Изучая архивные документы, рукописи, письма Давида Давидовича, порой создаётся впечатление, что он делал автобиографические наброски чуть ли не каждую свободную минуту. В этом есть, безусловно, множество плюсов и один большой минус. Заключается он в том, что во многих таких описаниях Бурлюком, сознательно или несознательно, совершены ошибки. В отделении правды от вымысла и состоит главная трудность биографа. Нет, безусловно, легко определить преувеличения, когда, например, он называет сам себя профессором и пишет о том, что знал в совершенстве древние языки (греческий и латынь) и французский с немецким (аттестат из Одесского художественного училища говорит об обратном). Это преувеличения очевидные. Немного сложнее, но тоже вполне возможно разобраться с датами, которые «отец российского футуризма» часто путал. А вот что действительно сложно, так это определить правдивость фактов, изложенных в письмах, которые касаются, например, его отношений с друзьями и знакомыми. Красноречивый пример этому – краткая история отношений Бурлюка и Есенина, или, например, его отношения с Николаем Рерихом. Он мог бросать Толстого с «парохода современности», а после писать о нём восторженную поэму. Но этим Бурлюк и интересен. Он ярок, шумен, противоречив.

Писать воспоминания он начал в Америке. Оторванность от родины, от друзей, необходимость начинать всё сначала, вновь доказывать своё превосходство, свою исключительность, свой талант не могли не ранить его. Он ведь был не только художником. И не только поэтом. Он был трибуном, лидером, оратором. Организатором и менеджером, в конце концов. И вот вся его аудитория осталась за океаном. Пусть эта аудитория не всегда принимала его благосклонно, не всегда понимала, часто откровенно смеялась, но не замечать масштаба личности Бурлюка и его несомненные дарования она не могла. Его имя стало нарицательным, оно олицетворяло новое – часто скандальное – в искусстве того времени. Его знали, кажется, все.

И вдруг всё изменилось. В Америке, в которую он так хотел попасть, он был на первых порах обычным художником, одним из многочисленных искателей счастья в стране, куда все приезжают именно за этим. Бурлюк хотел рассказать американской публике о себе и одновременно добиться того, чтобы его не забыли на родине. Поэтому многочисленные биографии, сборники, журналы «Color and Rhyme» – это тот самый «нерукотворный памятник», та бесконечная сага о самом себе, которая и была призвана решить обе эти задачи. И даже больше – доказать самому себе и своим близким, что он чего-то стоил.

Читая письма и записи Бурлюка, испытываешь огромное удовольствие от погружения в среду, в которой он существовал. Дружелюбный и общительный, Бурлюк знал, казалось бы, всех и вся. Благодаря его воспоминаниям не только воссоздаёшь для себя эпоху, но узнаёшь много нового обо всем известных людях. Маяковский, Каменский, Ларионов, Хлебников, Кручёных, Репин, Серов, Горький, Есенин, Евреинов, Сологуб, Рерих, Судейкин, Филонов, Ильф с Петровым… Обо всех он написал, и в его записях друзья, знакомые и коллеги часто открываются с новой, неизвестной, неожиданной стороны.

Свою так и оставшуюся неопубликованной книгу об отце младший сын Бурлюка Никифор назвал «Первый хиппи». Это очень точное название. Футуристы, даже дожившие до преклонных лет, так и остались вечными юношами, прекрасными, вдохновенными энтузиастами. Интеллектуал Бурлюк, серьёзный «папа» Бурлюк до последних дней оставался живым и даже забавным. Возможно, футуризм – это некая прививка вечной молодости. Безусловно, далеко не все элементы философии хиппи применимы к Бурлюку, но внутреннее стремление к свободе, аполитичность и даже лозунг «Make love, not war» – вполне. По крайней мере вторая его часть. Давид Бурлюк был убеждённым пацифистом, а после сорока лет стал даже вегетарианцем.

Давид Бурлюк прожил долгую и счастливую жизнь. А началось всё в глухой провинции, на хуторе Семиротовщина, в Харьковской губернии жарким летом 1882 года.

Давид Давидович Бурлюк родился 9 июля (21-го по новому стилю) 1882 года на хуторе Семиротовщина вблизи села Рябушки Лебединского уезда Харьковской губернии. Хутор, состоявший из трёх домов, находился в семи верстах от Рябушек, расположенных неподалёку от города Лебедина, являющегося сегодня районным центром украинской Сумской области.

Дедушка художника, Фёдор Васильевич, выделил сыну и невестке после их свадьбы небольшой участок; там и родился первенец. К сожалению, дом, в котором родился будущий «отец российского футуризма», не сохранился – Семиротовщину ещё в 1970-х оставили последние жители во время ликвидации так называемых «неперспективных хуторов». В Рябушках ещё живут старожилы, которые помнят, где именно на хуторе стоял дом Бурлюков – там сейчас небольшая роща.

«Здесь никогда не могло образоваться крупное поселение – местность очень неудобная. Степь, покрытая перелесками – в этой части своей изрезана глубоченными оврагами. Вода имеется только на дне оных, а таскать её, если жильё высоко, сами знаете неудобно. Чернозёмистая почва – урожайная; хотя и косогориста, да прадедами уже взрыхлена была. Старинные дубы, видевшие Петра, – кое-где дотянули свои ветви до наших дней. Нередко бывало, что малороссиянин земледел, потомок вольной Сечи Запорожской, прожёвывая вареник, находил железом меча своего “перекованного на рало” старинное шведское ядро.

Само имя “Семиротовщина” – овеяно синеватой дымкой баталий Карловых. Семь шведских рот были окружены в ловушке глубоких оврагов и, разметав свои чугун и силы, сложили когда-то здесь скандинавские кости», – писал Давид Бурлюк в своём «Автобиографическом конспекте Отца Российского Футуризма “Лестница лет моих”», опубликованном им же самим в сборнике «Давид Бурлюк пожимает руку Вульворт Бильдингу» уже в Америке, в 1924 году.

Когда Бурлюк писал о «малороссиянинах земледелах», потомках вольной Сечи Запорожской, он писал о своих предках, для которых Рябушки стали «родовым гнездом». Семь ветвей могучего генеалогического древа Бурлюков жили в Рябушках, живут Бурлюки там и сейчас.

«На месте, где ныне стоит слобода Рябушки и самая церковь, так рассказывают старожилы, жил когда-то хутором один только крестьянин по фамилии Рябушка и на всём пространстве… рос огромный дубовый и берёзовый лес, а внизу по течению реки Ольшаной был луг. Остатки всего этого видны ещё и поныне» – это фрагмент из «Историко-статистического описания Харьковской епархии», изданного в Москве в 1857 году. Метрические книги по слободе Рябушки начали вести с 1772 года; к концу XIX века в Рябушках было 228 крестьянских дворов, по состоянию на 1912 год жило 2964 человека. Бурлюки, Ревы, Домашенки, Древали, Дремлюги, Желизные, Калюжные, Зубки – большие семейные кланы, жившие в Рябушках. Кроме Семиротовщины, недалеко от Рябушек были и другие хутора: Грушевый, Костев, Ляшков, Пушкарёв, Курилов.

Рябушкинские селяне жили очень похоже – около пяти десятин земли, небольшая хата-мазанка, конь или корова, необходимый инструмент; выращивали пшеницу, рожь, мололи их на мельницах, принадлежавших самым зажиточным; занимались садоводством, пчеловодством, различными ремёслами. Четыре раза в году в Рябушках проходили ярмарки.

Память о почти идиллической обстановке украинского села – по крайней мере именно такой она представлялась ребёнку – сохранилась у Бурлюка на всю жизнь. Он писал в «Лестнице лет моих»:

«Первые впечатления жизни, оставшиеся в памяти, – всегда маленькое, детское. Конечно, – мать, отец, обстановка деревенского дома, лужа в воротах (угроза чистеньким костюмчикам – материнской гордости); собака, могущая вспрыгнуть на крышу скотного двора; благоуханный сад с речушкой – (что твоя Амазонка!); сумасшедший во дворе соседа. И отец, охотящийся на волков.

Первые картины природы, такие лучезарные, столь прекрасные, когда глаза смотрели, обоняние было девственным, а каждая пора трепетала, впивая благословенный воздух Украины.