— Я был штурмовиком, — ответил Брант. — Мать Айкена — снайпер. Я не думаю, что она вернется. Я завязал, она осталась воевать.

Эльга оторопела. Брант шагнул, приближаясь к ней вплотную. Проговорил:

— Надо было сказать раньше, пока Айкен к вам не привязался. Но вы такая красивая и добрая, что мне не хотелось вас расстраивать. Теперь вы знаете. Подумайте, надо ли оно вам.

Он крикнул: «Айкен, домой!» и осторожно взял ее за запястье. Потянул руку к себе, не наклоняясь, продолжая смотреть в лицо.

Губы притронулись к запястью, ловя пульс. Брант прошептал:

— Подумай. Мы пока не будем приходить. Ты красивая. Я хочу смотреть. Хочу трогать. Но если ты меня подпустишь близко, я не смогу остановиться. Я — альфа. Помни об этом.

Эльга смотрела как они уходят — Айкен не перечил отцу, удалился, упрямо сжимая губы. Когда дверь захлопнулась, она опустилась на стул и закрыла лицо руками, сдерживая подступающие слезы.

Хотелось перекинуться и навсегда спрятаться под шкурой. Чтобы главной проблемой была мышь, которую лис так и не поймал для лисицы. А не штурмовик-террорист, которого она привечала в собственном доме. И успела влюбиться.

Налаженная жизнь рухнула в четверг, одиннадцатого декабря восемьсот восьмидесятого года от примирения Камула и Хлебодарной. На следующий день после открытия Первых Зимних Олимпийских Игр. Старательно возведенные стены затрещали еще две недели назад, когда он рассказал Эльге о своем прошлом. Ему стоило больших усилий втолковать Айкену, что пони откладывается на неопределенный срок, а тете Эльге надо от них отдохнуть и заняться своими делами.

Призрачная надежда, что всё как-то утрясется и наладится, мелькнула сразу после работы, когда Брант спустился с обледеневшего моста и вышел на засыпанную снегом привокзальную площадь. Он шел за Айкеном в Дом Культуры железнодорожника, забрать с занятий. Услышал голос Эльги, подошел, повинуясь оклику. Она стояла возле машины, облокотившись на дверцу. Красивая и строгая, в сером длинном пальто и аккуратной вязаной шапочке.

— Я подумала, — сообщила она. — Приходите. Только ты будешь есть! Обедать и ужинать. Понятно?

— Нельзя просто так, — помотал головой Брант. — Надо взамен что-то делать.

— Кому надо? — вздернула подбородок Эльга.

Формулировка поставила в тупик. Брант встал в четыре утра, отработал полторы смены, упахался, перегружая мешки с пшеницей. Это мешало подобрать слова. Мысли окончательно разлетелись в стороны после боя вокзальных часов. Время! Айкен сейчас выйдет из класса, спустится по лестнице, выскочит на площадь с заснеженными клумбами. Нельзя ему одному там стоять. Темнеет рано, под ДК ошиваются какие-то мутные типы.

— Подожди тут, — попросил Брант. — Или подъезжай к ДК. Надо мелкого забрать.

Он двинулся по «зебре», ускорил шаг — быстрее, быстрее, не глядя по сторонам. Наткнулся на кого-то, ударил плечом. Извинился. Услышал гнусавый голос:

— Ты чё, крутой?

О, примелькавшиеся морды… трое самых мутных, все трое — волки-оборотни. Отираются возле кустов, под деревом, прячась от света фонаря. Нарываются. Ну, ладно…

— А чё надо? — Брант развернулся, оценивая противников.

— Ты каждый день шастаешь, да еще мальца таскаешь, — гнусавая морда попыталась обойти, подобраться к открытой спине. — За проход платить полагается, ты чужой асфальт топчешь.

— Треснет у тебя. Без моих денег обойдешься.

— Кру-у-у-у-той… — издевательски пропели из кустов.

Кинулись все трое, разом. Бранта этим было не смутить — нож только у одного, у самого хлипкого. Он старался соразмерять силу, сдерживался. В тренировочном лагере его учили убивать, не по кустам противников расшвыривать. В деревенских драках тоже друг с другом не церемонились. То, что происходило сейчас — не драка, а цирковая пародия. Оборотни вертелись, напрыгивали, отскакивали. Брант лениво отмахивался. Все переменилось, когда от ДК донесся визг — это Айкен вышел, увидел драку. Со стороны вокзала завыла сирена.

«Похоже, вахтер позвонил, вызвал полицаев», — сообразил Брант.

Он чуть не пропустил удар, когда понял, что ему не убежать. Рядом перепуганный Айкен, которого не потащишь в переулки, заметая след. А полицаи сразу не отпустят. И лисенка домой не отвезут, потому что… Брант отшвырнул гнусавого, ударяя спиной о дерево, нагнулся, подхватил камешек, кинул в проезжающую машину, молясь, чтоб Эльга не прибавила газу, остановилась. Та не подвела. Брант выкрутил руку второму оборотню, оттолкнул третьего, крикнул:

— Забери мелкого! Если докопаются, скажи, что ты мать. Поняла?

Полицейская машина уже тормозила у обочины.

— Поняла, — отозвалась Эльга и проехала чуть вперед — к дверям ДК, к Айкену.

Как сердце чуяло — сразу не отпустили. Повезли всех в участок. Там троица внаглую принялась обвинять Бранта в нападении: «Да мы просто стояли, а он такой: "Дай закурить!" А мы не курим… а он сразу с кулаками попер».

Полицейские завсегдатаям участка не сильно-то верили, но показания записывали. А потом, посовещавшись, решили тряхнуть Бранта.

«Где проживал до переезда в Ключевые Воды? Почему не зарегистрировался по новому месту жительства? Кем работал? Служил ли в рядах Объединенной Лисьей армии?»

Закрыли на трое суток, для выяснения личности. Брант ничего другого и не ожидал. Всех не отслуживших на благо отечества альф его возраста — и тех, кто младше, и тех, кто старше — подозревали в причастности к Огненному сопротивлению. Надо сказать, не зря. Если бы Брант был городским, отучился где-то, да хоть года три работал, может, и отпустили бы. А переехавшего из леса наизнанку вывернут.

Сидя в камере, он беспокоился не о себе. О сыне и об Эльге. Уже в полицейской машине, в наручниках, он сообразил, что приказ: «Если докопаются, скажи, что ты мать», мог Эльге не понравиться. Добропорядочная кремовая лисица, и тут вдруг — эй, повесь-ка на себя грех! В деревне за такое предложение доской от забора угостили бы, не размениваясь на слова. Эльга, конечно, доской бить не будет — воспитание не позволит и силёнок не хватит. Но обиду может затаить.

Ночь прошла в тревожной дремоте. Ни пьяные гуляки, ни карманные воришки к Бранту не лезли, просто обстановка к нормальному сну не располагала. Утром его и еще троих задержанных перевезли в городскую тюрьму. Из камеры вывели после обеда. Брант думал — на допрос. Оказалось — на встречу с адвокатом. Седой, солидный и, одновременно, очень энергичный лис укорил Бранта, что тот не явился в уголовно-исполнительную инспекцию, чтобы пройти проверку для применения акта об амнистии. Сообщил, что сроки еще не истекли, документы будут переданы его помощником, без личного обращения Бранта — «одиноким родителям в этом случае полагаются льготы». Пришлось ответить на кучу вопросов: припомнить и сбор грибов, и работу на общинном поле и лесозаготовках. Адвокат пообещал восстановить трудовую деятельность Бранта по табелям, посоветовал сохранять спокойствие — «я уверен, что на следующей неделе вы будете дома», и передал привет от сына.

— Они решили не отменять визит к бабушке с дедушкой. Вернутся, как и планировали, в воскресенье вечером. Хотят покататься на санях, пока лежит снег.

Брант не сразу понял, что адвокат говорит о поездке к родителям Эльги — в первый момент подумалось, что Айкена отвезли на хутор, к его родителям. Кроме слов адвокат одарил Бранта пакетом с едой, еще раз заверил, что лишение свободы надолго не затянется, и отбыл. Бранта, прижимающего к себе передачу, отвели уже в другую, одиночную камеру — чуть почище. Комфортнее.

Удивило то, что в передаче не было ни хлеба, ни булочек. Ни куска! Как будто кто-то решил, что одинокому альфе хлеб поперек горла встать может. Наверное, кому-то и может. Но не Бранту, который плохо наедался колбасой с сыром — булочки не хватало.

Он ел, принюхиваясь к пакетам, выискивая ниточки запаха Эльги. Думал о том, что, может быть, её родители Айкена нормально примут, не ощетинятся. Кремовый, светловолосый, голубоглазый. Сын похож на Эльгу больше, чем на самого Бранта. Странная шутка судьбы.