Хельга восторженно ахнула, шагнула к цветам. Кругом царила и правила осень, но в наш садик пришла поздняя весна, развернулась во всей красоте, нежности и силе. Не веря своим глазам, Хельга дотронулась до одного из лепестков, обернулась ко мне, и я сказал:

— Настоящие. Срежем их и поставим в комнате.

— Анарен… — прошептала Хельга, не в силах оторвать глаз от маленького чуда, которое родилось для нее на темном и дождливом севере. — Анарен, это невероятно. Господи, это же…

Она всхлипнула, провела ладонью по лицу. В ее глазах плыли огненные искры — любовь и надежда.

Чтобы поцеловать ее, мне пришлось нагнуться — а ей подняться на цыпочки.

Хельга

Это было…

Удивительно.

Невероятно.

Из сада мы пришли домой, я поставила букет нарциссов и ирисов в вазу у кровати, и Анарен осторожно прикоснулся к моему запястью — тихо, трепетно, словно боялся спугнуть меня или сломать. От него веяло запахом свежей травы и чего-то неразличимого, но влекущего — настолько уверенно и сильно, что я не могла, да и не хотела сопротивляться.

Я писательница, но, кажется, впервые в жизни не знала, какие слова подобрать. Все, что приходило мне в голову, казалось ненастоящим. Неправильным.

Было лишь тепло, которое соединило нас, словно золотая нить. И потом, когда мы смогли оторваться друг от друга в нашей комнате, оно не развеялось среди смятых простыней, а осталось с нами. Анарен обнимал меня, мягко водил кончиками пальцев по моему обнаженному плечу, и я никогда не была такой счастливой.

Иногда мне казалось, что я тону. Растворяюсь в чужих объятиях, соединяясь с Анареном в единое существо. Гномка, эльф — все это уже не имело значения. Мы с Анареном сделались кем-то намного больше и важнее, чем были по отдельности.

Неужели оно сбылось? То, о чем я когда-то мечтала, загадывала, выплескивала на страницы книг? То, во что я не могла поверить, потому что любовь и нежность не для такой, как я, не для неправильной гномки с ее книгами…

Была ли это любовь? Я не знала. Но это было моим счастьем — огромным, бесконечным, бездонным.

Это было мое море.

— О чем задумалась? — спросил Анарен. Я улыбнулась.

— О том, что мне, наверно, придется переписать свои книги, — призналась я. — Потому что в драках я разбираюсь, а вот в любви, как оказалось, не очень.

— Ну я бы так не сказал, — Анарен дунул в сторону весеннего букета на столе, и нарциссы издали легкий мелодичный перезвон. — Просто любовь это и правда намного сложнее, чем битвы.

Мне о стольком хотелось его спросить — о том, что теперь соединяет нас, о том, как быть дальше, о том, сколько искренности сейчас в нас обоих — но я не знала, как вообще можно об этом говорить, и стоит ли говорить. Я не знала, что будет с нами дальше — не знала, но верила, что моя влюбленность станет любовью, и Анарен не разрушит ее. Никогда.

— Любовь… — задумчиво повторила я. Анарен рассмеялся, дунул в мои растрепанные волосы.

— Да. Почему ты сомневаешься?

Я поежилась. В то весеннее тепло, которое окутывало нас, вкралась осторожная осенняя нотка. Она ничего не спугнула и не испортила, просто напомнила о себе: вот она я, ты соскучилась?

— Мы очень разные. Ты эльф, я гномка. Это все… очень неожиданно, — призналась я. — Просто понимаешь, в тебя нельзя не влюбиться, — мне никогда раньше не приходилось говорить о таком, гномы вообще редко говорят о любви, считая, что противень с пирогами и теплый дом намного важнее. — И мне сейчас и страшно, и весело, и очень хорошо. Потому что я…

Я не договорила. Принцесса Эрна вообще обошлась бы без слов — но я была другой.

— Ты влюбилась, — произнес Анарен с такой глубокой искренностью, что у меня заныло в груди. — И я влюбился. А дальше все будет только сильнее и лучше.

Нет, он не обманывал меня, говоря то, что я хотела бы услышать. По его голосу, по взгляду, по каждому прикосновению, которое все еще вспыхивало огненными лепестками на моей коже, я видела, что Анарен… Но как? Неужели это вообще возможно?

— Сомневаешься? — спросил он, и в его голосе прозвучало веселье. Я пожала плечами. Если мужчина создает для девушки весну с цветами среди осени, то как можно в нем сомневаться?

— Я просто слишком часто слушала, что я неправильная. Некрасивая, не такая, как надо, — призналась я, вдруг поняв, в чем, собственно, проблема. — Что меня никто никогда не полюбит по-настоящему.

Анарен вытянулся на кровати, закинув руки за голову, и мечтательно улыбнулся.

— Теперь ты сама видишь, что все ошибались, — произнес он. — Хельга, ну правда же! Посмотри на себя в зеркало, как тебя можно называть некрасивой?

Я знала, как. Слушала много лет. И в зеркало смотрела — но Анарен видел кого-то другого. Какую-то идеальную версию меня.

— Ты очаровательная девушка, моя дорогая супруга, — мягко, но с бесконечной уверенностью сказал Анарен. — И твоя душа так же прекрасна, как и лицо.

Я улыбнулась. Как говорили мои родители, душа спрятана глубоко, а рожа-то вот она, на виду у всех. И мне придется потратить много сил, чтобы окончательно вышвырнуть прочь то, что в меня вбивали годами.

Мои родители любили меня. Они хотели мне обычной гномьей судьбы — потому и твердили все эти вещи, чтобы я смирилась, поняла, что для меня лучше, и наседала на пироги, а не на книги… Но я пошла своей дорогой, и она привела меня к эльфу. К эльфу и влюбленности, которая перерастала в любовь.

— Я не умею принимать комплименты, — призналась я. — Гномы их почти не говорят.

— А это не комплимент, — откликнулся Анарен. — Это правда.

И тотчас же добавил:

— Не шевелись. Не оборачивайся.

Анарен

Привидения всегда появляются там, где много эмоций и искренних чувств — впрочем, я не думал о старом Вильмо, когда обнимал свою жену. Я вообще ни о чем не думал, кроме того, что не надо терять время. Мои чувства были взаимны, я увидел это во взгляде Хельги, когда она с беспримесным детским восторгом смотрела на цветы — от этого стало так легко, что я едва не взлетел.

Сейчас Хельга испуганно смотрела на меня — сидела на кровати спиной к дымной туче, и на ее лице расцветал вопрос: оно там? Оно смотрит? Я едва заметно кивнул, и Хельга закрыла глаза, словно крошечное робкое животное перед хищником. Пусть оно сожрет меня, но я не увижу, как надо мной распахивается ужасная пасть.

В дыму и кровавых просверках проявились очертания Вильмо, и я подумал, что господин Яккинен был прав: при жизни это был скверный старикашка. Собственно, я был полностью согласен: тот, кто от жадности едва не отравил собственную внучку, заслужил такую участь.

Хельга зажмурилась еще сильнее. Привидение разинуло рот в беззвучном вопле — да, это впечатляло. Не лежится ему в могиле ровно. Над Хельгой растеклись дымные руки, вытянулись, заостряясь, скрюченные пальцы, словно призрак хотел схватить ее, и я приказал:

— Окаменей!

Приказ сопровождался сильным направленным заклинанием, которое сковало старого Вильмо. Привидение затряслось, наливаясь огнем, чернотой и собственной злобой, и Хельга едва слышно пролепетала:

— Я знаю, что ты с ним справился. Но можно, я не буду смотреть?

— Можно, — разрешил я, выбираясь из кровати. Надо было одеться — не идти же к тайнам старого Вильмо с голым задом? Хельга торопливо последовала моему примеру, не оборачиваясь. В дымной туче окончательно исчезли все человеческие черты — кажется, Вильмо хотел удрать, но не мог.

— Теперь я понимаю, почему призраков не расспрашивают о правде и неправде, — сказал я, застегивая рубашку. — Потому что они впечатляют. Не всякий выдержит такие поиски истины.

Хельга, которая торопливо нырнула в платье, энергично закивала. Нет, она слишком любопытна, чтобы не посмотреть — поправив воротник и рукава, Хельга обернулась к скованному привидению, и в ее взгляде я заметил любопытство за страхом.

Неудивительно. Та, которая пишет о принцессах-воительницах, не может быть из робкого десятка.