– Но нынешнего же тоже назвал Тарантоном, – заметил второй конник.
Все поглядели на молодого рыжего коня, который ранее принадлежал рыцарю.
– Да не тот это… Не тот Тарантон! – махнул рукой капитан. – Тот особенным был, может и в правду зачарованным – уж так жарко мой старик рассказывал о годах своей молодости. Если там есть хоть толика правды, то и я бы такого коня любил всей душой, пуще, чем семью свою! Что такое баба по сравнению с таким конем? Предложили б мне принцессу – я б и ее не взял! – и он повернулся к графу, который внимательно слушал с улыбкой на губах. – Милорд, так ли это? Правду ли мой старик говорил про околдованность?
– Все так, – улыбался тепло Филипп. Рассказ всколыхнул в нем воспоминания о чудном рыбаке и его кельпи. Это было тридцать пять лет назад.
– И водная демоница была? По-настоящему?
– И она была…
Больше Филипп ничего не сказал. Сейчас его внимание занял углубившийся в лес паж, шаги которого он слышал. К этому шуму добавился и другой, странный, будто легкий звон осыпавшегося стекла.
– Жак, – позвал граф.
Привстав, он повторил, еще громче:
– Жак!
Между тем, Жак уже отдалился от благодатного света костра, льющегося сквозь корявые ветви. Тих был лес, черен. В руках у пажа лежала большая охапка валежника, но такая, что он не разбирал перед собой дороги – и то и дело спотыкался. Услышав окрик, он засобирался назад. Уже идя к костру, ему вдруг почудилось, будто в лесу что-то ненадолго засияло, затем тоненько так зазвенело. Он повернул голову и заметил, что подле толстой ели, за которой что-то вспыхнуло, кто-то стоит. Гвардеец? Попыхтев и повернувшись боком, Жак и в правду увидел человеческий силуэт – да только не гвардейца, а одетого в пастушьи одежды чужака. Человек подходил все ближе и ближе. Жак смотрел на него и узнавал в нем одного из сыновей Ашира, а потому молчал и улыбался. Только чуть погодя он понял, что между Астернотовскими горами и местом их ночлега сотни миль…
Филипп уже сам готовился отправиться за мальчиком, поднявшись с поваленного дерева, укрытого льняником, когда услышал далекий детский вскрик. Тогда он резко обратился лицом к лесу, и его взор стал очень серьезен. Замерев, он вслушался. Подвесив на перевязь к ножнам с мечом еще и кинжал, граф приказал солрам:
– От костра не отходить. Коль явится что из леса, не разбегаться! Ждать всем здесь! Ясно?
Он пропал во тьме, слившись с ней, будто с родной стихией. Гвардейцы остались одни в полном недоумении, но, ощутив в словах господина угрозу, начали торопливо складывать посуду и собирать лагерь, оставляя необходимое лишь для ночлега. Чтобы, если что, можно было быстро собраться и отправиться в путь.
А Филипп шел по подтаявшему черному лесу. Он переступал корневища, продирался сквозь кусты, которые торчали проволокой, поднимался по холмам, проваливаясь по щиколотку в снег. Темная ночь была для него светлыми сумерками, но до чего же неприветлив этот ельник… В воздухе разливался свежий запах крови, и граф шел на него, пока, наконец, не обнаружил мальчика-пажа. Тот стоял и покачивался у толстой ели, повернувшись спиной. Голову он безвольно уронил на грудь. Его трясло, будто он сильно замерз, а у его ног был разбросан собранный им валежник. Еще чуть дальше лежал мертвый пастух с кровоточащей глоткой – и тут же в руке у него покоился нож, которым он сам себя и прирезал.
– Где она? – прогремел Жак полным гнева голосом. – Как посмел ты, смертный?
– Никто не знает, – ответил ледяным голосом Филипп.
– Никто? Никто!? А ты?
В ярости Жак развернулся. Скорее это даже тело его будто развернуло какой-то силой – и из-под хмурых бровей взглянули глаза, вспыхнувшие лютой злобой, какой никогда не бывает у невинного ребенка. Жак вскинул руку, и Филипп почувствовал, как воздух вокруг него всколыхнулся и сжался пружиной. Он успел среагировать, отпрыгнул, когда позади раздался грохот. Это затрещали ели, вырываемые с корнем, забились друг об друга камни, вздымаясь и летая в воздухе. Воздух наполнился жужжанием, грохотом и стонами ветра!
Вся эта злая атака, эта буря природы, призванная демоном, обрушилась на Филиппа.
Он успел уклониться от летящего в него валуна, обдавшего его россыпью земли. В прыжке прорвался сквозь острые, как ножи, палки, который обрушились на него ливнем. Однако часть исполосовала его лицо, повредила левый глаз, отчего он ослеп на него – кровь полилась по разорванной щеке. Боль вспыхнула огнем, но он притупил ее. Затем почувствовал, как под ним ходуном заходил холм, но не растерявшись, он скакнул к велисиалу, сидящему в теле Жака. Тот отступил. Перед ним образовался щит из камней, и Филипп тут же получил сильный удар в ключицу, когда стал от них уворачиваться. Плечо его с хрустом вывернуло, а графу, чтобы избежать смерти, пришлось отпрыгнуть в сторону – и остальные камни пролетели мимо в другом направлении.
«Он слеп, – понял граф. – Видит в ночи, как человек. Бьет наугад».
Он был слишком быстр, двигался в окутывающей его тьме, едва различимый на фоне снега человеческим глазом. На него обрушивалась стихия, пытаясь смять, чтобы им потом воспользовались, как сосудом. Все вокруг визжало и билось с треском друг об друга, – но Филипп расчетливо ускальзывал, пытаясь обнаружить в защите брешь. А когда нашел, то раненый, но собранный, он по-звериному скакнул к велисиалу, обойдя его уже со спины.
Велисиал качнулся, узрев сзади движение, попытался заслониться от удара поднятыми валунами, но тело его было по-человечески уязвимым. Он двигался медленно, вязко. Он не успевал заслониться. Филипп скользнул к нему тенью, присогнувшись, вытянувшись стрелой. На мгновение блеснул клинок, отражая своими гранями снег, – но вокруг велисиала вспыхнул щит. Лезвие запылало огнем. Расплавленный металл закапал на графские сапоги, прожег их и льняные обмотки. Тогда Филипп сжал зубы от боли, отбросил рукоять бесполезного меча и прорвал щит уже рукой, будучи невосприимчивым к магии. Его рука просочилась сквозь радужную мерцающую материю, а пальцы сплелись вокруг шеи пажа – и она тихо хрустнула, как сухая веточка.
Тут же буря улеглась, все стало с шумом осыпаться наземь: доселе летающие по воздуху камни, остатки сухой травы, а также хвоя и мох, – и все легло так тихо, будто и не случилось этой бури. Лег на снег и маленький бедный Жак.
Филипп осторожно отступил назад, держась за плечо; тело его отозвалось яркой болью на все произошедшее. Чувствуя, как загорелась пропоротая сучьями щека, а кровь закапала на белый снег, он отходил к бивуаку все дальше и дальше, пока паж так и продолжал лежать ничком.
Вдруг Жак шевельнулся. Шевельнулся раз, шевельнулся два… Поначалу эти подергивания можно было счесть за дерганья только что умершего. Такое нередко бывает на полях боя, когда глаза погибшего воина уже закрыты, а руки и ноги еще дрожат, будто желая сражаться. Но это тело шевелилось совсем от иного… Вдруг его неестественно подкинуло вверх, скрючило и вывернуло так, что паж сложился пополам. Затем из него показалась будто бы тонкая неясная нога. Она вытягивалось, вытягивалась… словно это паук протискивается наружу из малой для него норы. Пока она не разогнулась и не оперлась о землю. Тут же полезла и вторая нога, третья, четвертая, несущие на себе нечто бесформенное, дымное и не имеющее головы.
Филипп же уже бежал к лагерю.
Меж тем, существо выросло и заколыхалось над убитым Жаком. В его бездонном теле, еще просвечивающем насквозь, вспыхнул голубой свет, который обратился в подобие множества глаз-звезд. Сквозь ночь оно нашло взором убегающего и в полном молчании то ли полетело, то ли поползло за ним – уже непроницаемо-черное.
Филипп мчался напролом через лес, спиной чувствуя смерть. Слева от него показался велисиал. Он обвил конечностями ствол ели, погрузившись в него, и прыгнул, сжатый, как пружина, к вампиру. Тот отскочил, не дал коснуться себя! Затем устремился что есть сил дальше, к свету приближающегося костра! Тут существо обплыло его, разделилось на две части, будто став черными крыльями, протянуло к нему в своем странно-неторопливом полете конечности, которые, сплетясь, напомнили уродливые руки. Его многочисленные глаза вдруг вспыхнули белоснежным светом, светом неудержимым, болезненным – а потом также вспыхнуло и все его тело, бледно осветив дремучий ельник. Филипп глухо вскрикнул от боли, ослепнув. Ничего не видя, он прыгнул, чтобы оторваться от преследователя; почувствовал, как ноги нащупали не опору, а лишь пустоту, прокатился по снежному холму кубарем, сквозь колючий кустарник. Там он ударился об дерево, стесав об него ухо, однако тут же подскочил, чуя свою тихую погибель – велисиал скользил за ним без шума.
