Существует ряд письменных свидетельств того, что Владимир Бурлюк уже после окончания Первой мировой войны бывал в России – а до этого во Франции. В Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранятся письма Давиду Бурлюку Антона Безваля, мужа средней сестры Бурлюка Надежды. Вот цитаты из этих писем:
«Володю видел 2 недели в 1919 г. и с тех пор никаких сведений. Тоже очень беспокоимся о нём. И только по аналогии, что до последнего приезда тоже около 3-х лет ничего о нём не знали, – гоним мрачные мысли» (11 августа 1922 года).
«Володю видел около 2-х недель в 19 г., после чего никаких сведений о нём абсолютно не имеется. Судьба его нас беспокоит и, конечно, не исключена возможность, что и его нет в живых, хотя, быть может он и объявится где-либо. Живописью совершенно не занимался и был поглощён интересами той профессии, в которой ты знаешь его с 15 г.» (28 августа 1922 года).
Под «той профессией» Безваль имеет в виду военное дело – в октябре 1915 года Владимир окончил Московское Алексеевское военное училище.
Те же сведения повторял Антон Безваль и в своих письмах Марианне Бурлюк в Прагу. Он писал о том, что в 1919 году Владимир приезжал в Херсон, а затем они вместе поехали в Одессу. «Я уже несколько раз просил вас постараться разыскать Вову» – это строки из письма от 28 февраля 1924 года. «Я думаю, что вы можете списаться с М. Ф. Ларионовым – в Париже с которым Вова виделся в 19-м году. Он пользуется большой известностью вместе с Н. Гончаровой. Последний раз я провёл с Володей неделю в Одессе, куда я ездил провожать его после кратковременного посещения им Херсона. Жили вместе, развлекались в театрах с сестрой покойного Севочки и одной экзотической одесситкой, но он был всё время мрачен и твердил, что мы больше с ним не увидимся, предлагал подарить (помнишь, как он любил дарить) все бывшие с ним вещи. Узнайте о нём». В одном из писем с нефтепромысла «Санто» в Ферганской области (где Антон Безваль работал во второй половине 1920-х) он пишет о том, что виделся с писателем Борисом Лавренёвым, другом детства Николая Бурлюка, и тот со слов Сергея Есенина рассказал, что Владимир живёт в Париже.
В 1949 году в своём письме Давиду Бурлюку Михаил Ларионов сожалеет о том, что не смог увидать Владимира Бурлюка, когда тот недолгое время был во Франции. Когда именно это произошло, из письма не понятно. Но очевидно одно – служивший под командованием французов Владимир минимум единожды побывал во Франции. Возможно, он лечился там после ранения.
Ещё одно свидетельство того, что Владимир Бурлюк не погиб в 1917 году, содержится в письме от 1922 года Людмилы Иосифовны, матушки большого семейства Бурлюков, которое цитирует в своих записях Мария Никифоровна Бурлюк (опубликовано в 66-м, последнем номере «Color and Rhyme»):
«Как счастлива была увидеть Володичку, милый и всё такой же бессребреник он очень любит тебя и мечтает увидеться и жить со всеми нами».
Давид Бурлюк не мог не знать всего этого. Зачем же он упорно повторял версию о гибели брата под Салониками? Объяснений может быть предостаточно. Вероятно, Давид знал о том, что в ходе Гражданской войны Владимир воевал на стороне Деникина, и это доставляло ему неудобства, входило в конфликт с той просоветской позицией, которую он занял уже после эмиграции в США. Как и все футуристы, Давид придерживался «левых» политических взглядов, однако всегда был более чем умеренным, практически аполитичным… Возможно, он не хотел, чтобы правдивые сведения о гибели Владимира как-то осложнили жизнь оставшимся в России родным. Скорее всего – всё это вместе вкупе с присущей ему осторожностью и нежеланием подвергать риску ни безопасность и благополучие своей семьи, ни свою карьеру.
Никто из родных не знал наверняка о судьбе Владимира после 1919 года. Антон Безваль писал, что выжить он мог только за границей, и был почти наверняка уверен, что Володя погиб. Писем от него никто не получал, что было очень странно для семейственных Бурлюков. Ведь даже в самые тяжёлые годы они старались поддерживать связь друг с другом – Давид писал в Херсон из Японии, затем из Америки; когда Людмила Иосифовна переехала вместе с Надеждой Бурлюк и Антоном Безвалем в Ферганскую область, Давид переводил ей деньги. Переписывался Давид и с Марианной в Праге, и с Людмилой в Аркадаке. Да и сами сёстры регулярно переписывались друг с другом.
Обстоятельства смерти Владимира Бурлюка до сих пор остаются загадкой. Ясно лишь одно, версия о гибели его под Салониками – не более чем легенда.
Ещё одна легенда, встречающаяся в публикациях о Владимире Бурлюке, гласит, что Владимир учился вместе с Давидом в Мюнхенской академии художеств. Безусловно, этого не было, да и быть не могло. К моменту поступления Давида в Мюнхенскую академию – а произошло это, согласно архивным книгам самой Академии, 18 октября 1902 года, – Владимиру было всего четырнадцать лет. Кстати, интересная деталь – прямо перед Давидом Бурлюком во внушительном академическом «гроссбухе», в котором фиксировались и возраст поступавшего, и его преподаватель, под номером 2487 записан Владимир Издебский, организатор знаменитых «Салонов», в которых в 1909 и 1910–1911 годах принимали участие четверо из семьи Бурлюков.
Мне довелось видеть альбом для рисования, подаренный Давидом Владимиру. Рисунки в нём, датированные 1902–1903 годами, – рисунки ученика, начинающего. Несколько последних рисунков сделаны в Мюнхене – Владимир старательно перерисовывал гипсовые слепки, мраморные скульптуры, несколько раз он сделал наброски бронзовой скульптуры «Амазонка на коне» Франца фон Штука. На нескольких листах рисунки выполнены рукой Давида – как образец для брата. Неугомонный Давид, увлекаясь сам, увлекал и всех, кто оказывался рядом. Что уже говорить о младших братьях и сёстрах!
Так что, безусловно, Владимир в Академии в 1902 году не учился и учиться не мог. Давид, заскучав, взял его с собой в Мюнхен уже в следующем, 1903 году – они тогда вместе учились в студии Антона Ашбе, а в 1904 году – в Париже, в студии Фернана Кормона. Перед отъездом Владимир с трудом окончил гимназию – по воспоминаниям Надежды Бурлюк, учёба давалась ему нелегко.
Владимир был очень близок с Давидом. Он разделял многие увлечения старшего брата – не только живописью, но и, например, археологией. После переезда семьи в 1907 году в Чернянку Херсонской губернии Давид и Владимир всерьёз увлеклись историей и археологией – подтолкнул их к этому основатель и редактор газеты «Юг», основатель и первый директор Археологического музея в Херсоне Виктор Иванович Гошкевич. В 1911-м он вместе с Бурлюками вскрыл крупный скифский курган. Даже в своём последнем (так указал Давид) письме с фронта Володя писал, что скоро их семейный музей в подмосковном Михалёве, куда семья Бурлюков перебралась в 1914 году, пополнится мраморными антикварными экспонатами в количестве более сотни, которые ему вместе с солдатами удалось раскопать около Салоников.
В воспоминаниях Марии Никифоровны Бурлюк есть немало упоминаний о Владимире:
«С 1903 по 1915 Давид и Вальдемар Бурлюк были очень дружны и привязаны друг к другу. Володя был чрезвычайно одарён. В нашем романе “Филонов”, в главе о вечере в Арт-клубе Куинджи, мы написали о его акварели, изображающей женщину в одежде рабыни. Но работал он только в присутствии старшего брата; предоставленный самому себе, он немедленно начинал развлекаться. Он любил охотиться, скакать на лошадях, играть в карты день и ночь. Его характер был очень спокойным и полным доброты. Всё, что угодно, он мог отдать в подарок. Он любил собирать книги, как и его брат, но Давид всегда читал и изучал их, в то время как Володя никогда не раскрывал их.
Володя любил старинные иконы (на испещрённых червями досках) и разные античные объекты, которые три брата раскапывали в 60 могилах в степях графа Мордвинова, покрывавших 100 тысяч акров в Чернянке (Гилея). Он держал их в своих руках, поворачивал из стороны в сторону, рассматривал и потом рассказывал о своих проектах, новых картинах и о том, как он применит древнее для новейшего. Его последний холст, над которым он работал в марте 1915, перед тем, как его отправили на фронт в Салоники, так и не был закончен. На нём изображён древний воин со щитом и тяжёлым копьём, он рисовал его в комнате, где проходила наша выставка в салоне Матвеевой (Мария Никифоровна ошиблась – это был салон Михайловой. – Е. Д.)».
