Я могу припомнить с десятка два таких «это она», поэтому сомневаться не приходилась. Мою жопку ждут неприятности.

– Хорошо. Только я съезжу за вещами сама. Без тебя.

Не хватало еще ее подставлять – мало ли что.

Танька неохотно кивнула. Ее тревожность передалась и мне. Мы наскоро распрощались, и я пообещала приехать к сразу же, как соберу свой шмот. Она стребовала с меня чуть ли не клятву быть острожной, и я пообещала. Вот только обещание свое выполнить мне не удалось.

***

Волшебный пушистый снежок падал на сугробы, делая их совсем уж грандиозными. Снежная зима выдалась… В наступившей тишине я чутко прислушивалась к звукам из своего подъезда, кралась, как мышь, по лестничной клетке. Но вроде бы все в порядке… Никого.

В квартире наскоро покидала в чемодан свое тряпье, сгребла косметику, полезла в сейф за документами, шаря наощупь рукой… Похолодела. Бумаг не было. Пустые полки сейфа издевательски поблескивали серым металлом. Кровь бросилась к лицу, а руки, наоборот, заледенели. Я замерла, прислушиваясь к звукам: нет ли чужого дыхания, не скрипит ли дверь в ванную. Медленно встала, бесшумно, не дыша, вышла из своей спальни и рванула к входной двери, каждую секунду ожидая, что на плечо опустится чужая рука.

Я была уже близко – схватить ключи от машины, валяющиеся на тумбе у входа, дернуть вниз защелку, распахнуть двери и бежать, бежать! Получилось! Я проскочила лестничные пролеты один за одним, не ощущая, как ледяные ступени холодят стопы в одних носках. Пикнула подъездная дверь. Я трясущимися руками щелкнула замок, залезла в безопасное нутро машины, завела двигатель. Уткнулась носом в руль, стараясь взять себя в руки. В таком состоянии даже выезд со двора может быть опасным.

Стальная пружина в груди начала уже было разжиматься, только вот привычка не блокировать двери…

Все произошло очень быстро. Распахнулась пассажирская дверь, впустив зимний холодок. На сидение рядом со мной скользнул тип в черном. Шапку надвинул на глаза, но я уже знала, кто это. Шестерка генерального нашего, водитель, нянька и мать родная. Захлопнулась дверь.

Я ничего не предпринимала, глядя в пустые, голубые, как леденцы «ментоса», глаза.

– Не чуди. Поехали, – вполне добродушно сказал он, но по спине пробежали мурашки дурного предчувствия.

– Куда?

– К Дмитрию Сергеевичу. Очень уж он тебя ждет. Вот что тебе, девка, спокойно не сиделось? Ты едь, едь. Дорогу покажу. Тут рядом.

– Никуда я не поеду. Пошел вон, – отчетливо сказала я, затушив машину. Потянулась к подлокотнику, чтобы достать заныканную пачку сигарет, но тут же придушенно пискнула. Лапища «няньки» генерального стиснула мое горло.

– Едь, девка. Не шути, – тихо и жутко сказал он мне прямо в лицо. От него дохнуло табаком и приторным парфюмом. Меня затошнило, но в груди раскаленным валом разлилась ярость. Гнев в высшем его проявлении. Ненависть.

– Пошел на х…! И руки убери. Поеду.

Я отчеканила, глядя в его пуговичные безразличные глаза, и он недоуменно моргнул глупыми глазами. Наверное, девушки нечасто козлили ему в лицо.

Хватка разжалась, и я, глядя на свои подрагивающие пальцы, завела машину.

– Куда?

– Прямо, направо километр и стой.

Вот бы припечатать мудака резким торможением…

Я выполнила указанные маневры, все же, наконец, прикурив. Что же я, дура, не послушала Таньку?

– Вот тут стой. Сейчас Дмитрий Сергеевич подойдет. И не чуди, без глупостей давай.

Я припарковалась прямо на дороге, ведущей в тупик. Недалеко, однако, от моего дома. Видимо, давно готовились, обстоятельно. Бежать некуда.

Рядом припарковалась черная машина – наш генеральный, конечно же. Задняя дверь моей машины открылась. Дмитрий Сергеевич, чмо бессмысленное, залез на мое заднее сидение. Старый уже, восьмой десяток разменял, скотина. Лысый, рожа в пишментных пятнах, рот как у жабы и глаза… Плохие глаза. Нехорошие про него слухи ходили, якобы, в девяностые поднялся, держал общак, но сам соскочил вовремя. И что до седых волос он дожил потому, что сам не одну жизнь отнял. Я не особо тогда верила… Дура. И как я не замечала раньше, что у почтенного старичка глаза садиста и убийцы?

Генеральный уставился на меня в отражении лобового зеркала. Скривился, и я вслед за ним.

– Что же тебе, Верочка, не сиделось ровно? С чего это ты копать под меня вздумала?

– Жизнь и свободу свою защищала, Дмитрий Сергеевич. Если бы не копала, то сидеть бы мне до старости, не правда ли?

– Ох, Верочка, Верочка… Ну посидела бы годика три-четыре, вышла бы по УДО, жизнь бы заново начала… Создала ты мне проблем, Верочка, на ровном месте. Но да больше не создашь. Я в свое время таких наглых десятками раскатывал.

Он пристально следил за моей реакцией, не отрывая взгляда от зеркала. И я ласково ему улыбнулась.

Когда мне угрожали, в моей душе воцарялся невероятный покой, за которым следовал взрыв. Я не нервничала, не плакала, не истерила. Сама себе в такие моменты я напоминала себе остро заточенный клинок, который чешут об острые камни, а он становится только острее.

Впервые я поняла это, когда пьяный отчим решил поднять на меня руку. Мне было всего девять лет, но этот момент я запомнила навсегда и потом, в лунные бессонные ночи, прокручивала в голове. Я словно видела эту жуткую сцену со стороны: маленькая девочка улыбается в лицо беснующемуся мужику с красными бычьими глазами, когда он на нее замахивается. Вертко проскальзывает под дурную руку, поднимает тяжеленный советский табурет и бьет изо всех сил по тупой голове отчима, которая даже не осознает, что произошло.

Тогда было много крови, но я не испугалась. Деловито поставила табуретку обратно и пошла к соседке – вызывать скорую и маму.

В доме матери меня больше не смели касаться и пальцем.

Но жизнь, видимо, испытывая меня на прочность, частенько подкидывала дикие ситуации. Хотя последние годы все было спокойно. Видимо, затишье перед по-настоящему неприятным западлом.

Дмитрий Сергеевич продолжал сверлить меня взглядом. Ждал – чего? Страха? Слез? Мольбы о пощаде? Хрена те лысого, а не страха.

– Ну и что ты со мной сделаешь? Закатаешь в асфальт? Отвезешь в лес и скормишь муравьям? Купишь мне абонемент в «Летуаль»?

Я отбросила вежливость. Ни к чему.

– Ну что ты, Верочка… Мы же не дикари какие. Скажи-ка мне, деточка, много ли копий успела наделать с тех документов, которые у тебя в квартирке лежали?

– Конечно. Ты же не думаешь, что я дура?

– Нет, Верочка, не дура. А раз не дура, то слушай. Предлагаю выход из этой очень неприятной для всех нас ситуации ситуации. Ты берешь вину на себя, получаешь свой срок, а на выходе мы тебя отблагодарим. Уж поверь, не поскупимся.

– А иначе?

– А много ли бесхозных трупов находят по весне? Хотя жалко вот так, даром… Есть и другие варианты, Верочка, в тёплых странах и со страстными мужчинами. Оттуда тоже никто еще из девочек не сбегал. Но они же дуры, да, Верочка? Поэтому там и оказались. А у тебя выбор хороший. Заодно доброе дело сделаешь – негоже мне на старости лет на киче сидеть да со следаками базлать. Ты выбирай, я подожду, только недолго.

– Холодно… Я в одних носках. Машину заведу, – уведомила я вышибалу своего начальничка. Повернула замок. Теплая струя воздуха согрела закоченевшие ноги и пальцы. Я смотрела в окно и казалась, наверное, со стороны очень задумчивой. Но на самом деле внутри меня трясло от ненависти. Этот… старый мусор, гниль, мразь живет с комфортом? И не сдох в страшных муках? И ничего ему за его дела не было? Что же ты, бог всемогущий, не спускаешь такую шваль прямиком в ад? Живет до старости в богатстве, здравии, жрет фуа-гра, пьет «Кристалл», распоряжается чужими жизнями, ломает… Ненавижу!

Делая вид, что раздумываю, я внимательно окинула взглядом место, где мы стояли. Метров триста до тупика, людей нет. Успею? Должна.

– Ну, Верочка, решай. Времени нет.

– Покурить дайте, – спокойно сказала я, залезая в подлокотник своей машины.