было вроде как зеленое, цвета моря, и лишь одно на небе.

«Да, — отвечает мне капитан, — я уже минут десять смотрю на него. Погляди, Нунцио, как оно поворачивает».

«Вы мне говорите, капитан?» — отозвался кормчий, подняв голову над крышей каюты.

«Ты видишь?»

«Да».

«И что ты об этом думаешь?»

«Ничего хорошего».

«Если мы поднимем все паруса, то, может, успеем подойти к мысу Бьянко до бури?»

«Это не буря, капитан: в воздухе нет бури, погода стоит ясная, ветер дует из Греции; поглядите лучше на дым Стромболи, который тянется против ветра».

«Верно», — согласился капитан.

«Эй, смотрите, смотрите, капитан! Видите, как море под облаком морщится?»

«Все на палубу!» — крикнул капитан.

В одно мгновение мы все оказались там, все двенадцать, и не спускали глаз с того места: вода бурлила все сильнее, а облако опускалось все ниже. Можно было подумать, что они притягивают друг друга, что море вот-вот поднимется, а небо опустится. Наконец пар и вода соединились. Это было похоже на огромную сосну, ствол которой образовывала вода, а верхушку — пар. Тут мы сообразили, что это смерч, и в ту же минуту эта громада стала приходить в движение. Это было что-то вроде гигантской змеи с блестящей чешуей, которая, поднявшись, передвигалась на хвосте, извергая из пасти дым. Она замешкалась на мгновение, словно выбирая нужное направление. И наконец решилась двинуться на нас. А ветер в это время утих.

«На весла!» — крикнул капитан.

Каждый схватил весло. Нам надо было преодолеть всего двадцать шагов, чтобы смерч прошел позади судна. Стоит ли говорить, что мы не жалели своих рук и шли так быстро, словно, да простит меня Господь, дул дьявольский ветер. Поэтому мы скоро обогнали смерч, и он продолжал свой путь, как вдруг встретил нашу струю за кормой. Что касается нас, то мы гребли изо всех сил, повернувшись к нему спиной, и, ничего не видя, решили было, что избавились от него. Внезапно мы услыхали крик Нунцио: «Смерч! Смерч!» Мы обернулись.

То ли наш быстрый ход поднял поток воздуха, то ли струя, которую мы оставляли за кормой, указала ему путь, только смерч изменил направление и устремился вслед за нами. Он напоминал одного из тех гигантов, что обитали некогда в пещерах горы Этна и даже в море преследовали суда, которые имели несчастье сделать остановку в Катании или в Таормине. У нас не было больше рук, не было голоса, остались только глаза. Ну а меня, помнится, словно оторопь взяла: я следил взглядом за большой морской птицей, которую втянул смерч, и она кружилась, словно песчинка, не в силах вырваться из замкнутого круга. По мере того, как приближался смерч, мы отступали перед ним и под конец все скучились на носу судна, все, кроме кормчего, твердо стоявшего на своем посту на корме. Внезапно судно содрогнулось, точно и его тоже охватил испуг. Мачты согнулись, будто тростинки, паруса разорвались, словно паутина, и судно перевернулось. Все мы оказались под водой.

Не знаю, какое время провел я там. Насколько можно судить, я погрузился футов на тридцать глубины. К счастью, мне удалось запастись воздухом, поэтому, вынырнув на поверхность моря, я не успел совсем одуреть. Открыв глаза, я огляделся вокруг, и первое, что я увидел, было наше бедное перевернутое судно, которое колыхалось, словно дохлый кит. В то же мгновение я услыхал, что меня зовут; я обернулся: это был капитан.

«Давайте, давайте, держитесь! — крикнул я ему. — Мы не паралитики и, с Божьей помощью, сумеем выбраться».

«Да, да, — отвечал капитан. — Но вон позади тебя появился кто-то еще: это Винченцо».

«На помощь! — крикнул Винченцо. — Я чувствую, что у меня сломана нога, и не могу держаться на воде».

«Подтолкнем его к судну, капитан. Он сядет на него верхом, и, пока оно совсем не потонет, у него будет шанс, что его увидят с какой-нибудь рыбацкой лодки. Держись, Винченцо, держись!»

Взяв его с обеих сторон под руку, мы поддерживали его на воде; затем, подплыв к судну, он ухватился за него и с помощью обеих рук и здоровой ноги сумел взобраться на киль.

«О! — вымолвил он, когда наконец уселся там. — Я вижу других: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, вы двое — это десять, да я — это одиннадцать, недостает одного».

Того, кого недоставало, звали Джордано — мы о нем никогда ничего больше не слышали.

«Ладно! — сказал я капитану. — Надо плыть вместе и держать курс прямо на мыс. Это далековато, черт возьми, и некоторые останутся в пути, но все равно, вас не должно это пугать. Ну, вперед, сажёнками и на боку».

«Счастливого плавания!» — крикнул нам Винченцо.

«Еще одно слово, старик».

«Да?»

«Ты видишь моего брата?»

«Вижу, вон там, второй от меня».

«Да вознаградит тебя Господь за добрую весть!»

И я принялся грести к тому, на кого он мне указал, так что капитан с трудом поспевал за мной. Через десять минут мы все собрались и поплыли в ряд, как колония морских свиней. Я подплыл к брату.

«Ну что, Баттиста, — говорю я ему, — дело будет нелегкое».

«О! — отвечает он. — Все бы ничего, если бы не моя куртка: она жмет под мышками».

«Ладно! Держись поближе ко мне и не теряй меня из вида; если почувствуешь, что слабеешь, обопрись на мое плечо. Ты ведь знаешь, что я хоть и не толстый, но крепкий».

«Да, брат».

«А, кормчий, это вы?»

«Я самый, сынок».

«Так, так, так, да вы, я вижу, неглупы, совсем без одежды».

«Да, у меня было время раздеться. Но, если хочешь послушать моего совета, не трать дыхание на болтовню, не пройдет и часа, как оно тебе понадобится».

«Последнее слово: не теряйте из вида капитана».

«Будь спокоен».

«А теперь молчок».

Так продолжалось с час. К концу этого времени, видя, что брат обеспокоен чем-то, я спросил его:

«Ты устал?»

«Нет, дело не в этом, просто я не вижу больше Джованни».

Это был брат Филиппо. Я обернулся, посмотрел во все стороны — напрасный труд: он отправился к Джордано. Причем не сказав ни слова, видно из опасения напугать нас.