– Парень ты ничего, не без способностей. СС скоро раскусил. Да пора бы нам дальше двигаться.

– А именно, – нарочито вежливо поинтересовался подчиненный.

– Инструмент по-серьезнее: ужас. Чтобы сковородки там на веки-вечные за грехи, жопа полная и так далее. И чтобы поверили.

– Можно. Закройте глаза, уберите все органы восприятия и сон, оставьте только мысль и вечность: подумать.

– Доходчиво и просто. И по чьей путевке туда дорога – кто направит то есть.

– Природа. Если сознание себя не оправдывает, отправляется на второй круг.

– Вот как, а рай тогда что.

– Без рая; рай дан нам был здесь.

– Опа, однако. И за что же туда, кого то есть.

– Природа мыслит категориями вида.

– Складно. И как донести, доказать.. ты понял.

– Скоро узнаете. Ужас абсолютен, ему достаточно одной лишь вероятности. Целесообразность не бог и не дьявол, тут не уговорить, не умолить не получится. Не смог ужиться с имеющимся, попробуй сделать из пустоты лучше: игры бывают разные. Такой юмор.

– Пожалуй, – полковник сомневался, – Но для этого нужно как минимум опровергнуть саму идею бога, надежды и прощения.

– Нисколько. Ужели тот, кто поставил конкретную женщину, давшую ему совершенно конкретную – единственную и неповторимую, жизнь ниже – кого бы то ни было, во имя чего бы то ни было, найдет – у кого угодно, кроме, быть может, матери, хоть каплю сострадания. Тут и на презрение рассчитывать не приходится, ни на что вовсе: предательство. Да и вообще – к чему говорить с кем-то недосягаемым, если допускается потолковать с дедом и прадедами: не одна же память о внешних признаках нам передается.

– Занятно. У тебя галлюцинации случались?

– Сострадание. Покажите своей домашней псине видео с ее участием: оно ей тоже покажется галлюцинацией, – текущий набор блесен устарел безвозвратно, – Пора допустить мысль, что мы не венец творения.

К чему переубеждать восприятие собеседника – напрасный труд есть всякий труд, которого можно избежать. Вокруг всем и непременно требовалось во что-то неосязаемое верить. Иллюзорный, но вездесущий ужас непознанного заставлял искать: выдуманного спасения от выдуманного страха. Да только цена оказывалась куда более конкретной – свобода. Даже и мысли. «Остахов знал, что ожидание все же лучше смерти. Особенно досрочной, в мнимом пристрастии нового мира. Занятости и пошлости". Очкарик был не один, у него было слово. Зачем кому-то ещё: читать все же интересней, чем писать. Претенциозно, но бессознательно. Он и читал не спеша: собственную жизнь и ее эмоции – отдельно и врозь, вместе и рядом. Табак ему в помощь, невинная химическая связь между "уснул – проснулся". Женщина не подведёт: слово это оплодотворение. Новое восприятие как данность.

«Остахову снился сон. Бесчисленно виденный и бесконечно забытый. Мир, где всевластие ее абсолютно, но безбрежно и счастье – единственная безальтернативная реальность. Привычная, точно всякий день: рутина. Данность, в которой он усомнился. Не бывает ли лучше, но возможно ли по-другому».

– Обезьяний сон, – грезил под утренние нашептывания кукушки, – Наконец-то, бунтарь просыпается.

– Идиот, готовый променять рай на право владения женщиной, а владение – на рай для нее: только уже рукотворный, – цинизм у очкарика в крови, ну да он еще не познал – ее.

– Едва ли она тебя в том раю полюбит, – капитан дело знал.

– Зато удивится, – огрызнулся новоявленный старлей, – Или кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы она до тех пор полюбила. А там, глядишь, и четвертую звезду нацепят.

– Чего уж не сразу в майоры?

– Сначала покажите мне женщину, а после обвиняйте в ненависти.

– Свободен.

Впрочем, не здесь. В сей чудесной стране под названием родина интеллект значения не имеет. Тут взрослые люди всерьез задают вопрос: «Считаешь, книги помогут расширить мой внутренний мир?». Тут если пьешь – ты понятный дурак, но если если читаешь – непонятный. Пусть – но не дурак: трутень. Бежать, бежать не оглядываясь, покуда есть место – куда сбежать от этого кошмара. «Однако, прежде, чем уйти, Остахову предстояло кое с чем разобраться. Повесив напротив красноречивую фотографию рекламы женского белья, назвал в честь Анны Александровны Зинаидой и приступил к допросу с пристрастием. Не столь эффектно, как привязать к стулу дышащий прототип, зато и не соврет.

– Итак, подруга, давай расставим точки над – надо всем уж сразу.

– Сразу мимо: ты либо отворачиваешься, либо остаешься доволен тем, что имеешь.

– Да имею уж больно не много: потерять не жалко.

– Да тут претензия.

– Не у меня. Юмор, образование, эрудицию, обаяние, привлекательность и даже размер непосредственного того самого променяли вы на величину пайки тщеславия. Реальное удовольствие поставили ниже выдуманного образа, разве только назвав по-симпатичнее: самооценка, самоутверждение.

– Как учили. Или напомнить про веру предков и единственного непогрешимого – в мужском исключительно лице. Скажите спасибо, что на костер еще не тащим, да камнями не швыряемся.

– Не прибедняйтесь: вы давно следователи да судьи, и камни те без дела у вас не лежат.

– Как удобно.

– Зачем. Вам же самим скучно: глаза выдают.

– Зато не больно. Свободно и весело.

– Рабство в исполнении мужчины компенсируется красотой и умением женщины. Ваше будет абсолютно. В ответ на то, что мы, наконец, отказались от силы как инструмента..

– Долго думали.

– Зачем. Играть надо в постели, а не до постели.

– Много ты в игре той понимаешь.

– А если понимаю. Вы хвастались, кто больше выжмет, но, научившись выжимать все, соревнуетесь, кто эффектней унизит. Обида, копившаяся тысячелетиями – пойдет на мотивацию нам, но вы-то уж больно умнее, чтобы жить будущим или прошлым. Вы же просто перевернули старую, как новая эра, убогую систему координат: где один владеет другой, но и сам-то при этом собственность.

– Не надоело увещевать.

– Смешно, не спорю. Да ведь мы на пороге величайшей синергии свободы, надо только научиться прощать. Ревность, моногамия, ответственность, обязательства, мужественность – вам не долго удастся оперировать выдумкой, эра религии прошла. Подрастет новое поколение, для которых ваша обновленная до сказочной внешность – давайте зрить в корень, привычная данность, и магия образов – в которую вы сами уже поверили, закончится. Останется колдовать друг друга.

– Если успеет подрасти: рука уже на кнопке слива.

– Чья.

– А не все ли равно, – Зинаида улыбнулась, и не Джоконда виделась в той улыбке.

– Поздно?

– Поздно. Будет новый вид. Легко и непринужденно – с ударением на третий слог, – Остахов ходил тут три тысячи лет.

– Дебилы, – только и сказал напоследок.

На земле, где большую часть года не выйти на улицу без спецодежды, единственный способ не спиться и не сойти с ума – ходить друг к другу в гости, смеяться за общим столом над взаимными обидами да пытаться превзойти соседа в гостеприимстве. Кичиться не изворотливостью и хитростью, но гордиться умением жить всласть. Хвастаться не воровством, но предприимчивостью. Набившие оскомину истины – не воспринятые на родной земле никем. Тяжело дышать с извечным камнем за пазухой, тысячелетиями позволяя разделять и властвовать. Зачем жить рабом, хотелось штатному пропагандисту спросить умнейших из умных, да те вряд ли снизошли бы до диалога.

Очкарик чувствовал силу и догадался не знать страха: осталось найти идею, досуг или хотя бы занятие. Задача непростая, но выполнимая – в крайнем случае поправимая. Для начала следовало расчистить место действия. Всякая идея бога ошибочна уже тем, что обрекает зло на неизменное страдание, меж тем как хорошо известно, что последнее есть школа куда более эффективная, нежели счастье. Избавьте Достоевского от пережитой смертной казни, и едва ли вы прочтете после «Идиота». Взамен подарите величайшему писателю тихую, полную радостей размеренную жизнь и дайте право вас по заслугам отблагодарить – едва ли рискнет и круглый идиот. Мыслительный процесс сам по себе является реакцией на эмоции негативного порядка, и последовательно нарастающая массовая всеохватная деградация есть прежде всего следствие ожирения лишенного мотивации мозга. Сытому, обреченному на относительно – местами практически абсолютно, безопасное существование обывателю нет причин ломать голову над чем-либо, его будущность обеспечена. Теоретическое наличие пусть и удаленных на пространство обитателей рая и ада неизменно поставило бы первых в заведомо проигрышную ситуацию – исходные параметры не имеют значения при наличии вечности в условиях пусть ничтожно малого, но безусловного преимущества в динамике. А неизменный «образ и подобие» есть ни что иное, как отражение текущей данности. Вся история человечества демонстрирует, что богатым, эксплуататорам и счастливцам не удается навсегда отгородиться от бедных, зависимых и несчастных. Даже угнетаемым меньшинством те расплодятся ли, научатся, но, рано или поздно, низвергнут с пьедестала: добро ли, зло, и что после воздвигнут – значения не имеет. Расхристанная вольница грешников, пройдя все мыслимые и немыслимые муки, добравшись до увенчанных небесной радостью собратьев.. Замените «небесной» на «наследственной», вспомните семнадцатый год и представьте, что случается на порядок страшнее. Искать «кому выгодно» долго не придется: выгодно всем. Эволюция бесценна.