«Вы так думаете?»

«Я в этом уверена».

«Хорошо! Я скажу ему».

«Обещаешь?»

«Даю слово».

«Вот и ладно. Проходи!»

Тут она посторонилась, я весь подобрался, чтобы не коснуться ее, и шагов двадцать не спеша продолжал свой путь, чтобы не показывать охватившего меня страха, но после первого же поворота дал тягу, а удираю я, когда надо, быстро.

— Да, да, мне известны ваши способности.

— Лодка меня дожидалась. Увидев меня совсем запыхавшегося, Нунцио и мой брат заподозрили что-то неладное; они взяли меня за руку, чтобы помочь подняться быстрее, и стали грести, как если бы гнались за меч-рыбой. Долго так продолжаться не могло, но едва лодка вышла из бухточки, как подул ветер, мы подняли парус и живо добрались до деревни. Я горел желанием пойти и сразу же разбудить капитана, но подумал, что утром будет еще не поздно. К тому же мне не хотелось ничего говорить при его жене. На следующий день я отправился к нему и обо всем ему рассказал.

«Мне она сказала то же самое», — ответил он.

«Вот как! А вы не можете дождаться новолуния, капитан?»

«Никак нельзя. Уже начинают сушить пассолини, и если мы припозднимся, то окажемся позади остальных и, стало быть, получим его и хуже, и дороже».

«Черт возьми, решать вам».

«Все и так уже решено. Ты говоришь, что в следующую субботу масло будет в Сан Джованни, не так ли?»

«В следующую субботу».

«Ну что ж! В следующую субботу погрузимся и в понедельник в путь».

«Хорошо, капитан».

Больше я никаких замечаний не делал, так как знал: уж если он что вобьет себе в голову, то ни Бог, ни дьявол не в силах заставить его изменить решение, и потому об этом больше не было ни слова; в субботу в пять часов утра мы направились на погрузку в Сан Джованни. В восемь часов вечера пятьдесят бочек масла были на борту, и в полночь мы вернулись в Паче. Капитан застал свою жену в слезах; он спросил ее, почему она плачет, и тогда она рассказала ему, что с наступлением сумерек пошла в сад собрать индейских смокв, а когда набрала полный фартук, стало совсем темно; возвращаясь, она встретила на дороге женщину, закутанную в длинное покрывало из белой шерсти, и та сказала ей, что если ее муж выйдет в плавание до наступления новолуния, то с ним случится беда.

— Это опять была Джулия? — спросил я.

— Судите сами, в каком состоянии находилась бедная женщина! Капитан успокоил ее кое-как, ибо и сам-то не слишком был спокоен, да и то сказать, откуда же ему быть, покою. Но что бы Франческа ни говорила и ни делала, Антонио и слышать ничего не хотел: судно было загружено, о цене договорились, день назначили — все, конец. Единственное, чего она смогла добиться, это чтобы на следующий день он вместе с ней присутствовал на мессе, которую она во имя его счастливого плавания заказала в церкви иезуитов.

На следующий день, в воскресенье, они вдвоем пошли в церковь; месса была назначена на восемь часов, они явились за несколько минут до того, как пробило восемь, встали на колени и начали молиться.

Закончив, они подняли голову и посреди клироса увидели накрытый черным покровом гроб со свечами вокруг; подошел служка и зажег их, Антонио спросил у него, какую мессу сейчас собираются служить. Служка ответил, что ту, которую заказала жена капитана, и, так как в эту минуту на алтарь поднимался священник, Антонио не стал задавать других вопросов. В то же мгновение началась месса.

При первых словах, произнесенных священником, капитан и его жена переглянулись и побледнели. Тем не менее они снова принялись молиться, но, когда певчие затянули «De profundis»^[13], бедная Франческа не смогла долее сдерживать своего ужаса: вскрикнув, она упала в обморок. Крик ее был таким горестным, что священник спустился с алтаря и подошел к лежавшей без чувств женщине.

«Однако, — дрогнувшим голосом произнес капитан, — что за мессу вы нам служите?»

«Заупокойную», — ответил священник.

«Кто вам ее заказал?»

«Франческа».

«Я! Заупокойную?! — воскликнула бедная женщина. — О, нет, нет! Я заказала вам мессу во имя благополучного возвращения мужа, а не похоронную службу».

«Значит, я плохо понял и ошибся», — ответил священник.

«Пресвятая Дева, сжалься над нами!» — воскликнула Франческа.

«Да будет воля Божья», — со смирением произнес капитан.

Через день мы тронулись в путь.

Никогда еще нам не выпадало такой прекрасной погоды при отплытии. Мы гордо прошли мимо Фаро, словно у нас выросли крылья. Капитан выглядел совершенно спокойным, как будто на сердце у него не было никакой тяжести. Но я, кому было известно все, заметил, что, когда мы огибали башню, он раза два-три бросил взгляд в сторону Пальми. В конце концов он попросил подзорную трубу и, когда ее принесли, долго смотрел на берег, а потом, не говоря ни слова, передал мне инструмент. Я взглянул вслед за ним и, несмотря на расстояние, увидел Джулию так же отчетливо, как вижу вас: она сидела на вершине утеса, основание которого омывало море, смотрела на судно и время от времени вытирала глаза носовым платком.

«Это и правда она», — сказал я, возвращая подзорную трубу капитану.

«Да, я узнал ее».

«И долго она там будет сидеть? Меня это бесит».

«Ты действительно думаешь, что она колдунья?»

«А то как же, капитан! Я руку дам на отсечение».

«А между тем она никогда не причиняла мне зла. Напротив, без нее…»

«Что без нее?»

«Так вот, без нее я бы уже не плавал сегодня. Она не может желать мне зла, ведь когда я видел ее на берегу озера, она не угрожала, она молила и плакала».

«Черт возьми! Вот именно, она и сейчас плачет, это ясно видно».

Капитан поднес трубу к глазам и взглянул еще более внимательно, чем в первый раз; затем, вздохнув, сдвинул трубу ладонью и, взяв меня под руку, сказал:

«Пройдем на бак».

«Охотно, капитан».

Экипаж был как никогда охвачен весельем: все смеялись, рассказывали разные истории; и потом, видите ли, когда мы идем на острова — это праздник; у нас там знакомые, как вы сами могли заметить, и каждый говорил о своей подружке; так что стоит ли упоминать, что на борту стоял общий смех. Увидев меня, все сразу стали просить: «А ну-ка, Пьетро, тарантеллу». — «О! Нет у меня настроения танцевать», — ответил я им.

«Ба! Мы заставим тебя танцевать, хочешь ты того или не хочешь», — сказал мой бедный брат. О! Славный, знаете ли, был малый, на десять лет моложе меня; я любил его, как собственного ребенка. И вот он принимается насвистывать, остальные — напевать, а я, честное слово, чувствую, как у меня ноги сами в пляс просятся: я начинаю пританцовывать на одной ноге, потом на другой, ну а дальше пошло-поехало. Видите ли, уж если я начинаю этим делом заниматься, то остановиться не могу; они все больше распалялись, я тоже. Через полчаса я без сил опустился на палубу и сдался. «Ах! — говорю я. — Стакан муската не повредит». Мне передают бутылку. «За здоровье капитана и его счастливое плавание! А где же капитан?» — «На корме», — отвечает Нунцио. «Э, а ты-то что тут делаешь, кормчий?» — «Разве не видишь, сижу сложа руки: капитан сам взялся за руль». — «Вот как!» И с этими словами я поднимаюсь и иду к нему. Одна его рука лежала на румпеле, а в другой он держал подзорную трубу. Смеркалось.

«Ну что, капитан?»

«Она по-прежнему там».

Прикрыв глаза ладонью, я вижу маленькую белую точку, ничего больше.

«Странно, — говорю я капитану, — мне думается, вы ошибаетесь: это не женщина, больно мала, и по виду, скорее, чайка».

«Это из-за расстояния».

«О! У меня хорошие глаза, мне не нужна подзорная труба… И я уверен в том, что сказал… Это чайка».

«Ты ошибаешься».

«Э-э! Да вот вам доказательство, видите, она взлетает».

Вскрикнув, капитан бросился на бортовое ограждение.

«Да полно! — промолвил я, схватив его сзади. — Что это вы собираетесь делать?»

«И то верно: она успеет десять раз утонуть, прежде чем я туда доберусь».

И он, скорее, упал, чем спустился назад.