В северной области расщелины заполнены болотом, богатым съедобной растительностью. А выбраться там на плоскогорье было бы очень тяжело: расстояние до уровня поверхности воды увеличивается с увеличением высоты плоскогорья. Кроме того, расщелины становятся всё шире, а лазать по вертикальной стене Коатль не умеет. В очень узких и не столь глубоких расщелинах юга он может опираться сразу на две стенки и спускаться вниз попить. Но основное время в южной части проводит наверху, тогда как в северной – внизу.

Скорее всего, именно узость расщелин на юге – причина того, что в них есть вода, но нет растительности. Дно практически никогда не освещается прямым светом Инвизибла, а многократно отражённого от скал и рассеянного в атмосфере, видимо, не хватает. Ультрафиолета мало. Или общей освещённости.

Пустыня на Анбулии, кстати, очень красива на человеческий взгляд. И, наверное, на взгляд анбулийца тоже, иначе зачем половину времени проводить там? Это была бы обычная каменистая пустыня, если бы больше половины валяющихся здесь камней не была различными драгоценными разновидностями корунда, кристаллического оксида алюминия, то есть: натуральными малиновыми рубинами, сапфирами разных оттенков синего, прозрачными лейкосапфирами («восточный алмаз»). А также корундами зелёными («восточный изумруд»), фиолетовыми («восточный аметист») и жёлтыми и оранжево-жёлтыми (падпараджа). Реже попадаются похожие на рубины кристаллы оксида магния и алюминия (шпинель), золотисто-красные кристаллы оксида титана (рутил) и много других красивых камешков.

Правда, как сказал Светлане геолог, в этой пустыне среди драгоценных камней многого не хватает. Казалось, он всерьёз принимает гипотезу, что кто-то специально засыпал пустыню именно драгоценными камнями, а тогда странно, что не полным их набором. Почему-то почти нет оксидов кремния, в том числе кварца и аметиста, берилла и его разновидности – изумруда. Нет также алмазов и многого другого. Но при разнообразии цветов оксидов алюминия это не очень заметно. Слой оксидов алюминия довольно тонкий, метр-два, глубже породы, похожие на земные, в целом с преобладанием оксидов кремния над оксидами алюминия в несколько раз. И, конечно, по большей части, это не драгоценные кристаллы.

Конечно, когда они не огранены специально для красивого преломления света и не отполированы, даже такое множество драгоценных камней не похоже на витрину ювелирного магазина. Зато их гораздо больше, и их разноцветное сверкание под яркими лучами Инвизибла, имеющими более белый оттенок, чем у желтоватого Солнца, производит ошеломляющее впечатление. Из-за общности происхождения даже после процессов выветривания камни разных цветов не перемешались окончательно, образуя выделяющиеся на общем многоцветном точечном фоне одноцветные пятна и холмики разного размера. Кроме мелких камней, цвет которых из-за шероховатости скорее молочно-белый или серый, есть немалое количество крупных, с полученными относительно недавно, по геологическим меркам, плоскими сколами. В результате глаза колет неожиданным цветным просверком при каждом шаге и повороте головы.

Впрочем, полюбовавшись совсем недолго разноцветным сверканием, Светлана каждый раз вскоре включает фильтр шлема и приглушает дневной свет до степени сумерек. Хотя при этом становится хуже видно выражение лица Коатля. А ему её выражение лица – ещё хуже. Шлем и скафандр в целом очень мешают общению и делают пребывание на Анбулии вне станции некомфортным, но для людей на открытом воздухе здесь слишком много ультрафиолета. И слишком много озона в составе атмосферы. Растения, точно так же, как на Земле, производят обычный кислород. Впрочем, ботаник говорит, не точно так же, а с какими-то существенными для них, ботаников биохимическими отличиями. Неважно. На то они и растения, чтобы производить кислород. Но Инвизибл активно перерабатывает его в озон. Местные приспособились, а для людей озон в микроскопических количествах символизирует свежий воздух после грозы, но, будучи мощным окислителем, сильно ядовит. Его минимальная смертельная концентрация – чуть меньше одной двухсоттысячной при земном атмосферном давлении. На Анбулии атмосферное давление вдвое меньше. Это как на Земле на высоте пять с половиной километров. Если бы не озон, человек мог бы адаптироваться. Но озона в атмосфере здесь одна стотысячная доля, что, с учётом более низкого давления, составляет как раз ту самую минимальную смертельную концентрацию. Скафандр необходим. А раз его всё равно приходится напяливать, почему не использовать его возможности и не поберечь глаза?

В болоте, наоборот, Коатль «включает фильтр», погружаясь почти целиком. Как разобрать выражение лица ксеноса, если видны только ноздри и уши? Впрочем, то, что они не видят лиц друг друга при разговорах, при взаимной чуждости мимики даже к лучшему. И это не очень мешает. С тех пор как эпоха интернета развилась в эпоху дополненной реальности. когда можно видеочатиться не только через комп, но и видя изображение собеседника как бы рядом с собой, а сами собеседники стали подставлять вместо себя эмо-ботов, это изображение (и голос, со всеми интонациями) представляло собой любой конструкт, от лишь немного приукрашенного (или обезображенного) изображения реального собеседника до полной выдумки вроде мультяшных персонажей. Соответственно, оценивать изображение и интонации собеседника можно только как удачное или не очень произведение искусства, а смысл извлекать только из произносимого текста, как если бы он был напечатан. Поэтому Светлане не мешало, что она не видит лица Коатля. Ему, похоже, тоже шлем Светланы не мешал. Во всяком случае, он не высказывал сожалений по тому поводу, что она не может его снять. А также по тому поводу, что его какие-то причины заставляют беседовать вот так, почти целиком погрузившись.

Болото само по себе красивым не выглядит, это однородная серо-сине-зелёная поверхность. Даже под прямыми лучами Инвизибла она не сверкает, а лишь слегка мокро поблёскивает. В вертикальных стенах ущелья, в котором болото находится, почему-то не сверкают искры тех же камешков, что на поверхности наверху. Стены серые и вызывают клаустрофобию, по крайней мере, у Светланы. Она с ней успешно борется, она же ксенолог, а им положено уметь проникаться теми же чувствами к месту нахождения, что изучаемые ксеносы. А Коатлю в болоте хорошо. Точнее, ему в болоте очень хорошо в первые минуты пребывания после пустыни, а если говорить об основном времени пребывания, то в среднем лучше, чем в пустыне, но не то чтобы очень хорошо. (Светлана вспомнила универсальный анекдот, в котором туземца, разного в разных вариантах, спрашивают, хорошо ли ему живётся, на что он радостно отвечает: «Хорошо!.. Только долго очень»). В пустыне, кстати, у неё появлялись небольшие признаки агорафобии, с которой тоже приходилось бороться. Такое бескрайнее пространство без заметных особенностей под ногами и ещё более однородное и огромное сине-фиолетовое небо над головой, в котором небольшие и расплывчатые облака появляются довольно редко. На горизонте, правда, на западе и на востоке горы, но далеко, потому не ограничивают простора по-настоящему. А расщелины с чёрной водой на дне не видны, пока близко не подойдёшь. На Земле таких пустынных мест давно нет. Впрочем, можно привыкнуть. Да она, кажется, и привыкла. Собственно, Светлана пыталась искренне полюбить и пустыню, и болото, раз Коатль предпочитает их любому другому пейзажу, но пока до такой крайности дойти не получалось. Да и предпочитает ли он их, или пребывает там из-под палки по какой-то странной необходимости? – Всё-таки трудно полностью встать на точку зрения ксеноса, – признавалась Светлана сама себе, – ведь я-то, имея такое интересное жилище, как у него, всё время проводила бы там! Тем более, в пустыне и болоте он, как будто, ничего интересного не делает. Впрочем, пока я тоже там, он со мной разговаривает. А когда через какой-то час просит удалиться, я уже не в курсе, что он там делает…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».