Теперь уж строй ноэльцев совсем рассыпался, как снег вокруг них. Они поняли, что на них напали не из желания наживы, а из лютой злобы. На них напали, как на злейших врагов! Под таким яростным натиском и выучкой, удивительной для людей, вампиры кинулись врассыпную. Бросили все: и расписной шатер, где укрылась графиня, и саму графиню, а также весь скарб и сундуки.

А в самом шатре Мариэльд де Лилле Адан окружили слуги. Прислуга то испуганно хваталась за дорогие вещи, будто желая спасти их, то рассеянно оглядывалась, то в каком-то оцепенении вслушивалась в звуки боя снаружи. Цирюльник Пайот нервно дергал свою бессменную сумку, украшенную ноэльскими голубыми олеандрами.

– Тео, тео! – молила слезно айорка Ада. – Нужно бежать!

– В этом нет никакого смысла, – отвечала спокойно графиня.

– Мы выведем вас! Тео, пойдемте!

– Лагерь уже окружен. Никто отсюда не уйдет живым.

– Тео… молю…

Однако графиня так и не ответила.

Тогда Ада замерла. Она качнулась от горя и закрыла глаза руками, не желая воспринимать все происходящее. Ведь они ехали в Ноэль, куда она стремилась всем сердцем, как мать и жена, желая увидеть двух своих детей и оплакать умершего мужа Кьенса… Но сейчас за шатром раздавались крики. Отвратительно бряцало железо. Также отвратительно пахло кровью. Ада всегда любила запах крови – этот сладостный, тягучий запах наслаждения, который многие вампиры на юге называли «красным золотом». Однако здесь, в лагере, кровь пахла иначе – она пахла смертью, и то была смерть ноэльских слуг. Что с ними сделают? Убьют? Но как они вообще посмели напасть на них? Что же происходит?

Потерявшись в мехах, Мариэльд стояла величественно. Она безразлично слушала, как снаружи за нее умирают ее вампиры. Их было порядка полусотни, – грозная сила, но не против такого сплоченного и злого врага. Не выдержав звуков сечи снаружи, Ада разрыдалась и кинулась к другой стороне шатра. Ее тонкое тело изогнулось, и айорка, бросив горестный взгляд на хозяйку, взгляд последний, пролезла между настеленными льняниками и тяжелым голубым пологом. Она побежала в снежную завесу. Следом за ней после недолгого промедления бросился и цирюльник Пайот, с трудом волоча за собой сумку. Впрочем, стоило ему лишь показаться снаружи, как его тут же настигло лезвие неприятельского меча.

Ада же чудом вырвалась из железных тисков и теперь бежала в тумане. Сзади донеслось ржание. Затем грубые окрики «Догнать!». За ней бросился в погоню кто-то тяжелый, ибо конь под всадником измученно хрипел, а сам всадник громыхал доспехами. Чувствуя ужас, Ада пробежала заснеженный холм. За ним она увидела реку и кинулась к ней, как к спасительнице, чтобы укрыться в ее ледяных водах.

Однако перед ней, вынырнув из снежной завесы, вдруг явился рыжий конь. Ада вскрикнула и остановилась.

Тяжело дышащий от старости воин в удивлении посмотрел на женщину, глядящую на него снизу вверх. У нее еще не были заплетены по-ноэльски косы, а потому перед преследователем она предстала стройной и женственной. Платье облегало ее тонкую фигуру, а сама она дрожала от ужаса и глядела глядела испуганным взором лани. Рука воина невольно дрогнула, а копье зависло над милой головкой, обрамленной темно-серыми волосами.

Казалось, будто воин сомневался – демоница ли перед ним? Или беззащитная женщина?

Однако тут беззащитная женщина вдруг оскалилась клыками. В неистовом желании жить – хотя бы ради своих детей – она схватилась за копье, потянула его на себя. Внешне она выглядела слабой, но воину показалось, будто лишила его оружия могучая сила, присущая скорее рыцарю, нежели женщине. Изогнувшись, Ада сделала выпад. В каком-то непонятном удивлении преследователь посмотрел сначала на нее, потом на свой нагрудник, чувствуя, как острие вошло аккурат между ним и его наплечником. Покачнувшись в седле, он понял, какую ошибку совершил и впился в бока коня шпорами. Ада испуганно зашипела. От укола рыжий конь захрипел и встал на дыбы, а его тяжелое копыто ударило женщину, отчего та, вскрикнув, упала наземь с раскроенной головой.

Воин же, чувствуя, как горячая кровь толчками заливает его нагрудник и перчатку, с трудом достал из ножен меч. Однако, так и не в силах вернуться к лагерю, где бушевало сражение, он качнулся раз, качнулся два, хватаясь за поводья – и с грохотом доспехов выпал из седла. Похоже, Граго все-таки настиг его, подумал он в последний раз. Смерть застлала ему глаза…

* * *

На одинокую ель вернулся все тот же старый лохматый ворон, выделяющийся на фоне окрестностей своей угольной чернотой. Тяжело приземлившись, отчего с ветви осыпался снег, он принялся глухо каркать. Ворон передвигался короткими скачками и глядел на происходящее внизу.

Утренняя полутьма уже рассеялась, поддавшись солнцу – и снежная пыль слепила взор.

Мариэльд вывели из шатра. Она стояла посреди полного трупов бивуака, скрестив руки на груди, и то ли с безразличием, то ли с высокомерным презрением глядела на своего захватчика. Захватчик, весь в крови, будто искупался в ней, снял шлем. Седые волосы рассыпались плечам. Однако то оказался не барон Бофровский, а Филипп фон де Тастемара. Во взгляде его была холодная злость – такая злость куда страшнее пламенной ярости; такая злость способна намеренно похоронить весь мир под пеплом лишь из соображений мести.

– Это заслуга не твоя, а твоих коней, – заметила Мариэльд. —Не зря ходят легенды, будто они появились от загулявшей у берега кобылы, на которую наскочил кельпи.

– В конце этой старой дороги, у Вертеля, тебя бы настиг отряд Теората Черного, – ответил сухо Филипп.

– Не настиг бы.

– И почему же?

– Потому что многие понимают, что лучше подлая жизнь, чем мертвая честь. Вот и Теорат живет не честью, Филипп, как ты, а соображениями, как выжить. Опасаясь моего брата и его мести, он бы позволил мне пересечь Летардийские земли и сообщил Летэ о том, что не обнаружил меня – а лишь мои следы. И он бы поступил разумно, желая сохранить себе жизнь. В отличие от тебя…

Филипп ничего не ответил – он уже зашел слишком далеко, чтобы пугаться угроз. Он ступил на тропу войны, и к этой войне был готов духом. К нему подошел молодой Лука Мальгерб, также одетый в желто-белый бофраитский табард. Держа шлем на сгибе локтя, он поклонился и прискорбным и глухим голосом отчеканил:

– Двадцать пять наших погибло, – речь шла о трети войска.

– Ноэльцев много ушло?

– Да, – кивнул капитан.

– Сколько?

– Больше половины. Видели убегающих слуг.

– Хорошо. Значит, они сообщат в Ноэле то, что нам нужно. Прикажи прямо сейчас нескольким верховым в бофраитских табардах проскакать рысью подле ближайших деревень, на северо-востоке, в трех милях отсюда. Но прикажи проскакать на расстоянии – иначе местные живо распознают подлог. Пусть даже местные считают, что это на графиню напал барон Бофровский.

И Филипп зло усмехнулся, вспоминая, как его отряд по пути наткнулся на отряд барона Бофровского, разыскивающего беглеца Ольстера. Филипп им тогда объяснил, что не стоит тревожить покой старейшин, да так объяснил, что с трупов потом знамена и доспехи пособирал для своей задумки. А тем солрам, на кого табардов не хватило, приказал укрыть гербовые отличия Тастемара плащами или замазать грязью.

– А что делать с добычей? – спросил Лука.

– Возьмем лишь золото, фураж и коней. Они нам пригодятся. Все остальное, имеющее ценность, надобно выволочь из шатра, собрать с трупов и утопить в реке, – приказал граф. А затем, различив горе в карих глазах молодого командира, спросил. – Твой отец тоже погиб?

– Для него это честь, милорд!

Нахмурившись, Филипп снял со своих плеч роскошный черный плащ, подбитый белкой и окропленный вражеской кровью, и передал его Луке. Тот принял последний дар для своего отца с достоинством – каждый из солровских конников мечтал о таком проявлении уважения со стороны господина.

– Прикажи подготовиться к скорым похоронам для наших людей. Нам нужно срочно отбыть.

– Без отдыха?