Повесть не является исторической. Все события вымышлены. Любые совпадения с реальностью случайны.

Если когда-нибудь вам выдастся случай бывать в Петербурге, то пройдя по набережной, в самый конец улицы, вы увидите здание из желтого кирпича со старой вывеской. Под той вывеской стоит длинная очередь. В ней и почтенные старцы, и крепкие юноши и изнеженные дамы в песцовых шубейках. И все они, как один веселы, здоровы и розовощеки. Все потому, что в здании том находиться лавка красоты здоровья профессора Галицкого. Обязательно загляните туда и купите конского бальзаму, барсучьего секрета, или грудной сбор. А лучше и то и другое.

С утра и до позднего вечера Лавка красоты и здоровья принимает посетителей. В воздухе витают запахи спиртовых настоек и одеколонов. Полки ломятся от мазей, травяных сборов, снотворных и противокашлевых микстур. Рядами стоят баночки с разноцветными таблетками, нежно прикрытые шариком ваты. Лекарств в лавке всегда в достатке, а вот на лечебные ванны, гирудотерапию, кровопускания лучше записываться заранее. Время доктора расписано на месяцы вперед. Больные устраивают сколки и даже драки за сеанс прогревания носа, а за удаление бородавок могут и вовсе начать стрельбу.

Что же до ночи? Когда дубовые двери запирались на засов, а глухие шторы опускались на окна. Тогда профессор Галицкий спускался по железной лестнице в едва освещённый подвал. Стены в том подвале были покрыты болезным мхом и каплями затхлой влаги. Здесь аптечные запахи перебивала тошнотворная вонь разложения, гари и формалина. Здесь не было покрытых белыми свежими простынями кушеток и блестящих инструментов на накрахмаленных салфетках. На всё подземелье была одна тусклая лампочка под потолком, за решёткою. Среди сырости и зловония стояли высокие полки, так же облепленные мхом и грибком. Поржавевшие холодные столы. Громоздкий и шумный холодильный шкаф Санкт-петербургского ледовничества. Толстые мокрые трубы гудели и шипели, заполняя подпол клубами пара. По полу стелилось множество проводов. От динамо-машины, индукторов и трансформатора к чугунной ванне, края которой были заляпаны кровью и грязью.

Напряжение летало в воздухе, и отнюдь не от громоздкого, включенного на всю мощь трансформатора. Когда профессор Галицкий имел удачу запускать всю свою технику ночью, то фонари начинали моргать, набережная погружалась во тьму, на неё выходили всякие злосчастные личности, а собаки со все ближайших дворов истошно и печально завывали.

Сам профессор Галицкий был хорошо сложенным и весьма привлекательным для своих лет, пожилым мужчиной с хмурыми густыми бровями мужественными скулами, и подбородком. На него заглядывались не только ровесницы, но и совсем юные девицы. Он был резким, но добродушным и быстро отходчивым. Скрытным, но при том настолько общительным и так любил компании, что никто и не замечал того, что Галицкий говорит о любой чепухе, но никогда о важных вещах. Спросите Галицкого, что он ел на завтрак и он расскажет, какие его матушка жарила драники, когда он был ещё маленьким мальчиком. Опишет вкус их так, что у слушателя невольно выделиться слюна от разыгравшегося аппетита, а потом вспомнит как они ходили с матушкой на базар за калачами, и что у пекаря не было одного глаза. И однажды, вопреки запретам матери, Галицкий всё же спросил у пекаря об увечье и тот рассказал ему, как на охоте с друзьями напился он портвейна и такса по имени Лавруша, погнала зайца. Пекарь за ней, через кусты и так и напоролся глазом на ветку. И беседа тотчас приключиться на тему охоты. Или портвейна. Если поинтересоваться у Галицкого, знает ли он особу – Марию Демьянову с Гвардейского бульвара, он немедленно ответит, что на Гвардейском бульваре жил и торговал один обувщик в тысяча восемьсот девяносто восьмом. А был он тем ещё пройдохой. Перешивал на туфлях ярлыки да искал по помойкам коробки Скороходовские. Клал туда обувь и продавал втридорога. И всё бы ничего, да однажды жена полковника Татаринова, которую кстати, тоже звали Мария и очень она любила закусывать водку вареньем малиновым. Хлоп рюмочку, ложечку варенья в рот и сидит как трезвая, песни поёт, танцы танцует, но никаких пьяных излишеств не позволяет. Все мужики вусмерть валяются по полу, а она хлоп рюмочку, вареньеце в рот и хоть бы хны! Так вот. Мария приобрела у того обувщика полуботиночки к весне и только дома заметила, что на коробке написано «калоши для мальчика». Мария, естественно, пожаловалась мужу, полковнику Татаринову, что подверглась грубому обману. Татаринов собрал чуть ли не всю роту и пошёл выкуривать обувщика. Спустили они его с лестницы. Сломали обе ноги и ключицу. А все обутки вынесли на двор, спалить хотели. А тут бездомники всякие набежали. Пропустили бы они массовый выброс обуви? Да ещё и в коробках скорохода. Тут и соседи подоспели. Модники да модницы. Ух жара была!

И после такого захватывающего рассказа вы уже забудете про Марию Демьянову. Только и будет разговоров о том, кто же победил, кому достались туфли и как это Татаринова, жена полковника Татаринова, могла перепить целую роту мужиков, закусывая одним малиновым вареньем.

В общем, вопросы задавать Галицкому было бесполезной тратой времени, но некоторые все же не оставляли попыток.

Мужик, давно уж мёртвый лежал в ванне и смердел на весь подпол. Тело его уже разбухло, как моченая в молоке булка. На ранах кровь запеклась коркой, корки эти отмыкали и плавали вокруг. Раны и рот были небрежно очищены от вовсю развивающихся личинок. Если вы когда-нибудь видели вспухшую на жаре в поле корову, то это зрелище, поверьте и то приятнее, чем то, что наблюдали профессор Галицкий, генерал Москвитин, англичанин по фамилии Бэнкси и его государево величество.

Сам профессор, склонившись над мертвецом, бормотал что-то себе под нос. Генерал Москвитин, деловито, заглядывал через плечо профессора и цокал языком глядя на труп.

– Осталось совсем немного! Потерпите мой друг. Начальная температура двадцать два и три градуса. – профессор лихорадочно улыбался и вытирал крупные капли пота со лба. – Совсем чуть-чуть!

Галицкий, для своих годов, очень шустро передвигался вокруг чугунной ванны, стуча тростью. Волосы его были взъерошенными и влажными от пота и подвальной сырости. Начальная температура должна быть двадцать два градуса и три градуса. Зимой могилы раскапывать не стоило. Лучше всех – это недавно умершие. Когда процессы гниения во всю бушую в теле. Хороши утопленники. Обмороженные тоже подойдут, но только свежие. По самодельной инфузионной трубке должна поступать кровь. Свежая, из живого существа. Галицкий использовал для этого бродячих собак. Иногда, выпадала удача, заиметь бездомного, который за флакон настойки боярышника и миску супа, готов поделиться хоть всей своей кровью. Но Москвитин запретил показывать императору наличие в Петербурге бездомных. Потому, кровь, заранее заготовленная и законсервированная, вливалась в тело из флаконов. Старая, трупная кровь сливалась прямо на пол, через другую трубку. От чего пол был отвратительно липким и гадким на вид. Третьим обязательным составляющим, кроме крови и воды, комнатной температуры, были электрические импульсы. Оголенные провода были приклеены на поясницу, грудь, голени, запястья, нижнюю часть живота, пах, виски, темя и затылок. Четвертое – охлаждающий шлем. Это название так же придумал генерал. Отлитая по форме каски шапка изо льда, что надевалась на голову усопшему. Дабы импульсы не спалили мозг. Пятое – вентиляция легких. Галицкий использовал меха, какими обычно раздувают огонь в печи и длинную резиновую трубку, наконечник которой уходил глубоко в глотку подопытного. Меха сокращались с помощью динамо-машины, два раза, каждые тридцать секунд. Импульсы в тело подавались с трансформатора и обычно это сопровождалось искрами по всей длине проводов.