– За это будешь наказана. Вот два перевода, сделаешь до утра.

Он протянул мне с десяток квадратных желтоватых листков, исписанных от руки какими-то загогулинами.

– Это запись после встречи послов. Тут четыре языка. Переведешь все к утру. Вот, и словари возьми, бумаги и чернилок. И карандашей. Придешь и принесешь сама, через два часа после рассвета. И чтобы начисто было переписано.

Я подхватила листки и книги с покорно опущенной головой.

– Иди.

Дважды меня не надо было просить. Я шмыгнула в свою комнатушку, зажгла тусклую лампу над изголовьем кровати. Чтобы не взбеситься и не надавать наглому "дядюшке" тумаков, я сунула нос в бумаги. Так-с, что тут у меня? Интересно…

Зашуршала в пальцах необычная бумага – у нас такую не делают. Весь текст был написан от руки черными карандашами. Я вчиталась, сосредотачиваясь, но писанина по-прежнему оставалась для меня филькиной грамотой. Как так, я же понимала написанное… Неужели все? Лавочка прикрылась? Но взгляд тут же наткнулся на строчку из другой страницы, которая слилась в правильное предложение. И еще одна строчка, и еще… А некоторые так и оставались для меня непонятными. Сколько я не напрягала память, ничего не происходило.

Может, со словарями дело пойдет быстрее?

Обложившись книгами, бумажками с пометками и высунув от усердия язык, я перевела целых пять предложений за полчаса. Результат так себе. К тому же есть хотелось зверски. Может, стоит прокрасться на кухню и надеяться, что гадкий повар спит и не зажмет меня в углу?

Память Йолы на это выдала, что в кособокой страшной тумбе для меня есть подарочек. Кусок твердого сыра, сушеные фрукты в мешочке, раскрошившееся печенье. Ну что ж! Жить можно.

А после еды мне захотелось спать. Глаза слипались, и я не могла перевести ни строчки – потрясения, стресс, чужая память, настойчиво бьющая мне в голову. И как тут не уснуть?

Так я и отключилась, опустив голову прямо на исписанные страницы и беспощадно сминая их рукой. Плевать мне на то, что я не сделаю перевод. Это же вообще невыполнимо!

***

– А ну вставай! Ты с ума сошла! – почти испуганно трясла меня за плечи вчерашняя тетка, Глаха.

Я разлепила глаза и поморщилась. Жутко болела голова.

– Хозяин ждет!

– Иду, – буркнула я, заодно понимая, что вчерашний кошмар никуда не делся.

Я поднялась с кровати, собрала в руки листки бумаги, которые вчера разбросала. Кое-то, кажется, помялось и немножечко порвалось. Широко зевнула и запустила руку в волосы. Ну и лохматая же!

– Быстрее! – прошипела Глаха, выталкивая меня из комнатушки.

Ну, быстрее так быстрее. Как есть, в ночной рубашке, неумытая, я сунула ноги в растоптанные и растресканные домашние башмаки и уныло поплелась наверх.

– Давай сюда переводы! – приказал хозяин, не глядя на меня. Только протянул руку в повелительном жесте.

Я вложила в его мягкую толстую ладонь листки и с интересом принялась ждать реакции. Страха, на удивление, не было. А может, я просто тупила от недосыпа.

– Эт-то что?! – изумленно спросил он, перебирая листки, к которым я даже не прикасалась.

И уставился на меня в совершенном шоке. Видимо, неповиновение Йолы было чем-то из ряда вон выходящим.

– Ну, не успела. Уснула, – дернула плечиком я, глядя в пол. Смотреть на него не хотелось – боялась вновь ощутить прилив чужих эмоций и двинуть этому престарелому козлу в глаз.

– Уснула, – повторил он за мной шепотом. – Как?

– Что – как? Как уснула? Ну, закрыла глазки, отвернулась к стеночке – и готово. Понимаете, устала очень.

Его реакция на это была неожиданной. Он подскочил, быстрым колобком докатился до меня и приказал:

– А ну, покажи цепочку! На ноге! Быстро!

Мне очень хотелось нахамить. Но я, сморщившись, приподняла край ночной рубашки, чтобы тут же, взвизгнув, дернуться – его противные пальцы вцепились мне в лодыжку. Но он держал крепко. Подцепил золотую цепочку, внимательно ее разглядывал.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказал он, а потом, без перехода, приказал:

– Сядь на кресло!

Ну, я села. В ногах правды нет.

– А теперь встань. Наклонись. Выпрямись. Принеси книгу со стола.

Я с недоумением все это проделала, глядя на него, как на идиота. Правда, следующий приказ выбил из меня весь воздух.

– Сядь в кресло и раздвинь ноги.

Ага, щас! Бегу, волосы назад.

– Нет, – тихо сказала я, испытывая при этом весьма странное чувство. Как будто что-то очень сильно натянулось, напряглось в груди.

– Нет?!

– Нет. Хватит с меня.

– Я приказываю!

Натяжение в груди стало нестерпимыми, но больно не было – скорее, очень неприятно. Наверное, так бы могла чувствовать себя растянутая в пальцах до предела резинка для волос.

– Нет! – с удовольствием повторила я, ощущая, как сминается, ломается что-то незримое, неясное внутри меня.

А в следующий миг сломало и меня. Каждая мышца напряглась до невообразимых каких-то пределов, свело зубы, а в глазах потемнело. Я опустилась на колени, часто дыша, краем сознания услышала испуганные крики, топот ног, а потом и визг, полный ужаса. Мужской визг, хозяйский. Почти песня, а! Слушала бы и слушала!

А потом мне стало не до этого.

С моим дыханием изо рта вырвалось черное облачко, и вместе с ним вырвалась из этого тела и я. Я смотрела на себя как бы стороны и с ужасом отмечала, что мое новое тело выглядит, как загримированный манекен для самых кассовых фильмов ужасов.

Черные глаза без белков, без зрачков. Белая, как бумага, кожа. Обескровленные, посиневшие губы.

Золотая цепочка, валяющаяся под ногами. Расстегнутая. Или разорванная. Непонятно.

– Темная, темная! – орал кто-то, и я оторвала взгляд от распластавшегося тела.

Только вот без толку. Потому что все вокруг покрывала темная дымка. Как гарь костра, только без запаха. Она струилась везде, прятала людей, предметы, но ластилась к телу Йолы, касалась ее кожи, не заволакивала ее непроглядным туманом. И я чутьем, взявшемся неизвестно откуда, поняла – тьма утешает. Дает силы. Поддерживает. Чуть ли не скулит, как щенок, требующий внимания хозяйки.

Я не удержалась, протянула ладонь, не зная, чего ожидать.

И тьма радостно рванулась ко мне, не делая между мной и телом Йолы никаких различий.

– Темная! Темная!! Стражу! Скорее! – визжал кто-то надоедливо прямо над ухом.

И я открыла глаза.

***

Все обитатели дома, белые, как мел. Стоят у входа, трясутся.

Хозяин нервно комкает какие-то гербовые бумаги, его пальцы ходят ходуном. Граха держится за сердце и смотрит на меня с ужасом. Слуги, толпящиеся чуть дальше, молча разглядывают меня, и только мой старый знакомец повар трусливо маячит дальше, в коридоре.

– Очнулась, – выдохнула Граха и упала в обморок.

Остальные с воплями разбежались, и только хозяин остался стоять, глядя на меня исподлобья, набычившись. Я смотрела на него и не понимала, как это ничтожество может иметь хоть какую-то власть над другим человеком.

«Разорвать?» – радостный, веселый шепот вспыхнул черным в голове.

– А? Что? Кого разорвать? – переспросила я, и хозяин затрясся, как под током.

– Ты слышал? – недоуменно обратилась я к нему.

Он помотал головой, а потом, булькнув от страха, попятился задом, вышел в коридор и со всей силы захлопнул дверь. Щелкнул замок.

«Давай разорвем?» – снова спросил голос. И я сообразила, что он – в моей голове. Здравствуй, шизофрения! Заходи, будь как дома! Тебя-то мне не хватало еще для полного комплекта! Кожу продрал сверхъествественный жуткий мороз.

– Не надо никого разрывать, – осторожно ответила я. – Лучше как-нибудь потом.

«Не хочешшшь», – разочарованно прошептало в голове. И исчезло.

Б….! Да лучше бы я тюрьме сейчас сидела за своего козла-генерального!

Я со стоном поднялась на колени, охнула от боли в груди, которая, впрочем, тут же исчезла. С силой растерла лицо руками. Что они там кричали? Темная? Что это значит?