Астра, рассыпая проклятия налево и направо, выла от отчаяния, пока мальчишка с коровой, преспокойно жующей дикорастущий клевер, не возразил:

– А почему вы вообще решили, что ручей волшебный? Я сюда всю жизнь Зорьку вожу, и пока она не заговорила.

Волчица закатила глаза и, размяв затёкшие мышцы, сказала:

– Если она не хочет говорить с тобой, это ещё не значит, что она не может.

Мальчик ахнул, в удивлении поднося маленькую ладошку к бешено бьющемуся сердцу:

– Зорька, если ты меня ненавидишь, ответь прямо!

Корова, поднимая взгляд от травы, промычала протяжно и высоко, пугая пролетающих мимо птиц и мошек. Волчица захохотала, подмечая, что так мальчику-торговцу и надо. А потом, взглянув на Стефа и Астру, задала вдруг вопрос:

– Действительно, неужели ручей способен спасти принцессу и снять с неё заклятие? Почему это не должен сделать, допустим, поцелуй истинной любви?

Астра, тихонько завывая на пару с опечаленным мальчишкой, выдавила из себя:

– Потому что мачеха…

И стоило её словам упасть у воды, как тут же из воздуха появилась королева Садовых Роз собственной персоной. Её виноватые глаза, скрытые за тенью дум, быстро пробежались по спутникам, очутившимся у ручья. Стефана, мальчика-поварёнка, она знала, а вот Волчицу и безутешно ревущего ребёнка с коровой ей довелось видеть впервые. Заметив, наконец, в руках растерянного Стефа принцессу-картошку, она жестом острого ноготка перенесла её к себе, заставив повиснуть напротив. Набрав в грудь побольше воздуха, королева принялась говорить:

– Мою реплику про поцелуй истинной любви украла сообразительная хищница, ну, беды в этом нет. Могу лишь ответить, что это действительно так, – все в изумлении уставились на мачеху заколдованной принцессы. – Да, взбеленила ты меня знатно, дочка, но, думаю, моя обида ясна и желание запутать Вас с ручьём тоже, потому что и я свою вину осознала.

Тишина мягким облаком опустилась на воду. Перестали шелестеть деревья, остановился ветер, и даже Зорька застыла, точно понимала происходящее.

– Мне жаль, что я заставила тебя пройти через те испытания, которые возникли на твоём пути. Прости меня.

Все с нетерпением ждали, что же ответит Астра, но та будто и не хотела ничего говорить, пока детская гордость не уступила место принятию:

– Я хочу, чтобы ты знала, что я ни капли не жалею о пережитых приключениях и очень счастлива, что испытать всё это мне выпало… со Стефаном, Волчицей и тем врунишкой с его несчастной коровой. Спасибо тебе и… прости меня. Простите меня все!

Королева-мачеха улыбнулась дрожащими губами и, поднеся к себе картошину, нежно поцеловала её прямо в мокрую кожицу. Глаза защипало то ли от слёз, то ли от волшебства, возникшего от любви, но уже через мгновение перед ними нарисовалась Астра из плоти и крови, в своём помятом розовом платьице и хрустальных туфельках.

– А я никогда принцесс не видал… – добавил раскрасневшийся и заплаканный мальчишка, держа корову за верёвочку, а та ему завторила, старательно вытягивая своё непринуждённое «му».

– С почином! – весело произнесла бывшая когда-то картошкой Астра, поправляя золотую корону на своей голове. – Эй, Стеф…

Тот без слов подбежал к ней и обнял изо всех сил, так, будто они не виделись сто лет.

– Простолюдину не подобает приближаться к принцессе так близко… – неуверенно начал он.

– А я не просто принцесса, правда, матушка? – оглянулась она на парившую в воздухе королеву. –

Я – принцесса-картошка!

На этот раз спорить с Астрой никто не стал.

Молва о парнишке из соседней деревни – кажется, название её рифмовалось со словом «кукуруза» – шла дальше самих Чудесных Земель. На этом островке спокойствия и размеренности чудакам и чудачкам места не было: всё там подчинялось сухому порядку. Короли женились на королевах, принцессы выходили замуж за принцев, солдаты воевали за свою страну, а крестьяне работали на полях, не покладая сильных и умелых рук.

Так, в общем-то, и хотел жить Симон. Но то ли судьба ему приготовила много испытаний, то ли сам он был ужасно невезуч – теперь уже никому и неизвестно. Его родители погибли при злом шторме, что обрушился пятнадцать лет назад на их обитель, а тёти и дяди – чужаки, хоть и близкие родственники – разъехались, кто куда. Остался он один-одинёшенький на белом свете, без кола и без двора.

Хорошо хоть, что друзья у него имелись – чёрный кот, которого звали Кот, и девочка по имени Мариса. Про первого что мычать, что петь – всё одно: невесть откуда взявшийся, чёрный, как смоль, с пушистой и гладкой шёрсткой, длинным изогнутым хвостом и глазами. Ни у кого в их деревне не было таких умных и внимательных глаз, кроме разве что кошечьей спутницы.

Задумчивая, миниатюрная, каштановые волосы всегда были собраны в две косички, а фартук, выглаженный и собственноручно постиранный, всегда украшал её скромный наряд.

Эту компанию было сложно обвести вокруг пальца: девчонка хоть и доверчивая, но за словом в карман не полезет, а Кот – он и в темноте видит, и слух у него отменный, и мышей он с завязанными лапами поймать может. Хитрые и завистливые по своей природе люди старались обходить их стороной, чтобы ненароком не испытать на себе силу двух загадочных жителей деревни.

Помнится, Симон как-то с голоду забрался к ним в сарай, надеясь украсть с пятак яиц, но любопытная Мариса быстро сообразила, что куры не говорят «ой», и, подкараулив пуганного мальчику у скрипучей двери, огрела его ивовой метлой. Разбирались потом недолго: Кот шипел и скалился, а девчонка грозилась прихлопнуть его, как муху, если ещё раз полезет так вероломно в их владения. Пришлось тогда дрожащему, как осиновый лист, мальчишке объяснять, что желудок сводит неимоверно, ягоды давно закончились, грибы надоели, а пчёлы, сварливые и очень кусачие, чуть до смерти его не зажалили.

И Кот, и Мариса в тот же самый миг расслабились: он просто хотел есть. Познакомившись друг с другом и обменявшись рукопожатием (или лапопожатием, как вам будет угодно), хозяева пообещали научить Симона всему, что они знали сами: как ловить рыбу, выращивать полезные растения и стирать бельё. А шишку его, здоровую и красную, занимающую целый лоб, свели мазью, не забыв к тому же приложить на повреждённое место листик подорожника, что рос у грибного пня в старом лесу.

В старом лесу жил и сам Симон, как затворник – подальше от захудалого поселения. Огонь до знакомства с Марисой разводить он не умел, питался тем, что под ноги попадётся, а зимой, если худо совсем было, просил милостыню, стоя у ворот древнего храма. Благо в сундуке, доставшемся ему от покойных родителей, лежали изъеденные противной молью вещи: шапки, варежки и ботинки, шарфы и рубашки, кальсоны, тёплые штаны и носки на все случаи.

Оставив после себя немногое: покосившийся дом да одежду, – папа и мама Симона ушли в мир иной. За воспоминания о родителях мальчишка не держался, будто появился на свет не благодаря этим людям, а случайно – может, его выкинула на берег река или низвергла высокая гора?

Однажды Мариса, застигнутая врасплох трагичной историей друга, решила во что бы то ни стало узнать, кем были его родные. Возможно, они трудились на полях, как это делали их добродушные соседушки, или были сапожниками со своей лавкой в центре их селения? Или, может, занимались охотой на диких кабанов?

Но любой вопрос о родителях «глупого сиротки» (так про него за глаза говорили деревенские) воспринимался в штыки «воспитанными взрослыми», а кое-кто даже не стеснялся переспрашивать, мол, о чём вообще был разговор. Многие как будто не помнили, как, зачем, для чего и при каких обстоятельствах у них появился такой сосед, как Симон, словно он, этот криворукий, смешной мальчик, у которого ни одно дело не получалось доводить до конца, был всегда.